— Все, что я мог сказать, я сказал полиции.
— То есть тебя допрашивали во время следствия?
— Да-да. Три раза!
— И что ты сказал по поводу утверждений Квика, будто ты отвез его в Векшё в тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году?
— Все, что я мог сказать, я сказал следователям. Я не совсем здоров, и все это и так достаточно испортило мне жизнь.
— Но ты можешь хотя бы сказать мне, отвозил ты его или нет?
Вскоре мне приходится смириться с тем, что Сикстен не намерен говорить ни слова по поводу своей роли в этом деле, но он уже дал мне информацию куда более весомую, чем я мог рассчитывать. Где-то существуют протоколы трех допросов Сикстена — стало быть, как скоро они будут у меня в руках, всего лишь вопрос времени.
Но и этих протоколов допросов нет в материалах предварительного следствия. Мы обращаемся к Сеппо Пенттинену и Кристеру ван дер Квасту, но они говорят, что понятия не имеют о каких-либо сокрытых протоколах допросов. Мы с Йенни еще раз перебираем многочисленные бумажки и заметки, но все напрасно.
Зато мы обнаруживаем, что по этому пути уже прошли до нас другие.
24 ноября 1995 года газета «Дала-Демократен» ударила во все барабаны. Целый разворот отводился последней сенсации Губба Яна Стигссона:
«РЕПОРТЕР „ДД“ РАСКРЫВАЕТ, КТО ПОДВЕЗ КВИКА»
«Я совершенно уверен в личности этого человека», — пишет Губб Ян. По его словам, человек, сидевший в тот вечер за рулем машины, «в течение тридцати одного года покрывал убийцу». Стигссон сообщил следствию, что он знает, кто подвозил Квика. К величайшему удивлению Стигссона, Кристер ван дер Кваст совершенно не заинтересовался этой информацией. Он просто-напросто отказывался взять трубку, когда Стигссон ему звонил.
— Ужасно раздражает, когда раз за разом звонишь ван дер Квасту, чтобы сообщить нечто важное, и слышишь в ответ, что он в принципе не отвечает на звонки, — сказал тогда Стигссон коллеге из редакции.
Губб Ян Стигссон заявил о поведении Кристера ван дер Кваста омбудсмену юстиции на том основании, что тот «отказался от возможности получить сведения, имеющие значение для следствия».
В письменном ответе омбудсмену Кристер ван дер Кваст заверяет, что имя водителя следствию неизвестно.
В своей статье Губб Ян Стигссон размышляет, как ему теперь поступить с этой сенсационной информацией:
— Вопрос исключительно сложен. Велик риск, что этот человек находится на грани нервного срыва. Важно, чтобы он сообщил как можно больше сведений, которыми располагает, чтобы помочь раскрыть как можно больше убийств.
Теперь Сикстен Элиассон задним числом дал мне разъяснение всей этой странной ситуации: Кристер ван дер Кваст ни под каким видом не хотел раскрывать ни Стигссону, ни кому-либо другому тот факт, что указанный человек был трижды допрошен и смог убедительно доказать, что Квик оболгал его.
Вместо этого ван дер Кваст продолжал утверждать, что Квик имеет отношение к убийству Томаса Блумгрена.
Битва врачей
После успеха с убийством в Векшё Томас Квик признался, что он убил также тринадцатилетнего Альвара Ларссона, который исчез в 1967 году на острове Сиркён в коммуне Урсхульт, выйдя из дома за дровами. Кроме того, Квик признался, что он убил восемнадцатилетнего Улле Хёгбума, который пропал после школьного вечера в Сундсвалле 7 сентября 1983 года. Квик снова принимал сильнодействующие препараты. Следователи не знали, что и подумать об этих постоянных новых признаниях. «Является ли он первым в Швеции серийным убийцей?» — вопрошала газета «Дала-Демократен» от 8 ноября 1993 года.
