Живчик рукой нащупал друга и потянул к себе:
— Значит, нам придется вернуться, Ваня. Пара слепцов — это слишком много для команды из двух человек.
Иван наклонился к другу совсем близко и прошептал чужим, хриплым голосом, выделяя каждое слово:
— Я. Поведу. Нас. Путь. Открыт. Я. Вижу. Верь.
Костя от неожиданности вздрогнул и попытался отпрянуть, однако дозорный лишь сильнее схватился за него и медленно, отчетливо выговорил:
— Мидзару. Кикадзару. Ивадзару.
Федотова бросило в холодный пот. Из закрытых бурой повязкой глаз Ивана текли кровавые слезы, оставляя на щеках темные следы. Его губы, обильно омытые соленой жидкостью, раз за разом складывались в безмолвный крик: «Помоги!!!»
* * *Два изломанных судьбой человека, ведомые отчаяньем и неизвестностью, шли темными, лишенными света туннелями. Страх гнал и направлял их, подобно горной реке, увлекающей своим течением все, что попадается на ее стремительном пути. Пленники чужих страстей, они безвольно брели чужими дорогами, не ведая, где и когда утеряли свои…
Люди молчали, не нарушая тишину запретного для живых места. Лишь крепче держались друг за друга, совершая неверные, робкие шаги в невидимую, но настойчиво зовущую пропасть…
За их спинами оставался кровавый след, привлекая все новых и новых хищников, отрезая пути отхода. Однако точка невозврата была давно пройдена, и прошлое превращалось в прах, разрывая в клочья воспоминания и надежды, обращая в пепел мечты и сокровенные желания, умерщвляя могильным холодом и тленом веру…
Даже не ведающий жалости Всемирный Змей оплакивал обреченных, невольно нарушивших несокрушимые до времени границы…
Та, что жила бесконечным ожиданием, затаилась, растворилась в вечной темноте, обернувшись покрывалом из тишины и безмолвия. Незримый таймер включился, и минутная стрелка, нарушая законы вселенной, двинулась противосолонь, отмерив людям последние часы.
Глава 14 В КОЛЬЦЕ
Дорога во тьме казалась нескончаемой. Здесь не было метров, минут и секунд — все превратилось в бессмысленное движение без цели и причины, без начала и конца. Даже мысли, метавшиеся в страхе, замерли и лишь безвольно отсчитывали шаги, навевая благословенную дрему.
— Ваня, я больше не могу. Мы черт знает сколько времени без сна. Давай сделаем привал.
— Здесь нельзя спать, — упрямо, раз за разом, повторял дозорный. — Ты можешь не проснуться.
Но однажды, когда миновали тысячи лет, а за спиной остались миллионы километров, Иван ничего не ответил, и обессиленный Костя повалился на землю, заснув прежде, чем достиг пола.
Счетчик Гейгера отчаянно пищал, словно пытаясь отговорить самонадеянного человека от глупой выходки.
Воздух вокруг сгустился, сделался ощутимым и неподатливым. Преодолевая его сопротивление, Мальгин двинулся вперед, пытаясь не слышать навязчивого писка. «Гейгер» взвыл последний раз и, захлебнувшись, наконец сдался. Его светящееся зеленым глазом электронное табло потухло, а миниатюрный динамик умолк, не нарушая тишину даже треском.
Каждый шаг давался Ивану с трудом, и иногда начинало казаться, что само пространство противится его отчаянному походу в запретные пределы. Но вскоре воздух сделался обычным, прозрачным и незаметным, и идти стало значительно легче.
Ваня вспоминал… Деда, такого разного — веселого и строгого, вечно занятого и готового отдать всего себя обожаемому внуку… Свету — смешливую упрямицу с невозможным характером. Родную Ботаническую — спокойную, уютную, надежную.
Затем память о счастливых днях подернулась тьмой, и он увидел истощенного, бледного, слабо шевелящего губами дедушку, Светика с мертвым взглядом пустых глаз, строй вражеских солдат, исчезающих в недрах обреченной станции…
Картинки проносились перед взором в безумном калейдоскопе, мгновенно сменяя друг друга: прыгающие на Живчика волколаки, гигантский властелин неба с нелепым прозвищем «дятел», остовы сгоревших в ядерном пожаре «дрезин», котлован, ведущий к «распечатанному» подземелью, стреляющий в Свету блондин… Коварная гарпия, ужасающий Князь Тишины, сумасшедший Дядюшка Айк, невообразимый Уроборос — они возникали на миг и тут же исчезали в неведомых уголках памяти. И только жертвенный алтарь из причудливых снов пылал негасимым огнем… Он манил, звал, не давал покоя.
