На втором этаже тоже царили полное безлюдье и тишина, только за одной из дверей кто-то громко стучал по клавишам компьютера. Юрий мысленно хихикнул, вспомнив «исчерканные гранки» и репортеров у подоконника. Он прошел по коридору, деликатно заглядывая в двери.
Одна комната со множеством компьютеров, синтетической мебелью и синтетическим потолком была пуста. В другой, тоже заставленной техникой, сидя спиной к двери, увлеченно колотил по клавишам какой-то тощий парнишка. Его ярко-рыжие волосы были связаны в хвост, который так и прыгал по острым лопаткам, обтянутым черной футболкой. На синем экране со страшной скоростью возникали белые буквы: он работал в «Нортоне».
– Извините, вы не подскажете, как найти Ал. Фавитова?
Не переставая писать, парнишка обернулся, и Юрий вытаращил глаза, увидев сплошь изрезанное морщинами лицо и увесистые мешки под глазами: шел парнишке в ту пору годок семидесятый, никак не меньше!
Рыжий смерил посетителя взглядом и с неожиданной ненавистью сказал:
– Затрахали сегодня с этим Ал. Фавитовым! Что, тоже пришли заступаться за честь доблестных солдатиков? А у вас случайно не пропали деньги в «Инкоме» во время прошлогоднего кризиса?
Юрий от изумления кивнул, хотя родители его всегда держали какую-то свою старорежимную мелочевку только в сберкассе, а у него самого отродясь не имелось никаких накоплений. Это было чисто рефлекторное движение, но рыжий дедушка почему-то обрадовался:
– Вот и ладненько! Вот и пойдите в «Инком», встаньте в очередь обманутых вкладчиков и ждите! Скорее дождетесь там, чем здесь. К Ал. Фавитову, знаете, сколько народу рвется, и все, представьте, морду ему бить хотят!
В это мгновение зазвонили телефоны, стоявшие на столах в разных углах комнаты. Рыжий вскочил и, растопырившись так, что Юрий на миг струхнул, что тот разорвется надвое, ухитрился дотянуться до обеих трубок. Приложил их к ушам, крикнул в никуда:
– Алё! – и лицо его приняло еще более страдальческое выражение.
– Нету! – завопил он. – Нету и не было его! Не знаю! Нету у него телефона! И адреса нету! Звоните секретарю. Что? Да сам ты!..
И он швырнул трубки. Отер со лба пот.
– Видите, что делается? – спросил устало, взглянув на Юрия. – И так с самого с ранья! И все из-за этой заметульки… Ну не знаю, не знаю я, кто вчера был Ал. Фавитов! Не помню! А впрочем, спросите в приемной! – И он отвернулся к экрану.
Юрий осторожно прикрыл дверь, от всей души жалея рыжего старикана, который уже начал заговариваться и вместо того, чтобы сказать: «Не знаю, где Ал. Фавитов», брякнул: «Не знаю, кто Ал. Фавитов».
Интересно, что он там еще написал, этот поганец, что столько народу его домогается? Не опередили бы, не пришибли бы страдальца, пока Юрий до него доберется!
В приемную, судя по всему, вела третья и последняя дверь. Юрий осторожненько приоткрыл ее и отпрянул – таким жаром полыхнуло в лицо. Комнатушка была – два шага на полтора, почти всю ее занимал письменный стол, а на нем исходил паром электрочайник. Окно было заперто, и атмосфера была почти как в бане, где обильно поддают пару и жару.
Юрий выдернул вилку из розетки, отер испарину, мгновенно выступившую на лице, и замер. В комнатке была еще одна дверь, и из-за нее вдруг отчетливо донеслось женское рыдание.
Он сделал шаг и припал к двери ухом. Точно, не показалось: женщина так и захлебывалась слезами!
Он осторожно потянул на себя дверь, но та не поддалась: похоже, была заперта изнутри. Юрий пожал плечами: наверное, зря он паникует, небось у какой-то журналистки возникло желание поплакать в рабочее время, и она заперлась, чтобы…
В следующую минуту все эти мысли вылетели у него из головы, потому что за дверью раздалось вовсе уж истошное рыдание, а потом крик:
– Ах ты сука! Сука! Ну, давай, давай, сука!
Судя по голосу, женщина была уже на пределе отчаяния. И нервы Юрия не выдержали: он вцепился в ручку двери и рванул так, что полоса никелированного металла оказалась у него в руках вместе с шурупами.
Однако не выдержала и защелка. Дверь распахнулась – и Юрий ворвался в кабинет, в центре которого стоял огромный письменный стол. Вокруг валялись какие-то бумаги, небрежно сброшенные, очевидно, ради того, чтобы положить на стол женщину.
