Настя вздохнула и посмотрела на свои руки. "Пора маникюр делать, вдруг совершенно некстати мелькнула мысль, – лак уже облез, хожу как позорище".
– Наверное, никогда, – ответила она. – Характер такой. Вот вы говорите, что про меня легенды ходят, а я не верю. То есть я знаю, что они действительно ходят, и мне их даже пересказывали, но я никак не могу поверить, что это про меня. Не могу поверить, что это про меня говорят, будто и в самом деле я что-то там гениально придумала или фантастически угадала. Это про когото другого. Я все время помню, сколько раз ошибалась.
– Вы должны помнить не об этом, а о том, сколько раз вас пытались переманить из отдела Гордеева. Кто будет переманивать сотрудника, от которого мало толку, а? Почему вы считаете других глупее себя?
– Я не считаю, – улыбнулась Настя. – Совсем наоборот, я считаю их умнее. Поэтому и боюсь показаться дурой.
Заточный осуждающе покачал головой, и его солнечная улыбка не могла обмануть Настю. Она ясно видела, что начальник недоволен.
– Вам это не нравится, я понимаю, – удрученно сказала она. – Но я такая, какая есть, и вы прекрасно это знали, когда приглашали меня к себе работать. Жалеете?
– Никогда. Буду вас перевоспитывать.
– Не надо, – взмолилась Настя, – я уже старенькая для педагогических экспериментов.
– Вот видите, вспомнили о возрасте. То вы маленькая, то старенькая. Ладно, скажите лучше, что вы там придумали.
Настя с облегчением перевела дух. Ну вот, воспитательные меры позади, а о деле говорить куда приятнее.
– Понимаете, – начала она, – засылать в наши вузы своих мальчиков и девочек – дело рискованное. Ведь абитуриент, даже если он уже в эти годы сволочь отъявленная, совсем не обязательно останется таким же через четыре года, когда его будут выпускать на практическую работу. Четыре года в юном возрасте – это ужасно много, человек может стать совсем другим. Где гарантия, что за эти четыре года он не переменится? Поэтому, я думаю, если раннее внедрение и имеет место, то лишь в крайне редких случаях. Есть другой путь, более эффективный и верный.
– Какой? Иван Алексеевич отошел от Насти и снова сел на свое место. Правильно, лирика закончилась, началось дело.
– Нужно вербовать мальчиков примерно курса со второго или старше, выискивать тех, кто падок до легких денег и не особенно расчетлив, и подсаживать на компре. Понимаете?
Заточный погладил длинными сухими пальцами виски, кивнул.
– Продолжайте, я вас слушаю внимательно.
– Идем дальше. Кто может лучше других знать, какие мальчики для этого дела годятся? Кто пользуется у слушателей доверием? Кто может сделать так, что мальчик в учебное время будет заниматься неизвестно чем? Ответ примитивно прост: курсовые офицеры. Я специально выясняла, откуда их берут, и оказалось, что огромное их число – это не милиционеры, а армейские. Сокращенные, оставшиеся без жилья, обиженные на армию" которая отняла у них лучшие годы молодости и взамен ничего не дала. Им катастрофически нужны деньги, потому что пенсия, если она вообще есть, мала, а они еще достаточно молоды, чтобы удовольствоваться сидением на печке. Курсовые офицеры, особенно пришедшие из армии, – это самое слабое звено. Сначала подсаживают их, а потом они в свою очередь вовлекают слушателей. И тогда слушатель, даже если к моменту выпуска из института он опомнится и решит жить честно, уже никуда не денется, на нем соучастие, и не одно, пусть в мелочах, но зато много. Я знаю, как это все проверить на уровне статистики, но, чтобы не тратить попусту время, мне хотелось бы поговорить с вашим сыном, чтобы уточнить гипотезу.
– Вы полагаете, он может об этом знать?
– Не знаю. Но я не собираюсь его об этом спрашивать. Если не знает так и не знает, а если знает, то мои вопросы поставят его в сложное положение. Товарищей закладывать, знаете ли… Малоприятно.
Заточный помолчал немного, потом снова кивнул.
– Хорошо, Анастасия, приходите к нам сегодня часов в восемь, заодно и поужинаем. У вас все?
– Все.
– Тогда идите. Нет, минутку. – Он поднял руку, словно желая остановить Настю. – Еще один вопрос. Что там с убийством слушателя? У ваших друзей чтонибудь двигается?
Настя отрицательно покачала головой.
– Ничего. Ни с места. Но есть возможность подобраться к деду Немчинову, мы это сейчас отрабатываем.
– Почему так долго? Он в бегах?
– Да что вы, никуда не делся. Но я его боюсь.
– Вот даже как? Отчего же?
