Почти сразу после возвращения старшего сына в Кеннингтон у Ханны случился рецидив. 16 марта 1905 года ее опять поместили в Ламбетскую больницу. Врач отметил странное поведение и бессвязную речь пациентки. «Она то танцует, то поет, то плачет. Временами больная делает непристойные жесты и сквернословит, временами молится и говорит, что родилась заново», – записано в истории ее болезни. Два дня спустя Ханну снова отвезли в психиатрическую лечебницу Кейн-хилл, где она провела семь лет. После этого миссис Чаплин перевели в частное заведение, пребывание в котором оплачивал ее младший сын, ставший к тому времени богатым и знаменитым.
Вторые гастроли закончились в начале мая 1905 года, и Чарли снова какое-то время отдыхал. Однако успех «Шерлока Холмса» у публики был поистине грандиозным, и уже в середине августа Чаплин отправился в третье турне по стране. На этот раз партнеры его не впечатлили. Он считал труппу слабой и испортил отношения с актерами, рассказывая, как играл ту или иную сцену предыдущий состав или как нужно произносить одну или другую реплику. По всей видимости, именно в этот период он купил свою первую скрипку, к которой впоследствии присоединится виолончель. Сольная меланхоличная музыка как нельзя лучше соответствовала его характеру. Чаплин был левшой и поэтому натянул струны на инструменте в обратном порядке.
В октябре он с облегчением расстался с труппой. Уильям Джиллет, автор «Шерлока Холмса», написал 10-минутную интермедию, которую должны были разыгрывать перед тем, как будет выпущен главный спектакль. «Затруднительное положение Шерлока Холмса» (Painful Predicament of Sherlock Holmes) предназначалось только для лондонского театра Duke of York’s, а материал был хорошо знаком Чаплину. По свидетельству The Stage, в интермедии разыгрывалось вторжение на Бейкер-стрит бедной безумной женщины, взволнованной, импульсивной и необычайно говорливой. Слуге, которого играл Чаплин, приказывали привести сотрудников психиатрической службы, но в этот момент появлялись два суровых человека, вероятно санитары из больницы, забирали несчастную и возвращали обратно под замок. Очень похоже на судьбу Ханны… «Мистер Чаплин, – говорилось в рецензии, – как всегда, силен в роли безобидного, старательного слуги». Он и произносил заключительную реплику: «Вы были правы, сэр, это действительно оказался сумасшедший дом».
Чаплин редко писал матери в Кейн-хилл. Неизвестно также, как часто он ее навещал. Ханна действовала на него угнетающе. Понимая, что мать сошла с ума, он боялся за себя. Роланд (Ролли) Тотеро, который был оператором у Чаплина на протяжении 38 лет, вспоминал, что тот всегда боялся закончить жизнь в сумасшедшем доме. Другие знакомые отмечали, как часто он размышлял над природой безумия. Чаплин любил напевать старинную песенку из репертуара мюзик-холла – о том, как однажды вечером жена сошла с ума. На фразе «Что-то повредилось у нее вот здесь» Чарли дотрагивался до своей головы. Возможно, именно страхом или подозрением на приближающееся безумие объясняются его приступы мрачного настроения или необъяснимые вспышки гнева. В преклонные годы он постоянно обращался к невропатологу.
Постановка «Шерлока Холмса» в театре Duke of York’s, где она сменила интермедию «Затруднительное положение…», имела огромный успех. На спектаклях присутствовали знаменитости. Пьесу посмотрела королева Александра[4]. Вместе с ней в ложе сидели король Греции Георг I и принц Константин. «Да не рассказывай же мне! – прошипел монарх сыну, который собирался пересказать фабулу. – Не говори ничего!» Молодого Чаплина даже упомянули в справочнике The Green Room Book: or Who’s Who on the Stage, где он описывался как актер, мим и танцор… с детства выступающий на сцене. У него уже было имя, и это позволило Чаплину удостоиться приглашения в Вестминстерское аббатство на похороны выдающегося трагического актера сэра Генри Ирвинга.
Последнее представление «Шерлока Холмса» состоялось 2 декабря после неожиданного ухода из театра Уильяма Джиллета. Чаплин надеялся остаться с Джиллетом, обучаясь актерскому искусству в «правильном» театре, но теперь он на какое-то время стал безработным и слонялся по бильярдным. Время от времени он позволял себе развлечения. Вино и женщины. Он всегда был очень сексапилен, и поэтому шлюхи и проститутки, как называл их сам Чарли, с готовностью удовлетворяли желания красивого юноши. Тем не менее Чаплин меньше всего был склонен к праздности. На первом месте у него всегда была работа. В начале 1906 года он отправился в свое четвертое турне с «Шерлоком Холмсом». Спектакль играли в окрестностях Лондона – Пекхаме и Гринвиче, а также в нескольких городах на севере. К этому времени Чаплину, наверное, уже наскучил и сам спектакль, и роль.