Из небытия во всех деталях возник недавний разговор, видимый отстраненно, будто со стороны.
— Возле Пояса Щорса, — начал Иван, — у меня было очень странное видение… Там я услышал про Алтарь для героя. Мне кажется, это что-то смутно знакомое…
— Твой дед рассказывал нам про него, но тогда ты был совсем еще маленьким и вряд ли можешь что-нибудь помнить.
— А ты?
Живчик нахмурился:
— Тогда слово «аллегория» было мне неизвестно, но Алтарь всегда казался именно аллегорией. Чем-то не существующим на самом деле, просто символом.
Старший Мальгин был верующим человеком. Религия на Ботанике запрещена издавна, ты знаешь, но с твоим дедом никто из большевиков предпочитал не связываться, тем более мой отец, всегда уважавший его — правда, совсем за другие качества. Так вот, понятие «искупление» в его речах звучало не раз и не два, потому Алтарь все считали его идеей фикс.
— Так что за Алтарь-то? — не выдержал Иван.
— Будешь перебивать, вообще ничего рассказывать не буду. — Костя сделал вид, что обиделся. — Он утверждал, что у каждой эпохи, у каждого народа есть свой герой — человек с чистой душой. Он принимает на себя грехи других, всходит на Алтарь и приносит себя в жертву во спасение всех остальных — и праведных, и подлых, без разбора. Такие жертвенные спасители были во все времена — твой дед смеялся, что даже коммунисты со своим выдуманным Матросовым не остались в стороне от этой идеи.
Александр Евгеньевич надеялся, однажды свой спаситель появится и у Метро…
— А где этот Алтарь? — опять не сдержался на удивление любопытный дозорный.
Живчик надул щеки и тяжело, с шумом выдохнул:
— Ты издеваешься или совсем не слушаешь? Важен не сам алтарь, он находится внутри у каждого человека — в сердце, в голове, в душе — где угодно, а тот, кто способен на него взойти. Не струсить, не предать себя и других в последнюю минуту, не взмолиться о пощаде, выпрашивая судьбу поспокойнее.
По растерянному виду друга Косте стало совершенно очевидно, что речь своей разъяснительной цели не достигла.
— Хорошо, — смилостивился он. — По слухам, Алтарь может быть укрыт как раз в Поясе, но достичь его способен лишь «чистый помыслами светлый разумом», ну и прочий бред в таком роде. Нас с тобой, похоже, завернули уже на дальнем подходе, видать, совсем рожами не вышли. Теперь успокоился, герой?
Тогда Иван ничего не ответил другу, но он и не успокоился. Выкинуть из головы непонятное видение было выше его сил. Закрыть ослепшие, истекающие кровью глаза и видеть хищное пламя, сжирающее чье-то умирающее в страшных конвульсиях тело… Вот только открыть глаза и перестать видеть никак не получалось.
Огонь ждал его. Ваня со всей обреченностью понял: никакого добровольного восхождения не будет. Все решено другими и задолго до него… Потому что нет того очищающего, искупляющего алтаря, что придумал утративший веру дед, есть лишь жертвенник неизвестному беспощадному идолу, собирающему урожай из человеческих жизней.
«Ты не прав. — В мыслях возник грустно улыбающийся дедушка. — Я никогда не терял веры… Очень скоро она понадобится и тебе».
— Помоги! — прошептал Иван в пустоту. Но никто его не услышал.
* * *Туннель озарился нервным красным мерцанием аварийного освещения, выхватив из подземного мрака покрытый трещинами низкий свод. Он нависал прямо над головой, и Ваня немедленно почувствовал приближение своей ненавистной спутницы — клаустрофобии.
Призрачный свет не облегчил путь идущему. Неистовая, сумасшедшая игра теней порождала причудливые, пугающие образы. Иван замечал колеблющиеся силуэты, принимающие самые невозможные формы, чудились ему и движения, совершаемые неизвестно кем, исчезающим с первым же новым всполохом.
Мальгину хотелось спросить, видит ли Живчик все это, но каждый раз что-то останавливало его, и безмолвное шествие в окружении загадочных световых аномалий продолжалось. А потом одна из теней превратилась в замершую, бездвижно стоящую фигуру человека, облаченного в защитный костюм. Мерцание мешало рассмотреть детали, но ее реальность была несомненной. Иван с криком «Смотри!» быстро обернулся к Живчику и обнаружил наконец, что давно остался один… Один на один со ждущим в дальнем конце туннеля сталкером.