Женщина лежала, широко расставив ноги, комкая на груди подол. На одной ноге у нее болтались крошечные кружевные трусишки. Лицо было искажено гримасой, но теперь она не рыдала, а протяжно стонала. Стонать ее заставляли пальцы другой женщины, которая стояла в изножье стола и сосредоточенно ласкала лежащую.
Услышав звук распахнувшейся двери, эта женщина резко обернулась, и улыбка познания, только что игравшая на ее счастливом смуглом лице, сменилась гримасой ярости и изумления.
– Какого черта? – хрипло выдохнула женщина и вдруг, отдернув пальцы от того места, где они только что находились, надавила на угол письменного стола.
Вдали раздался пронзительный звонок, потом устрашающий топот – и Юрий мгновенно понял, что сейчас произойдет. Эта тетка вызвала охранника!
Он захлопнул дверь и, схватив стоявший у стены стул, сунул его ножку в очередное никелированное сооружение. Не бог весть что, но для начала сойдет, учитывая, что с той стороны охраннику ухватиться не за что: ручку-то Юрий оторвал. А работать плечами сторож небось решится не сразу, все-таки кругом евроремонт!
Смуглая ринулась к приставному столику, на котором стоял факс, схватила трубку и принялась тыкать пальцами в кнопки.
Все-таки она обладала куда лучшей реакцией, чем ее подруга, которая так и валялась на столе растопыркой и глазела на Юрия вытаращенными глазами. Но при всей своей храбрости она была всего лишь женщиной, а потому покорно улетела в противоположный угол, когда Юрий вырвал из стены телефонную розетку и замахнулся факсом.
В приемной между тем началась возня и сопение. В дверь билось что-то тяжелое, пыхтящий голос ритмично выкликал:
– Римма Петровна! Римма Петровна, вы живы?
Смуглая открыла рот, чтобы крикнуть, но осеклась, когда Юрий показал ей кулак. Потом он взглянул на лежавшую женщину и сказал, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал как можно спокойнее:
– Отзовите собак, ну!
Та кивнула, резко приподнимаясь и одергивая на себе платье. Повернулась к смуглой:
– Риммочка, пожалуйста… – Голос у нее на миг сел, но тут же снова прорезался: – Риммочка, скажи Гошке, чтобы ушел.
– Ты что? – выкрикнула та. – Гоша, вызови милицию!
– Не надо! – взвизгнула дама со стола. Неловко соскочила, ударившись об угол бедром, сморщилась и принялась натягивать трусики. – Не надо, говорю! Я все тебе объясню, только пусть он уйдет! Все будет в порядке, обещаю.
Римма смерила подругу режущим взглядом черных прищуренных глаз, потом, покачав головой, неохотно крикнула:
– Гоша, отбой! Иди вниз!
– Чо, не вызывать милицию? – громко вопросил Гоша, и в его голосе Юрию послышалось явное облегчение.
– Не надо! – раздраженно подтвердила Римма. – Пока не надо! Но если я еще раз позвоню – вызывай немедленно, понял?
– Ладно, – пробасил Гоша и затопал, удаляясь.
– Что здесь… – начала было Римма, но вторая женщина, уже вполне закончившая свой туалет, только махнула на нее рукой:
– Подожди! – и повернулась к Юрию.
– Тебе все равно не удастся ничего доказать, – сказала она, так и впившись глазами в его глаза, но, несмотря на все старания, взгляд ее то и дело начинал блудливо вилять. – Мы будем все отрицать, сам понимаешь. Тебе никто не поверит.
– Так-таки никто? – глумливо усмехнулся Юрий. – Мне почему-то кажется, что это, – он с брезгливой усмешкой кивнул на стол, – здесь довольно обычное дело. Я, конечно, не специалист, но, на мой взгляд, Римма Петровна щупала тебя довольно профессионально. Чувствуется немалый опыт. И если кто-то поинтересуется розовыми активистками нашего города, наверняка среди них окажется эта черноокая смуглянка!
Он брякнул наугад, но попал не в бровь, а в глаз: у его собеседницы явно перехватило дыхание. И все-таки она не сдавалась:
– Ну и что? Ты все равно не докажешь, что видел меня с ней… Тем более что это произошло только один раз, честное слово!
– Да на здоровье, хоть восемьдесят один раз, – медленно сказал Юрий, ужасаясь тому, что говорит правду, что ему и впрямь глубоко плевать на происходящее. – Но раньше за тобой не наблюдалось склонности к особам твоего пола, по-моему, ты их скорее люто ненавидела. А теперь что? Захотелось барыньке вонючей говядинки?
– Ну, все в жизни надо испытать, – пожала она плечами с этой своей вороватой усмешкой, которую так ненавидел Юрий, и ему, как всегда, захотелось ее ударить. И, как всегда, он этого не сделал, разумеется. – Ты можешь не поверить, конечно, но мне это нужно было для статьи. Я пишу статью о сексуальных меньшинствах, ну и… надо всесторонне изучить предмет, о котором собираешься писать, это первый принцип настоящей журналистики!