Скорее всего, Сидни не составило труда уговорить брата перейти в труппу Wal Pink’s Workmen, специализировавшуюся на балаганных комедиях. Три месяца Чарли играл в скетче «Ремонт» (Repairs), в котором исполнял роль неумехи плотника из строительной фирмы. В ходе действия пьесы (по фабуле похожей на один из короткометражных фильмов Чаплина) ремонтные рабочие ураганом проносятся по дому, круша все на своем пути. Ведра с раствором переворачиваются, лестницы падают, краска разбрызгивается во все стороны…
Здесь Чарли был в своей стихии. Он надеялся стать серьезным актером, но теперь вернулся в мир мюзик-холла, который хорошо знал по рассказам матери. «Шерлок Холмс» был одним из последних театральных спектаклей, в которых играл Чаплин. Его ждали скетчи, трюки, розыгрыши и пародии – весь набор инструментов эстрадного артиста. Кстати, «Ремонт» был первой пьесой, где Чаплин играл без слов.
Во время гастролей на глаза ему попалось объявление в театральной газете The Era, сообщавшее о наборе комедийных актеров мужского пола в возрасте от 14 до 19 лет. Чарли, которому исполнилось 17, решил пойти на прослушивание. «Цирк Кейси» являл собой шоу, в котором юные обитатели рабочих кварталов исполняли популярные номера из репертуара мюзик-холлов и цирка. Этот жанр предоставлял прекрасные возможности для сатиры, вульгарных песенок, коротких интермедий, комических сценок и другого незатейливого веселья. Здесь Чарли был как рыба в воде – весной 1906 года он поступил в труппу.
Впоследствии Чаплин называл это шоу ужасным, но признавался, что оно помогло ему освоить искусство комедии. Во-первых, это были смешные погони. В одном из скетчей он играл знаменитого разбойника Дика Тёрпина, за которым по сцене гонялись полицейские. Главный комедийный актер труппы Уилл Мюррей говорил: «Думаю, что могу без ложной скромности сказать: именно я научил Чарли скользящему шагу».
Это движение, использованное Чаплином во многих фильмах, стало чем-то вроде его визитной карточки. Он поднимал одну ногу и слегка подпрыгивал на другой – получалось некое скольжение, и этот непростой трюк Чаплин освоил только после многочасовых репетиций с Мюрреем. Он также научился резко останавливаться на бегу – внезапно «тормозил» и застывал на одной ноге. При этом Чарли приходилось выпячивать грудь, чтобы не упасть ничком. Голову и корпус он всегда держал прямо, а когда падал, следил за тем, чтобы не приземляться на «пятую точку», и обязательно перекатывался на спину.
Еще одним ценным уроком стало для Чаплина искусство перевоплощения. В то время в мюзик-холлах выступал популярный гипнотизер и иллюзионист Уолфорд Боди, внешне очень интересный – длинные блестящие усы с загнутыми вниз кончиками, большие проницательные глаза… Чаплину поручили пародировать «мага», и он с энтузиазмом взялся за дело. Сначала он изучил фотографию Боди – прочитал о нем в газете The Era. Уилл Мюррей показал Чарли манеры гипнотизера, и тот стал часами репетировать их перед зеркалом. Здесь Чаплину помогал природный дар имитатора. О Чарли много раз говорили, что он становится человеком – или даже предметом, – которого (либо который) изображает. Именно так и произошло в этом первом случае.
Чаплин освоил и другие комические трюки. Он пытался повесить трость на крючок, но держал ее не за тот конец. Трость со стуком падала на сцену. Он поднимал ее, но тут с его головы слетал котелок. Чарли пытался снова нахлобучить котелок, но из него вываливался комок бумаги, и головной убор проваливалась ниже, закрывая чуть не все лицо. Зрители хохотали. Чаплин играл роль искреннего и серьезного человека, у которого все выходит нелепо и смешно. Чарли понял, что чем он невозмутимее, тем забавнее все это выглядит.
Дэн Липтон, автор популярных в то время комических песенок, впоследствии вспоминал: «Парень замечательно пародировал доктора Боди. Причем он ни разу не видел этого человека». «Его отличало великолепное самообладание, – продолжает Липтон, – но, подобно всем настоящим артистам, он был эмоциональным и темпераментным». Актер, работавший вместе с Чаплином, вспоминал, что тот был очень серьезным парнем, который работал так, словно от этого зависела его жизнь.
