Быстро же они! Быстро же они сработали!
Эта мысль так и болталась в голове, подпрыгивая в ритме его неровных прыжков. Вот зачем женщина затягивала разговор – они пытались вычислить, откуда звонит Юрий. Ведь их телефон наверняка выдал: «Номер не определен» – так всегда бывает при звонке с улицы. Ого, сильны ребята: технику, которая может обнаружить человека, говорящего из автомата, Юрий видел только в милицейских детективах! Хотя общеизвестно, что сейчас милиция отстает от мафиков и прочих бандитов по многим параметрам. Вот и эти сработали лихо, точно, и если бы не…
Он перебежал улицу прямо перед носом двух троллейбусов, перескочил оградку Театрального сквера и понесся к площади, не обращая внимания на трагикомические среднеазиатские фигуры, тут и там баюкавшие малолетних детей и одновременно протягивавшие руки за подаянием.
Если бы не – вот именно! Ладно, девка в телефоне могла на законном основании знать его фамилию, все-таки Саня вел, наверное, какие-то записи. Но в тот момент, когда она объясняла, что у какого-то там типа «важный разговор с… поэтому не можете ли вы подождать еще чуть-чуть», в эту крохотную паузу вклинился приглушенный мужской голос, раздраженно подсказавший: «С Бомбеем, дура!»
Зря он так, ей-богу, зря. Незнакомая дама с английскими интонациями вполне виртуозно вела свою игру, у Юрия и в мыслях ничего такого не возникало вплоть до этого мгновения, и не она виновата, что Юрий бросил трубку, а именно Вячеслав Григорьевич. Это ведь он, якобы ведущий сверхважный разговор, только что шептал: «С Бомбеем, дура!» Стоял рядом, конечно, а потом, стоило Юрию сказать, что перезвонит позднее, тотчас ответил! Тогда-то Юрий и понял, что в «Меркурии» просто тянут время, чтобы задержать его у телефона. И, оглядываясь, он уже почти не сомневался, что в потоке машин увидит знакомый красный «москвичок». Все-таки от дома на углу Горького и Студеной до хозмага на Белинке ехать, даже не напрягаясь, минуты три, а уж если поспешить… Вот они и поспешили, однако все-таки опоздали, опоздали!
Юрий стремглав перебежал площадь и вскочил в первый попавшийся автобус. Дверцы тотчас же захлопнулись, и пожилая, усталая машина поползла, огибая площадь, на улицу Ванеева. Юрий вытянул шею, напряженно вглядываясь вперед, – и тут же съежился, будто из красного «москвичка», застрявшего на перекрестке около Оперного театра, могли его разглядеть. Хотя кто их знает, может, они не только ушастые там, в «Меркурии», но и чрезвычайно глазастые…
Так, все понятно. Ребята побегали по дворам, поняли, что лох Никифоров снова ускользнул от них, – и сейчас рулят за новыми цэ у. А ну как привяжутся за автобусом?
Он вывернул шею, оглядываясь, но красный «Москвич» резво рванул на зеленый глаз светофора и исчез на площади Свободы.
На площади Свободы, ха-ха! Юрия там нету, нету уже. Ищите нас, ребята, по новым адресам!
Кстати… а где эти адреса? Куда он, собственно, едет?
И тотчас же судьба дала ему ответ на этот вопрос. Вместо того чтобы, как весь другой транспорт, продолжать путь по шумной улице Ванеева, автобус вдруг свернул налево, под раскидистые тополя, и поехал вниз, вниз, петляя в улицах и переулках.
Только один маршрут поворачивал с Ванеева. Номер 47. И лежал этот 47-й маршрут не куда-нибудь, а в Высоково. Туда, где жила Алёна.