– Так ты что, в журналистки подалась? – Юрий даже руками всплеснул. – Да у тебя же двойка была по русскому с первого по одиннадцатый, ты же корову через ять пишешь!
– В каждой газете есть корректоры, – сказала она, приглаживая взъерошенные белокурые прядки. – Главное – изюминка!
– И как? Получается изюминка? Что-то я ни разу не встречал твоей фамилии в прессе!
– Да что я, больная, под своей фамилией писать? У меня не меньше десяти псевдонимов!
– Псевдонимов? – Юрий прищурился. – Псевдонимов, говоришь?.. Слушай, Ал. Фавитов – это не ты случайно?
– Когда? – деловито уточнила блондинка.
– Что – когда?
– Ну, Ал. Фавитов – когда? Когда печаталась та статья, которую он написал, в каком номере? Или ты тоже пришел права качать насчет вчерашней заметки?!
– Нет, – растерялся Юрий, пытаясь вспомнить, за какое число была газетка с гнусной статьей про Саню. – Не насчет вчерашней, а той, которая была дней пять назад, я думаю.
– Ладно, а статья-то как называлась?
– «Кончить, чтобы кончиться», – буркнул он, чувствуя ужасный стыд из-за того, что произносит эту мерзость. Хотя после того, что он только что узрел, – стыдиться каких-то слов? Смешно!
– «Кончить, чтобы кончиться»? – задумчиво переспросила она. – Что за фигня? Римма, ты не знаешь, кто этот материал готовил в печать?
– Ну, я! – вызывающе откликнулась из угла всеми забытая Римма. – Но я больше ни слова не скажу этому отморозку, если вы мне не ответите толком, что тут происходит и кто он такой!
Блондинка устало вздохнула и, с упреком посмотрев на подругу, объяснила то, что и так было уже всем ясно:
– Да это мой бывший муж, Юрка Никифоров!
Лора и Юрий. 1987—1988
Лору Фролову в классе и за девчонку-то не считали. Тощенькая, кривоногая, с заморенным личиком и вечно немытыми волосами неопределенного цвета, она училась едва-едва на троечки, которые ей ставили в основном из жалости к матери. Красивая женщина восточного типа, она одна воспитывала этого маленького оборвыша, а также двух Лориных братьев, известных всему городу хулиганов.
«Все в отца!» – единогласно резюмировало общественное мнение, поскольку было известно, что Егор Фролов пребывает где-то в местах не столь отдаленных то ли за грабеж с разбоем, то ли за разбой с грабежом, то ли вообще за убийство, а может, даже и за спекуляцию в придачу. В конце семидесятых это слово носило ярко выраженный подсудный оттенок, ну а на семейство Фроловых люди вообще были готовы навесить всех собак. Только женщины этой семьи почему-то считались существами заведомо страдающими, и когда участковый в очередной раз приходил в школу с жалобой на Серегу и Вовку Фроловых, он пенял именно директору, завучу и учителям за то, что пацаны ночью грабанули ларек на привокзальной площади.
«Мать у них одна, ей и так тяжело, бьется, как рыба об лед, а вас тут вон сколько, вас государство зачем учило? Вас государство затем учило, чтобы из таких вот окурков полноценных людей делать по системе Макаренко!» – талдычил он монотонным, тяжко прокуренным басом, и бывший фронтовик-директор вместе с разновозрастными училками стояли перед ним по стойке «смирно», и никто не осмеливался возразить, хотя бы намекнуть, что школа № 57 – это отнюдь не колония для малолетних правонарушителей, а что касается системы Макаренко… По-хорошему, уголовное дело на братишек надо заводить! Вместо этого в очередной раз проводился экстренный педсовет, на котором в несчетный раз принималось решение окружить безотцовщину заботой и вниманием. И никто почему-то не вспоминал в пылу споров о младшей сестренке, которая стояла на шухере, когда братья делали свое черное дело. И никто почему-то не задавался вопросом, отчего это ребята предпочитают шастать по ночам где попало, вместо того чтобы дома сидеть, у телевизора, что ли, или хотя бы спать. Но сидеть братьям, да и Лоре, частенько было практически негде, потому что чуть не каждую ночь у матери был новый ухажер, которого она приводила после своих прогулок по набережной, а жили Фроловы в барачном домишке на Сенной. Не на общей же кухне сидеть, слушая, как мать обеспечивает благосостояние семьи. Лучше уж самим ради него, этого благосостояния, постараться!