Летом 1907 года Чарли ушел из «Цирка Кейси». Много лет спустя на одном из званых ужинов в своей речи он заговорил об Уилле Мюррее. «Нужно было попросить у него прибавки!» – крикнул кто-то с места. «Он меня уволил», – ответил Чаплин. Возможно, он действительно попросил увеличить жалованье, и ему указали на дверь. Чарли остался жить в меблированных комнатах на Кеннингтон-роуд и стал ждать следующего шанса. Он купил ковры и лампы для своей комнаты и с энтузиазмом самоучки начал штудировать Шопенгауэра. Этого философа Чаплин – с разной долей внимания – читал следующие 40 лет. Возможно, молодого человека привлекала теория превосходства человеческой воли, но в равной степени он мог соглашаться с утверждением Шопенгауэра, что сильнейшим и наиболее активным из всех мотивов является сексуальное влечение. Вопрос, насколько хорошо и насколько быстро умел читать Чаплин, остается открытым.
Он все еще не знал, что будет дальше – и в его жизни, и в профессии. В какой-то момент этого вынужденного отдыха Чарли согласился на роль пожилого главного героя в пьесе «Веселый майор» (The Merry Major). Партнершей Чаплина, игравшей жену его героя, была 50-летняя актриса, имевшая пристрастие к джину… Затем, по его словам, он написал эксцентрическую комедию под названием «Двенадцать справедливых мужчин» (Twelve Just Men) и собирался сыграть в ней главную роль, однако после трех дней репетиций пьесу отвергли. Возможно, от отчаяния Чаплин согласился на роль еврейского комика. Ему дали недельный ангажемент в мюзик-холле Форстера в Бетнал-Грин, но сценка не имела успеха у публики, по большей части состоявшей из евреев, а некоторые шутки зрители даже посчитали антисемитскими. Чаплина освистали, забросали апельсиновыми корками и медяками.
Его старшему брату Сидни повезло больше. Летом 1906 года, когда Чарли гастролировал с «Цирком Кейси», он присоединился к группе Фреда Карно[5], уже добился признания и получил повышение. Сидни, всегда стремившийся помочь брату, убедил хозяина дать шанс молодому человеку, сидевшему без работы.
Фред Карно, бывший гимнаст и акробат, создал необычное шоу. В нем многочисленные мимы и акробаты исполняли безмолвный бурлеск под музыку к романтическим балетам, которая звучала в этом контексте очень иронично. Скетчи были стремительными и бурными, сложные номера требовали быстроты движений, выверенного до долей секунд ритма и мгновенной реакции. Штаб-квартира Карно находилась на Воган-роуд в Кэмберуэлле, где три дома были соединены вместе, образуя «фабрику смеха», на которой изготавливались все декорации, костюмы и реквизит. Отсюда отходили автобусы Карно, развозящие актеров по мюзик-холлам столицы. Торты с кремом (именно Карно придумал один из самых знаменитых комедийных гэгов – бросок в лицо кремовым тортом), ведра с побелкой, цирковые велосипедисты, вращающиеся тарелки, высоко натянутая проволока, деревянные ходули, мелькающие в воздухе булавы и горящие факелы – все это присутствовало на афишах. В скетчах «участвовали» воры на велосипедах, боксеры и пьяницы. Это было грубо, лихо и смешно.
Вняв уговорам Сидни, Карно согласился встретиться с его младшим братом. Директор посчитал паренька слишком робким и хрупким, чтобы блеснуть в бурлеске, но по настоятельной просьбе Сидни согласился на пробы. Чаплину было 18 лет, но выглядел он моложе. Когда Карно сказал об этом, Чаплин в ответ пожал плечами и возразил, что это вопрос грима. Впоследствии он утверждал, что именно этот беспечный ответ помог ему получить работу.
Фред Карно заставлял актеров бесконечно репетировать, изо дня в день, почти по-военному пресекая какие бы то ни было дрязги. Он поддерживал жесткий ритм, требовал четкого и акцентированного исполнения каждого элемента. Другой актер труппы Карно, Стэн Лорел, вспоминал об их руководителе так: «Он не научил нас с Чарли всему, что мы знаем о комедии, но бóльшую часть мы узнали от него». В частности, Фред объясним им, что такое «точность». В январе 1942 года сам Чаплин в журнале Variety писал: «…каждый, кто работал на Карно, должен был иметь превосходное чувство ритма и знать особенности всех остальных актеров труппы, чтобы все вместе они достигли нужного темпа». Именно скорость и ритм характерны для всех фильмов Чаплина. Карно также говорил своим артистам, что в основе юмора лежит неожиданность или резкая смена ритма. Он советовал им сохранять серьезность. «Когда вы сбиваете человека с ног, поцелуйте его в макушку. Если вы сильно бьете кого-нибудь, то на несколько секунд должны принять виноватый вид. Это делает действие смешным». Чаплин никогда не забывал этих первых уроков искусства комедии.