Юрий вытянул ноги, повольготнее раскинулся на сиденье – автобус был полупустой – и усмехнулся, делая вид, что покорно смиряется с выбором судьбы. Нет, ну в самом деле! Он не смотрел, правда, не смотрел на номер автобуса, в который вскочил! Другое дело, что через остановку или две непременно пересел бы на маршрут, идущий в Высоково. Или пешком дошел бы через Первый микрорайон, не так уж это и далеко.
Так вышло, что деваться ему больше некуда, только к ней. Опять просить помощи… Это уж вошло в привычку. Не больно-то здорово, но что же поделаешь, если Алёна – единственный человек, у которого его не будут искать! Теперь, после этого его опрометчивого звонка, в «Меркурии» точно знают, что Юрий вернулся в Нижний. Около дома – пост, и где гарантия, что они не прошерстили все немногочисленные адреса в его записной книжке, доставшейся им вместе с загранпаспортом?
Хотя странно все это. Получается, Саня сыграл против всей своей команды, если «Меркурий» так ретиво гоняется за Юрием? Жаль, жаль…
Юрий вдруг поймал себя на мысли, что ему уже не жаль, что Саня его подставил, – жаль, что тот не доверился ему! Ей-богу, бегать вслепую, не зная куда, не зная от кого, – занятие утомительное; куда лучше, если у этих «веселых стартов» имеется определенная цель! Вот как у этой его поездки, например.
Он выскочил из автобуса, на остановку не доехав до конечной. Вроде бы именно вот сюда свернуло ночью такси… А теперь куда? Алёна пошла в ту сторону… дом над самым оврагом, она говорила про дом над самым оврагом!
Юрий размашисто зашагал по тихой улице. Над каждым забором буйствовала сирень, изредка лениво огрызались собаки. Куры возились в песке; прямо посреди улицы великолепный иссиня-черный петушище самозабвенно канителил одну пеструшку, шесть других терпеливо ждали своей очереди, только одна ревниво клохтала, словно поторапливала своего султана. Серый, похожий на овчарку пес стрелой пронесся мимо, вспугнув идиллию птичьего гарема; впереди него мелькала какая-то рыжая молния. Да это он кошку гонит! Кошка взлетела на забор, люто зашипела оттуда – и канула в заросли акаций. Пес разочарованно тявкнул, плюхнулся на спину и принялся кататься по траве, скаля молодые белые зубы, словно насмехаясь над собой…
Деревня! Сущая деревня в самом центре центрального района. Нижний Новгород – город контрастов!
Ну, дальше вроде бы идти некуда. Груда бревен, овраг за огромными покосившимися ветлами, а вот и дом на отшибе от других, на самом краю оврага. Дом окружен полинявшим, некогда зеленым забором; шифер на крыше тоже зеленый – замшел от старости. Не больно-то роскошное жилище.
Юрий подергал калитку, потом просунул руку через забор и повернул щеколду. Замусоренный дворик, кругом валяются окурки, на завалинке аккуратно выстроились бутылки – десятка три, не меньше. Все-таки, наверное, как Алёна и опасалась, ее сестрица принимала тут большое количество гостей!
Но сейчас двор был пуст. Окна в доме завешены, такое впечатление, что там все спят мертвым сном. Нет, не все: вот в этом окне рядом с крылечком видна полоса яркого, прямо-таки режущего света.
Юрий осторожно поднялся по ступенькам, перешагнув одну провалившуюся, и уже занес было руку постучать, как вдруг… как вдруг взгляд его скользнул в щель между неплотно прикрытыми занавесками, и Юрий остолбенел.
Он увидел Алёну, раздетую догола Алёну, которую, заломив ей за спину руки, толкал к дивану невысокий, но необычайно широкоплечий парень. Парень тоже был голый. С дивана им азартно махал еще один голый – несколько расплывшийся брюнет, в лице которого Юрию показалось что-то знакомое. В следующее мгновение широкоплечий сильным тычком отправил девушку на диван, и тотчас брюнет навалился на нее, широко расталкивая ей ноги, придавливая своей тяжестью. На него надвинулся широкоплечий, припал, проникая в него сзади. Белокурая грива спутанных волос девушки бестолково моталась по дивану…
Юрий грохнул кулаками в стекло, мгновенно выйдя из ступора, завопил что-то исступленно, нечленораздельно. Брызнули осколки.