– Не знаю. – Настя легко рассмеялась и пошла к двери. – Он мне внушает какой-то священный ужас. Боюсь его спугнуть и Юру Короткова этим страхом заразила.
– И Дюжина тоже, – усмехнулся генерал. – Нехорошо, Анастасия.
– Ай-яй-яй, – протянула она саркастически, – Павел Михайлович уже успел стукнуть? Тоже нехорошо.
– Согласен. Вы можете не спрашивать у меня разрешения, но докладывать все-таки надо. Договорились?
– Извините, – пробормотала Настя и выскользнула из кабинета.
Ну Дюжин, ну гад! Речевое недержание у него, что ли? Конечно, ничего запрещенного Настя не сделала, отправив его познакомиться с Лерой Немчиновой. Это была дружеская просьба, а не приказ, уговаривать Павла не пришлось, он с удовольствием взялся выполнить поручение, ему и самому было любопытно попробовать, как это бывает. А потом вернулся и прямиком отправился к начальству.
Первым побуждением Насти было тут же зайти к Дюжину и высказать ему все, что она думает. Идя по коридору, она уже почти дошла до кабинета, где сидел капитан, и вдруг опомнилась. Зачем? Что она ему скажет? Что он поступил неправильно? А почему, собственно, неправильно? Кто сказал, что он не должен был так делать? Павел поступил так, как считал нужным, то есть с его точки зрения он поступил совершенно правильно, и что по этому поводу думает его наставник Каменская, ровно никакого значения не имеет. У него такой характер, у нее другой, так какой смысл высказывать претензии? У Дюжина не меньше оснований упрекать ее в том, что она сама не доложила Заточному.
Поймав себя на этих мыслях, Настя расхохоталась и почти вприпрыжку помчалась к себе. Нет, поистине мысль о том, что все люди разные, приносит массу веселых минут. Особенно когда самого себя ловишь на привычке мерить других по собственным меркам. Очень полезная мысль. Крайне, можно сказать, плодотворная.
Домой в этот вечер Настя возвращалась поздно, ужин у Заточного затянулся, и теперь ей предстояло пройти несколько сотен метров от автобусной остановки до дома по неосвещенным пустынным дворам. Этого участка пути она всегда боялась, особенно после того, как однажды ее здесь чуть не убили. Можно было бы из метро позвонить Лешке и попросить встретить, но ей не хотелось беспокоить мужа. "Экая я, однако, стала стеснительная", – подумала она с усмешкой.
Весь вечер Настя расспрашивала Максима Заточного о существующих в институте порядках, о том, какую роль выполняют курсовые офицеры и что нужно, чтобы без уважительной причины пропускать занятия. Она не задала парню ни одного каверзного вопроса, отвечая на который ему пришлось бы "закладывать" своих однокурсников или курсовое начальство, но и без того по его свободному рассказу было видно, что он ничего не знает. Это в определенном смысле подтверждало выстроенную ею гипотезу: отличников не трогают, потому что отличники видят перед собой цель и планомерно к ней идут, мало шансов сбить их с пути истинного. Отличник, особенно если он и в школе хорошо учился, хочет чего-то добиться, например, остаться после получения диплома в институте и писать диссертацию, а потом заниматься преподавательской работой. Или, как вариант, получить хорошие знания в области экономики, гражданского и финансового права, потом немножко поработать в милиции, пока призывной возраст не истечет, и покинуть милицейские ряды, чтобы стать юристом в большой фирме, где платят по сравнению с милицией просто миллионы. Или же, как еще один вариант, специализироваться в международном праве и иностранных языках и после выпуска получить престижную работу в Бюро Интерпола или в Управлении международных связей министерства. Причины для отличной учебы могут быть и другими, но в любом случае понятно: слушатель видит цель и идет к ней, и размениваться на глупости вряд ли станет. Быть отличником в вузе далеко не просто, дисциплин много, и они настолько разные, что невозможно получать пятерки по всем предметам, не прилагая никаких усилий и выезжая исключительно на общей сообразительности и эрудиции. Надо много заниматься, порой отказывая себе в таких приятных вещах, как дискотеки, встречи с друзьями и девушками и даже простой отдых. И если человек умеет на протяжении длительного времени себе в этом отказывать, то бессмысленно соваться к нему в попытках толкнуть на глупые поступки, которые его самого потом же и свяжут по рукам и ногам, и все усилия, которые он прилагал, чтобы быть отличником, пойдут насмарку. Пустая трата времени, ничего не выйдет.