Сердце, пережившее, кажется, все страхи безжалостного мира, предательски сжалось. Дыхание сбилось и обернулось стоном, полным горечи и боли. Как же так, в самую тяжелую минуту…
Выбора не оставалось — дорога ждала его. Ждал и погрузившийся в безмолвие сталкер… Бездвижная фигура, лишенная намека на жизнь.
Когда Иван на деревенеющих, неверных ногах преодолел разделяющие их двадцать метров, ничего не произошло. Человеческая фигура, вблизи оказавшаяся каменным изваянием с надетым на голову настоящим противогазом, пошевелиться и не могла. Рука сама потянулась, чтобы стянуть резиновую маску, но тут же отдернулась — воспоминания о зале Дядюшки Айка были еще свежи. Представив, как по ту сторону окуляров бешено вращаются вылезающие из орбит безумные глаза, Иван торопливо отбежал прочь от истукана и несся вперед до тех пор, пока одинокое изваяние не скрылось за поворотом.
Но передышка выдалась недолгой: уже следующий переход таил в себе новую опасность — прямо посреди туннеля, припав на одно колено, стояла женщина. Ее лица, спрятанного под дыхательной маской, тоже не было видно, а половую принадлежность выдала лишь одежда, да по-девичьи хрупкое телосложение. Она смотрела прямо на Ивана, и от этого холодного, «стеклянного» взгляда ужас пробирал до самых костей. Узкий коридор не позволял обойти женщину стороной, поэтому обливающемуся потом Мальгину приходилось буквально вжиматься в стену, чтобы не коснуться страшного изваяния. Одно неловкое движение, и юноша неосторожно задел руку статуи, после чего та немедленно обрушилась вниз с каменным грохотом.
Иван истошно закричал — на миг ему показалось, что голова женщины встрепенулось от длительной спячки и медленно, с недоумением повернулась в его сторону. Крик сорвался на визг. Сходящий с ума дозорный со всей мочи рванул прочь от невозможного наваждения, при этом окончательно повалив изваяние наземь.
Бегущий Ваня не видел, как оно превратилась в крошку и пыль, зато прекрасно слышал, как за спиной, неотступно преследуя его, раздавались гулкие глухие удары и неприятный скрежет металла о бетон. Когда сдерживать вырывающееся из груди сердце стало невозможно, юноша бросил короткий взгляд через плечо и обомлел: за ним катилась голова женщины, затянутая в противогаз, и при каждом обороте билась торчащим фильтром о пол. Ноги юноши подкосились, и он бессильно распластался по земле. Что-то — к своему ужасу Иван прекрасно знал, что — ткнулось ему в бок.
Сознание мутилось, а тело не слушалось. Хотелось умереть прямо здесь. Ничего не видеть и не слышать, не чувствовать и не думать. Лишь бы не быть, не ощущать укоризненного молчания каменных истуканов… Они приближались… со всех сторон… они искали, они охотились, им нужна была жертва. Живая. Он.
Следующие три статуи он расстрелял издалека — истратил кучу патронов, но проложил себе безопасный путь. Хрупкие создания разлетались под пулями каменной крошкой и исчезали в непроглядной, медленно оседающей пыли. На четвертой статуе пистолет лишь издал металлический «клац» и замолчал. Обойма была безнадежно пуста.
Превозмогая себя и не отрывая напряженного взгляда от невзрачной, невысокой фигуры, Иван вновь пробирался «по стеночке». Вблизи тщедушная фигура оказалась стариком в ободранной, превратившейся в хлам одежде — длинном дырявом балахоне, оканчивавшемся внушительным капюшоном, полностью скрывающим лицо. Непонятно было, есть ли хоть что-нибудь за кромешной темнотой. Дозорный не знал, почему решил, что перед ним именно старик, — возможно потому, что тот держал в руках кривой толстый посох, больше подобающий пожилым людям.
В лучах аварийного освещения казалось, что длинный, свободный плащ постоянно находится в движении, колеблется на несуществующем ветру. А бесформенный провал капюшона — неотрывно следит за Иваном, незаметно поворачиваясь ему вслед.
Окончательно нервы измученного Мальгина сдали, когда дорогу перегородили сразу пять или шесть истуканов, наряженных в одежду простых караванщиков, причем подземных. Гражданская одежда и никакой защиты, лишь неизменные противогазы на лицах. Они смотрели и ждали…
Иван сел на холодный пол и заплакал без слез. Опустошенные глаза больше не рождали соленую влагу, и от этого было только тяжелей. Его грудь содрогалась, а все тело била жестокая дрожь. Сил не оставалось совсем. Ни надежды, ни желания бороться, ни-че-го. Пустота, которая победила.