В ту же минуту лязгнул засов изнутри, и Юрий едва успел соскочить с крыльца, не то его сшибло бы стремительно распахнувшейся дверью. Он чуть не упал, наступив на какую-то скользкую палку, бросил вниз мгновенный взгляд – лопата. Схватил ее – и плашмя обрушил на голову крепкого парня, выскочившего на крыльцо с таким угрожающим видом, что сомневаться относительно его намерений не приходилось.
Парень завалился на ступеньки. Юрий мельком отметил, что он был вполне одет, и даже в камуфле охранника. Так же мельком ужаснулся, сообразив, что произошло бы, поверни он лопату хоть чуть-чуть боком. Раскроил бы парню голову, точно, вон как наточенно блестят края лопаты! И тотчас забыл обо всем этом: держа нечаянно обретенное орудие наперевес, штыком вперед, ворвался в залитую светом комнатушку.
Голый широкоплечий рванулся было к нему, но едва успел увернуться от лопаты, споткнулся, упал… Голый черноволосый с жутко, отвратительно знакомым лицом, издав короткий визг, скатился с дивана. Алёна – какая-то странная, совершенно на себя не похожая, прикрытая длинными прядями, как леди Годива, уставилась на Юрия незнакомыми яростными глазами и вдруг, резко вытянув руку, сунула ему что-то прямо в лицо.
Ударила ослепляющая, отнимающая дыхание, едкая струя. Юрий зажмурился, выронил лопату, вскинул руки, пытаясь защититься. В это мгновение что-то тяжелое обрушилось на его голову – и он всем телом и всем лицом встретил прохладу широких крашеных половиц.
Тамара Шестакова. Август 1998
Было десять часов вечера, когда Тамара наконец вскарабкалась по невообразимой лестнице, ведущей на чердачный этаж старинного купеческого дома на бывшей Маяковке, ныне – Рождественской улице. Раньше, во времена незапамятные, эта улица тоже звалась Рождественской, а в этом доме, как и в соседних, были номера. «Нумера», так сказать. По слухам, с веселыми девицами. Тамара вспомнила фотографии знаменитых Дмитриева и Карелина, запечатлевших для потомства нижегородскую старину. Судя по ним, эта безобразно крутая лестница не была такой заплеванной и, наверное, не воняла в ту пору кошками. Но до чего же тяжело карабкаться!
Остановившись отдышаться перед дверью в общий коридор мастерских, Тамара поглядела вниз, в пролет. Ничего себе высота! Идеальное место для самоубийства, только очень уж тут грязно.
Дверь была вся испещрена фамилиями художников. Тамара вспомнила, как не единожды приходила сюда делать репортажи. Не одна, как теперь, а с солидной свитой: оператор, осветитель, помощники и тому подобные. Захотелось повернуться и трусливо убежать, но в это время дверь распахнулась и на пороге вырос Роман.
Может, Тамара и навоображала себя чего-то, но ей показалось, будто при виде ее Роман страшно обрадовался.
– Я вроде бы не звонила еще, – робко, как бы оправдываясь, начала она, но Роман махнул рукой:
– Ничего, я уже десятый раз выхожу посмотреть, пришли вы или нет. Ужасно ждал, честное слово! Извините, я вперед пойду, ладно, – дорогу показывать, а то в наших катакомбах…
«Катакомбы на высоте десятого этажа?» – с насмешкой думала Тамара, следуя за ним и стараясь не глядеть на его спину слишком пристально. Он был в белой майке и солдатских галифе старого образца, изрядно застиранных, а может, выгоревших. На ногах высокие черные гетры и черные кроссовки. Полное впечатление, что обут в солдатские сапоги. Сейчас таких не носят, все больше в ботинках…
Вошли в мастерскую.