Что характерно, и участковый, и соседи прекрасно знали, что Антонина Фролова ведет, так сказать, аморальный образ жизни. Ну, с участковым все понятно, участковый и сам заходил иногда (средь бела дня, понятное дело!) к нигде не работающей Антонине на предмет собеседования о сомнительном поведении Сереги и Вовки, а поскольку она принимала каждый упрек детям очень близко к сердцу и тут же начинала тяжело, красиво рыдать, ее приходилось утешать… Что же касается соседей и вообще общественности, которая должна, ну просто обязана была осуждать поведение Антонины, – тут вопрос был сложный.
Всякий мужчина, видевший Антонину Фролову в ее любимом красном, обтягивающем тяжелую грудь платье, и помыслить не мог о каком-то там осуждении! Это была очень яркая брюнетка с прекрасными бровями, напоминавшими разлет птичьих крыл, и с влажными, как бы подернутыми слезой, огромными глазами. Темные волосы лежали тяжелой, плотной волной; большой, ярко напомаженный рот зовуще улыбался всем мужчинам от мала до велика. Она часто гуляла одна по Верхне-Волжской набережной, а когда навстречу попадались Никифоровы, здоровалась скромно и почтительно: ведь старший Никифоров был зав. отделом обкома партии!
А Юрка, украдкой глазея на Антонину, думал: вот не повезло Лорке, что она совсем не похожа на мать. Эти диковатые восточные черты вполне унаследовали два ее брата, а Лорка выдалась каким-то заморышем – с бесцветными сальными волосами, с глазенками-пуговицами… В таком заблуждении он пребывал аж до десятого класса, и оно бесследно растаяло 30 августа – в день встречи одноклассников перед началом занятий.
Юрка немного опоздал и пришел, когда их классная Евгения Федоровна уже собрала всех вокруг себя и завела свою обязаловку.
Еще пробиваясь сквозь толпу, Юрка понял, что ее никто не слушает. Все исподтишка косились куда-то в сторону, откуда несся звонкий и довольно-таки наглый хохоток. Там стоял Аркадий Капустин из десятого, нет, теперь из одиннадцатого «Б», по которому сохли чуть ли не все девчонки в школе. Они табунами за ним бегали, в штабеля укладывались, а равнодушный красавец принимал поклонение через губу, с ироническим прищуром томных очей. И вот теперь он метал зовущие взгляды, он сверкал улыбками, он сыпал остротами – наверное, и впрямь смешными, если стоявшая рядом маленькая, худенькая девчонка так и заливалась смехом!
Юрка смерил взглядом тонюсенькую талию, обласкал плавное расширение стройных бедер, туго обтянутых оранжевым шелком, спустился к ногам… Ноги у незнакомки не удались, они были откровенно кривыми, однако кто будет смотреть на эти ноги, когда видно, отчетливо видно, что под обуженным платьем нет никаких трусиков!
У него вдруг пересохло в горле и почему-то потребовалось срочно проверить, хорошо ли заправлена рубашка в джинсы. Скользил растерянным взглядом по худеньким плечам, по которым разметались тугие локоны какого-то необыкновенного желто-лимонного цвета, видел иногда маленькое ухо с дешевой цыганской серьгой, мелькавшее меж прядками, и мучительно хотел, чтобы незнакомка обернулась, и отчего-то боялся, боялся этого до дрожи в коленках…
– Фролова, я зачитываю расписание на 1 сентября, ты послушай, послушай, а то опять придешь без учебников! – угрюмо и в то же время заискивающе окликнула Евгения Федоровна.
Смех прервался. Девочка обернулась и насмешливо взглянула на учительницу, потом небрежно махнула Аркадию и шагнула к одноклассникам.
– А у меня нет чем писать, – насмешливо сказала она хрипловатым, низким голосом.
Это была Лора Фролова… и в то же время не она. Юрка не видел ее все лето и не мог понять, каким образом то же солнце, которое светило на всех одинаково, и ветер, который дул равномерно на всех, и дожди, поливавшие всех с однообразным, унылым постоянством, могли до такой степени изменить невзрачного, поистине гадкого утенка. Как вызывающе торчит ее маленькая грудь! Какая длинная, изящная шея! И что за смугло-румяная кожа, и какие точеные черты, какой пикантный носик, какие смелые брови, какие нарядные ресницы, какие глаза…
Какие глаза! Невыразимого желто-зеленого, как бы орехового оттенка, но главное даже не этот удивительный цвет, а сам взгляд: смелый, зовущий, страстный… Вот именно – страстный, с испугом понял Юрка, хотя это слово и не больно-то подходило к девятикласснице. А вот поди ж ты – еще как подходило!
Под этим взглядом класс, только что стоявший дружной гурьбой, мгновенно размежевался. Девочки маленькой, возмущенной, молчаливой кучкой сбились вокруг Евгении Федоровны, а мальчишки, как по команде, шагнули вперед, протягивая ручки, блокноты, тетрадки… Юрка и не заметил, как это получилось, но он тоже шагнул, тоже протянул руку, тоже таращился потрясенно. Она, Лорка? Или все-таки не она?..