Но он все же встал и, не чувствуя рук и ног, да и вообще самого себя, прошел, продрался сквозь плотно сомкнутые ряды страшных созданий. Они хватали его, цеплялись мертвыми пальцами и рассыпались в прах. А Иван шел — это был его последний бросок, за которым либо смерть и забытье, либо…
Мерцание участилось, и освещение уподобилось стробоскопу. Вспышки режущего красного цвета становились все ярче и сменяли друг друга со все нарастающей скоростью. Рябь во вновь зрячих глазах стала невыносимой, и Ваня прикрыл их. Однако темноты не было: стены вокруг исчезли, и юноша оказался посреди освещенной мягким и ласкающим солнцем лужайки. Он сидел в деревянной беседке, столько раз виденной на старой, утерявшей цвет фотографии, а напротив него… дед, улыбающийся и спокойный. Только Иван все равно почувствовал его тревогу.
— Я буду с тобой в этот час, — сказал дед. Немного печально, но чувствовалась в голосе и упрямая решительность, и уверенность готового ко всему человека. Отвага обреченного.
— Почему я вижу тебя?
— Потому что хочешь видеть.
Лужайка исчезла. Пространство вновь сузилось до узкого коридора, солнце превратилось в пульсирующий кроваво-красный светильник. Вот только на душе все равно стало легче. — Злое, гнетущее, невыносимое одиночество отступило, а с ним, пусть ненадолго, ушел и страх. Иван не пытался обмануть себя — передышка будет короткой, но в ушах звучало: «Я буду с тобой», значит, еще ничего не кончилось и поход продолжается. Они больше не унизят Ивана Мальгина, не дождутся его слез, не увидят выброшенного белого флага.
— Ну! Давай своих истуканов! — крикнул дозорный, обращаясь неизвестно к кому. — Всех давай сюда, кто еще остался!
Туннели безмолвствовали, то ли игнорируя наглеца, то ли молча насмехаясь над его бравадой и готовя новые испытания для юного воина.
Постепенно боковые стены расширялись, коридоры становились просторнее, а сводчатые потолки — выше. Надоедливый «стробоскоп» сменился уютным желтым свечением, производимым привычными на вид метровыми фонарями, распространенными и на Ботанической станции.
Исчезла и тишина — за спиной послышались чьи-то осторожные шаги. Мальгин, холодея, обернулся. Прямо на него шел вооруженный автоматом человек в камуфляжной форме. На голове его был ярко-синий берет десантника, но бледное, морщинистое лицо оставалось открытым! Походка военного выдавала напряженную сосредоточенность: он двигался очень медленно, ежесекундно замирая и оглядываясь по сторонам. И при этом на обомлевшего Ивана сталкер упорно не обращал внимания, глядя сквозь него. Когда людей разделяло не более двух метров, странный человек вновь остановился и с недоуменным выражением уставился на портативный дозиметр. Наконец десантник оторвал взгляд от прибора и в сердцах выругался. По его губам дозорный без труда распознал смысл короткого, но на редкость нецензурного выражения. Однако ни единого звука Иван так и не услышал! Сталкер вообще двигался абсолютно бесшумно, за исключением резкого шороха шагов.
— Привидение… — Помимо собственной воли юноша произнес пугающее слово вслух. Призрачный гость, как ни в чем не бывало, продолжил собственный путь, легко пройдя сквозь Мальгина, и тут же исчез за поворотом. Ваня, превозмогая суеверный страх, последовал за ним, и, естественно, за ближайшим углом никого не оказалось. Просто не могло оказаться. Привидения (дед свойски называл их «привидяшками») существовали в виде проекций в небольших замкнутых пространствах, редко превышающих несколько десятков квадратных метров. Одна из таких аномалий жила в туннеле близ Ботанической, и молодежь частенько бегала туда «смотреть кино». Старшее поколение это увлечение по каким-то причинам не поддерживало, зато и другим не мешало. Между собой взрослые называли привидение «прибытием поезда», а один сильно умничающий и мало кем любимый мужичок всех еще и уточнял: «на вокзал Ла-Сьюта». На самом деле, в привиденческом кино призрачный поезд никуда, а тем более на вокзал с дурацким названием, не прибывал — он пулей проносился по туннелю и так же стремительно исчезал, а весь его путь занимал не более тридцати метров. Видеть поезд можно было каждый день в одно и то же время, шутливо называемое «сеансом». Впрочем, знаменитый всезнайка по прозвищу Живчик утверждал, что есть и другой поезд, появляющийся гораздо реже и в совершенно непредсказуемое время. Все отличие между привидениями состояло в том, что «ежедневный» поезд стучал колесами по рельсам, а мифический «редкий» перемещался совершенно бесшумно, лишь громко сигналя перед самым своим исчезновением.