Она состояла из двух комнат, в первой царил скучный порядок в геометрическом стиле, зато вторая, куда вела низенькая дверка, завешанная мешковиной, являла собой полный хаос: в беспорядке сваленные картины, подрамники и мольберты.
– Садитесь, – сказал Роман, указывая на огромный продавленный диван, сбоку от которого висело большое темное зеркало.
«Если лечь головой вон туда, то можно смотреться в зеркало», – подумала Тамара и удивилась причуде хозяина.
– Выпьете чего-нибудь? – спросил Роман. – То есть у меня ничего такого особенного нет, только водка, но зато очень хорошая водка, знаете, «Нижегородская»? Со льдом – просто класс!
Не успела она сказать, что водки не пьет, что предпочитает сухое вино, лучше всего «Мозельское», как в руке у нее оказался граненый стакан, полный доверху. На поверхности трепыхалась льдинка, и Тамара с испугом прикоснулась губами к краю стакана.
Ничего страшного. Совсем ничего, даже очень вкусно! Тамара сделал глоток, потом, расхрабрившись, еще один.
Роман отпил полстакана и теперь смотрел на нее, склонив голову набок.
– Извините, а вы не кардиологом работаете? – спросил заговорщически.
– Почему вдруг?! – изумилась Тамара, чувствуя враз и облегчение, и разочарование, что он, оказывается, и понятия не имеет, что перед ним знаменитая Тамара Шестакова.
Некогда знаменитая! Sic transit gloria mundi[8]… Вот именно.
– Я давно заметил, что самые лучшие кардиологи – это всегда высокие худо… ну, очень стройные, тонкие женщины, темноглазые брюнетки, с длинной шеей и маленькой, аккуратной головкой, стриженные вот так, как вы, таким симпатичным ежиком, с непременными выбеленными прядями, – оживленно сверкая глазами, пояснил Роман. – И по году они непременно Змеи.
Тамара нервно сглотнула. Может, толстухи и грезят этим эпитетом, но она не выносила, когда ее называли «худощавой». Хотя как еще можно назвать женщину ростом 178 сантиметров и весом 70 килограммов? А он нашел другие слова, будто почувствовав, что те ей неприятны.
– Нет, я не кардиолог. И насчет года не угадали. Я по году… – Она осеклась. Совсем необязательно сразу сообщать, сколько ей лет! – Впрочем, это неважно, я не верю ни в какие такие штуки.
– А кем вы работаете? Вы кто по профессии?
– Журналистка. – И, чтобы пресечь дальнейшие вопросы, Тамара подошла к мольберту: – Но обо мне не интересно. Поговорим лучше о ваших картинах.
Картин было много, а в стиле Вальежо – всего одна. Такую на Покровке не выставишь: мигом в милицию заберут.
Тамара отвела глаза и двинулась вдоль стен, с изумлением отмечая, что парень-то очень талантливый. Пейзажи слишком декоративны и конфетны, однако именно этой декоративностью были сильны сюжетные сценки. Слишком тщательно прописанные в деталях декорума, в стиле Луи Фрагонара или нашего Федора Толстого, они при этом были очень эротичны. Вот например: в интерьере XVIII века стоит дама в обширном, будто копна сена, кринолине. А из всех складок, воланов, бантиков и карманчиков пышной юбки в разные стороны вылезают, выпрыгивают, вылетают маленькие мужчины, все как один в париках и роскошных камзолах, но без штанов, так что сразу понятно, чем они там занимались, под юбкой у дамы.
Тамара хмыкнула:
– Вот это – лихо придумано. Вы в театре не работали? Это отличная выгородка для спектакля. А на телевидении? Хотя нет, конечно, я бы…
И осеклась, чуть не проговорившись: «Я бы об этом знала». Нет, чем позднее станет известно Роману, кто его новая знакомая, «кардиолог-Змея», тем лучше. Почему? Потому! Тамара была в этом уверена – и все.