А вот троечники – совсем другая песня. Особенно те из них, кто пошел учиться в милицейский вуз не по призванию, а исходя из других соображений. Убежать от армии, например. Некоторым вообще все равно, где учиться, они и учатся там, куда родители сумели пристроить. Немало и таких, кто выбирает вуз поближе к дому, чтобы не тратить время на дорогу с утра пораньше. Обучение бесплатное, стипендия в пять раз выше, чем в гражданском вузе, – поди-ка плохо! И учиться не пять лет надо, а всего четыре. А диплом в итоге выдают такой же, как в университете.
И кто же лучше других знает слушателей? Конечно, курсовой офицер. Он для них и надзиратель, и контролер, и отец родной. Может отпустить с занятий. Может разрешить пропустить утреннее построение. Может не заметить опоздания. А может и не отпустить, не разрешить, не закрыть глаза на проступок, пусть и мельчайший. Все слушатели находятся в зависимости от курсовых. И курсовые этим пользуются, причем некоторые – совершенно беззастенчиво, а про некоторых вообще известно, что без бутылки к нему ни с одним рапортом, ни с одной просьбой не подходи, даже если просьба твоя совсем незначительная, а в рапорте ты просишь отпустить тебя с занятий на один день по причине более чем уважительной.
Слушатели ведь не слепые, они прекрасно видят, что для одних пропуск занятий или иное какое нарушение моментально оборачивается взысканием, а другие нарушают дисциплину и распорядок систематически и долгое время и ничего не происходит. В некоторых случаях списывают это на влиятельных родителей нерадивого слушака, а в некоторых… Догадываются, что их покрывает курсовой офицер.
Максиму повезло, он на своих курсовых не жаловался, но справедливости ради надо бы заметить, что он и повода им не дает к себе придираться. Отличник по всем предметам, дисциплинированный, подтянутый, вежливый. Поэтому в долгом разговоре с Настей он не дал ей в руки ни одного факта, он о них просто не знал, зато рассказал много такого, что сделало для нее понятным, какую информацию нужно искать, где искать и кого об этом имеет смысл спрашивать. Цель ее беседы с сыном генерала состояла именно в этом.
Заново мысленно прокручивая все только что услышанное, Настя и не заметила, как добрела до своего подъезда.
После темной тихой улицы квартира обрушилась на нее обилием света и водопадом звуков и запахов. Она всегда поражалась способности своего мужа работать при включенном на полную громкость телевизоре, сама Настя не выносила ни малейшего шума и моментально раздражалась, когда над ухом что-нибудь жужжит. Чистяков же невозмутимо сидел спиной к двери и работал на компьютере, одновременно слушая полуночный выпуск новостей по НТВ. Мир мог перевернуться, но новостные программы профессор математики смотрел (или слушал, это уж как придется) все и по всем каналам. Одно время Настя пыталась понять, зачем ему это нужно, но потом бросила сие пустое занятие. О вкусах, в конце концов, не спорят, и информационные потребности у всех людей разные. Вот она же вообще никакие новости не слушает, и ничего. С одной стороны, пока жива и никакой катастрофы не случилось, а с другой – Лешка ведь не пытается понять, почему она не интересуется новостями.
– Леш! – крикнула она во весь голос из прихожей, стараясь перекрыть голос телеведущего. – Можно дверь взломать и вынести всю квартиру вместе с тобой, а ты и не услышишь. Сделай потише, будь добр!
Звук телевизора тут же уменьшился, а через мгновение в прихожую вышел Алексей. Глядя на его усталое лицо и рано поседевшие волосы, Настя вдруг вспомнила слова Заточного: "Вы все еще считаете себя маленькой". Генерал, конечно, почти прав, ей давно пора перестать считать себя молоденьким малоопытным милиционером. Через три года исполнится сорок, а когда исполняется сорок – это уже называется "пятый десяток". Они ровесники с Чистяковым, когда-то за одной партой сидели, а ведь Лешка уже наполовину седой и с недавнего времени носит очки. У него начала развиваться дальнозоркость, а это, как известно, признак возраста.
– Ты ужинал? – спросила она, снимая сапоги.
– Ну я же не ты, – усмехнулся муж. – Это ты у нас не можешь есть, когда находишься дома одна. Но могу и тебя накормить, если хочешь.
– Нет, спасибо, меня покормили. Какие новости?
– Какие могут быть новости у скромных профессоров? Конец года, научные отчеты, все как обычно. Это у вас, борцов с организованной преступностью, каждый день свежие трупы и свежие новости.
– Издеваешься, да? Настя прошла в комнату, уселась на диван и с наслаждением вытянула ноги. Господи, как хорошо дома! Конечно, давно пора сделать в квартире ремонт, хотя бы минимальный, косметический, раньше на это денег не было, теперь Лешка стал хорошо зарабатывать, но руки все равно не доходят. Оба целыми днями работают, в выходные, как правило, тоже. Но все равно маленькая однокомнатная квартирка на окраине Москвы была и есть для Анастасии Каменской самым теплым и радостным местом.