Он начал гастролировать с труппой Карно в начале 1908 года, дебютировав в пьесе «Футбольный матч» (The Football Match). В ней у Чарли была маленькая роль, но с помощью придуманных трюков он сумел привлечь внимание публики: спотыкался о гантели, цеплялся тростью за боксерскую грушу, из-за оторвавшейся пуговицы с него сползали брюки. Зрители смеялись, и довольно скоро его выход на сцену начали встречать аплодисментами. После удачного первого выступления Чаплин, словно оглушенный, выскочил на улицу. Это был успех! Он покинул Empire на Нью-кросс и каким-то образом добрался до Вестминстерского моста, остановился и стал смотреть на воду. Затем двинулся к дому, но по дороге зашел в кафе Elephant and Castle, чтобы выпить чашку чая. Чаплин ликовал. Он больше никогда не останется без работы.
Однако популярность Чарли у публики пришлась не по вкусу другим комикам труппы. Их обуревала зависть. «У меня в заднице больше таланта, чем в тебе с головы до ног!» – воскликнул в сердцах один из актеров.
«Вот где вы прячете свой талант…» – парировал Чаплин. Сам Карно вспоминал о Чарли так: «Он мог быть очень неприятным. Я знаю, что он неделями не говорил ни слова другим артистам труппы. Иногда он становился разговорчивым, но в целом был серьезным и необщительным. Выпивка приводила его в ужас. Бóльшую часть жалованья он сразу же относил в банк».
У Лорела другое мнение. Стэн полагал, что непринужденно общаться с людьми Чарли мешала застенчивость. Другой современник Карно вспоминал, что Чаплин был очень напряжен и склонен к экстравагантным проявлениям удовольствия, когда ему все нравилось или удавалось, однако мельчайший инцидент, например размолвка с кем-то из партнеров, полностью выбивал его из колеи, и до конца дня о работе приходилось забыть. Многие отмечали его поглощенность самим собой.
С начала лета 1908 года Чаплин и его старший брат выступали вместе. В этот период никогда не бывавшего ранее, беспрецедентного благополучия они решили снять четырехкомнатную квартиру в доме номер 15 в Гленшоу-Мэншнс на Брикстон-роуд. Этот район любили примы и премьеры мюзик-холлов, и братья надумали подышать воздухом звезд. Пол гостиной они застелили ковром, поставили в ней ширму в мавританском стиле, купили подходящую мебель, а на стену повесили картину с изображением обнаженной натурщицы. Последним штрихом в обстановке стало пианино. Квартира напоминала бордель, только без женщин.
Обычно за вечер Сидни и Чарли выступали в трех мюзик-холлах – начинали в Streatham Empire, затем переходили в Canterbury Music Hall, а заканчивали в Tivoli. Иногда репетиции проходили в Montpelier Assembly Hall в Уолворте. Здесь в начале августа Чарли познакомился с юной девушкой, учившейся на танцовщицу. Хетти
Келли исполнилось всего 15 лет, и она, по всей видимости, была взволнована и ошеломлена вниманием страстного юноши. Это известная всем история первой любви… Он печален и не удовлетворен жизнью, а она красива и невинна. Молодые люди договорились встретиться в воскресенье днем у Кеннингтон-гейт, откуда на такси поехали в Уэст-Энд. Сила чувств, обуревавших Чаплина, была очевидна, но, когда он назвал Хетти «моя Немезида», она не поняла, что это значит.
Они провели вечер в ресторане Trocadero, а потом пешком вернулись в Кэмберуэлл. Пока они шли по набережной, Чаплин пребывал, по своим собственным словам, в восторженном состоянии. Три дня подряд он встречал Хетти у дома на Кэмберуэлл-роуд и провожал до станции подземки на Вестминстер-бридж-роуд. На четвертый день Чарли почувствовал ее холодность или неуверенность и упрекнул девушку в том, что она его не любит. За этими словами последовала сцена, типичная для незрелых и неопытных юнцов. Любят ли они друг друга? Сильно ли вы меня любите? Что такое любовь? Мы должны расстаться и больше никогда не видеться. Прощайте.
Более чем через 50 лет Чаплин, похоже, дословно помнил их эмоциональный разговор и воспроизвел его в своей биографии. Сегодня невозможно сказать, в какой степени это было принятие желаемого за действительное или мелодраматическое воображение, но совершенно очевидно, что сия страстная влюбленность в юную танцовщицу долгое время не отпускала его и, не исключено, отчасти сформировала отношение к другим женщинам. Вот девушка, которая осталась нетронутой и недоступной, воплощением всего, чего только можно желать, на что можно надеяться, но что всегда останется недостижимым. Она была так непохожа на женщин, которых Чарли подбирал в бильярдных три года назад…