– Нет, я не работал на телевидении. Я вообще-то из Дзержинска, но учился в художественном училище здесь. Пейзажи меня, как видите, не привлекают, да и не проживешь теперь искусством. Я работал на стройке, но и теперь от такой работы не отказываюсь, сами знаете. Но чем дальше, тем больше хочется только рисовать. Эта тетка в кринолине могла быть отличной рекламой какого-нибудь дамского магазина, хотя бы «Жаклин Кеннеди». Только ведь туда не подступишься!
«Хотя бы! – не без юмора подумала Тамара. – Ничего себе: хотя бы „Жаклин Кеннеди“! Мальчик с амбициями, и это неплохо. Из него получился бы отличный телевизионный художник, театральный, да и рекламщик тоже, тут он прав».
– Я вообще люблю хорошую рекламу, – болтал между тем Роман, бродя за Тамарой, как пришитый, а она все старалась отойти от него как можно дальше, поэтому они совершали круг за кругом по мастерской, словно исполняли какой-то странный танец. – Но не только торговую – политическую рекламу тоже. Сейчас иногда хорошие сюжетики стали проскакивать, но как до политики доходит – такое все убожество, такая тоска берет! Обязательно тупое лицо кандидата, какие-то слова, которым никто не верит… Вот когда были прошлые выборы в Думу, я знаете какую штучку придумал?
Роман остановился перед Тамарой, и она невольно остановилась тоже.
– Представьте: по Москве идет, к примеру, Сильвестр Сталлоне. Не настоящий, конечно, но я у нас в Нижнем знаю одного парня, который похож на него, как родной брат. Это Миша Пресняков, знаменитый хоккеист с Автозавода, не слышали? Ну вот, идет Сталлоне, и вдруг на него налетает толпа хулиганов. Он какое-то время дерется, но их слишком много, они начинают одолевать, Сталлоне падает, и вроде бы ему приходит каюк, как вдруг откуда ни возьмись подкатывает машинка, из нее выскакивает этакая русская красавица с косой, румянец во всю щеку, бюст какой надо, – и начинает махать руками и ногами, расшвыривая хулиганов. Кто лежит неподвижно, кто обратился в бегство. Слай открывает затуманившиеся глазки и спрашивает дрожащим голоском: «Ху а ю?» А красавица с косой ему гордо отвечает: «Я – женщина России!» Тут Сильвестр подскакивает, целует даме ручку, они садятся в ее тачку, которая разбегается по шоссе – и постепенно превращается в маленький самолетик. Он взлетает, кружит над городом, а в воздухе остается инверсионный след в виде огромных букв: «Голосуйте за „Женщин России“!»
Роман взахлеб засмеялся, страшно довольный собой.
– Ну как? Не слабо, верно? Может быть, если бы эти тетки, вернее, «Женщины России», взяли мой сюжет, то набрали бы больше голосов на выборах. Я предложил одной из них, которая из Нижнего, так она сделала такое лицо… Для нас, мол, работают профессиональные пи-ары, а вы кто? Пи-ары, убиться веником! Это не пи-ары, а писсуары, если после их работы такие результаты! А вам нравится? Вы как думаете, классный сюжет?
Тамара машинально кивнула, чувствуя себя невыносимо неловко оттого, что стоит так близко к Роману. Воровато отвела глаза – и уставилась именно туда, куда больше всего не хотела смотреть.
Эта картина в стиле Вальежо… Она изображала полуженщину-полузмею, с которой занимался любовью красавец-брюнет с широченными плечами и скульптурной задницей. Нижняя часть дамы была вполне женской и лицо тоже, а вот обнимала она любовника не руками, а змеиными кольцами, так что непонятно было, то ли его страсть превращает ее из змеи в женщину, то ли, наоборот, пробуждает в ней самые что ни на есть гадские эмоции.