– Леш, – неожиданно спросила она, – как ты думаешь, мы с тобой старые или молодые?
Чистяков снял очки и расхохотался.
– Тебе полезно ходить в гости к генералам, Асенька! В твоей чудесной головке рождаются философские вопросы. С чего вдруг?
– Нет, ты скажи, – упрямо повторила она, – мы с тобой старые или молодые?
– Не провоцируй меня на комплимент. Женщина всегда остается молодой, если таковой себя ощущает. Ты это хочешь услышать?
– Да нет же, Лешик, я хочу объективную оценку. Вот я смотрю на тебя и вижу твою седину, морщинки, вспоминаю, сколько учебников ты написал и сколько твоих учеников защитили диссертации, и понимаю, что ты, наверное, мужчина в зрелом возрасте. Но я же твоя ровесница, всего на полгода моложе тебя, а чувствую себя на службе как первоклашка. Все время боюсь сделать что-то не так, боюсь, что начальство ругать будет, и даже когда уверена, что знаю о чем-то лучше, чем кто бы то ни было, все равно не могу отстаивать свое мнение, потому что они вроде как старше и опытнее. У меня пиетет перед чужим возрастом, стажем и регалиями. Мне и Колобок всегда говорил, что пора становиться большой девочкой, и Иван сегодня повторил это. Они же не могут оба ошибаться, правда? Значит, я действительно веду себя как-то неадекватно, по их представлениям. А мне кажется, что все нормально, что я и в самом деле еще молодой специалист и должна слушаться старших.
– Понятно, – кивнул Алексей. – И какова моя задача в этой ситуации? От меня-то ты чего хочешь?
– Как всегда, – вздохнула она с улыбкой, – я хочу, чтобы ты поставил мне мозги на место. Ты – единственный авторитет для меня, тебя я слушаюсь, как покорная овца, признавая безусловное превосходство твоего могучего интеллекта над моими хилыми женскими мозгами.
– Тогда пойдем пить чай.
Чистяков протянул руку, помогая ей подняться. Настя резко встала, обхватила мужа за шею и прижалась щекой к его плечу.
– Леш, когда я в последний раз говорила, что люблю тебя?
Он ласково погладил ее по спине и по волосам.
– Не помню. Наверное, давно, а может, и никогда. У тебя приступ нежности?
– Угу.
– Очень любопытно. Я со своей математической точностью давно заметил, что особенно нежной ты бываешь после неформальных встреч со своим любимым генералом. И если бы я был патологически ревнив, то сделал бы неутешительный вывод, что ты мне изменяешь и каждый раз после свиданий тобой овладевает комплекс вины.
Настя подняла голову и поцеловала его в щеку.
– А ты ревнив не патологически?
– Нет, в пределах нормы.
– Норма – это сколько? – лукаво поинтересовалась она.
– Норма означает, что мне будет, безусловно, неприятно, если я застану тебя в постели с другим мужчиной. Этот вопиющий факт, наглядно свидетельствующий о твоей неверности, не оставит меня равнодушным. Но до тех пор, пока этого не случилось, у меня нет оснований предполагать, что это может иметь место. Как формулирую, а? Пошли, пошли, чаю хочется.
Алексей заварил свежий чай, и Настя с удовольствием сделала большой глоток горячего ароматного напитка.
– Если ты ревнив в пределах нормы, то я, так и быть, скажу тебе правду. Иван – просто невероятный мужик. Умница редкостная. Улыбка – с ума сойти можно. Умеет быть вкрадчивым, обаятельным и сексуальным. И каждый раз, когда я сталкиваюсь со всем этим джентльменским набором, поданным в одной посуде, я думаю о том, что, если бы в моей жизни не было тебя, я влюбилась бы в Заточного по уши и пронесла бы это светлое чувство через всю свою непутевую жизнь.
– А я, стало быть, тебе мешаю?
– Конечно. – Она рассмеялась. – Ты же за двадцать два года нашего знакомства заставил меня полюбить тебя так прочно, что никакому другому чувству к другому мужчине просто втиснуться некуда. Вся моя душа полностью занята тобой, ни одного свободного уголка не осталось. А если серьезно, то каждый раз, когда я ловлю себя на том, что восхищаюсь Иваном, я начинаю невольно вас сравнивать и тут же понимаю, что ты все равно лучше. Он великолепен, а ты все-таки лучше, понимаешь? И эта мысль так меня радует, я так отчетливо начинаю понимать, какой классный у меня муж и какая я дура, что периодически забываю об этом, что меня охватывает приступ любви к тебе. И никакой это не комплекс вины, а просто бурное проявление задавленных работой эмоций. А я как формулирую?