Губб Ян Стигссон писал, что к уже сделанным признаниям в убийствах Юхана Асплунда и Томаса Блумгрена добавились еще три. Участие в этих убийствах Томаса Квика сейчас проверялось: «Если выяснится, что это правда, 43-летний палач Юхана занесет свое имя в историю шведской криминалистики как первый настоящий серийный убийца».
Когда в Сэтерской больнице выявился первый в Швеции настоящий серийный убийца, началась игра в кошки-мышки, как в «Молчании ягнят», однако без утонченной элегантности, свойственной американскому прототипу. В качестве примера можно привести тот случай, когда Томас Квик хотел навести следствие на исчезновение Улле Хёгбума, которым занималась полиция Сундсвалля, конкретно — полицейский участок Сеппо Пенттинена. В допросе по поводу Томаса Блумгрена Квик пожелал назвать некоторые важные вехи своей жизни. Пенттинен записывает в протокол:
«Среди прочего он называет 1983 год. Говорит, что в тот год умерла его мать, и в ту же самую неделю „происходит во многих отношениях драматическое событие“. У Квика тенденция к приступам страха, когда он рассказывает это, и он не хочет говорить открытым текстом, что подразумевает под этим высказыванием. Вместо этого он предлагает подкинуть подсказку в виде строки из известной детской песенки. После этого он говорит: „Мамочкин сыночек Улле“».
Сеппо Пенттинену без труда удалось расшифровать шараду услужливого серийного убийцы. Исчезновение Улле Хёгбума, проходившее по его полицейскому округу, стояло на втором месте после дела Юхана по уровню газетной шумихи, к тому же оставалось криминальной загадкой, где у полиции не было ни малейших следов и ни малейшего намека на подозреваемого.
Новые имена Альвара и Улле были занесены в список потенциальных жертв Квика.
За несколько месяцев до этого в должность главврача Сэтерской больницы вступил Йоран Чельберг — теперь он в конечном итоге нес ответственность за лечение Томаса Квика. О признаниях в убийствах Юхана Асплунда и Томаса Блумгрена уже много чего было написано в газетах, и уже на четвертый день своего пребывания на посту главврача Чельберг решил обсудить этот вопрос с врачами Квика. Чельберг пояснил, что свободное перемещение во время следствия и увольнительные для человека, подозреваемого в двух убийствах, вызывают у него сомнения. Йоран Франссон заверил, что они с Челем Перссоном держат ситуацию под контролем. Они подчеркнули также, что все это осуществляется по договоренности с полицией и прокурором.
Франссон намеренно скрыл от главврача, что они с Йораном Перссоном втайне продолжали свое параллельное расследование. Вместе с Квиком оба врача потихоньку вернулись в Рюгген, чтобы продолжить поиски спрятанной там руки Юхана. В какой-то момент Квик, оставшись без наблюдения, отошел к «тайнику», где, как он утверждал, нашел два пальца. Когда врачи спросили, что он с ними сделал, он ответил, что съел. После этого события Перссон и Франссон сговорились с Квиком не упоминать этот случай при следователях. Несколько дней спустя они снова приехали в Рюгген в поисках тела Юхана, однако ничего не нашли. Затем они еще не раз отправлялись в поездки и искали части тела в нескольких других местах.
В начале 1994 года Чельберг узнал, что Квик на психотерапевтическом сеансе сознался еще в одном убийстве. Из его заметок:
«14 января другой сотрудник проинформировал меня, что пациент сообщил о шести убийствах мальчиков и что воспоминания о них стали возвращаться к нему».
Видимо, шесть убийств переполнили чашу терпения главврача, и он снова вызвал Челя Перссона для беседы.
«Я сообщил ему, что не поддерживаю свободного перемещения и что не буду защищать ни его, ни Фрассе [Йорана Франссона], если что-нибудь случится. Фрассе еще раньше сказал мне, что для него будет катастрофой, если что-нибудь произойдет. Чель тоже считает, что это было бы катастрофой, но просит меня не вмешиваться».
После этого разговора Чель Перссон ушел на больничный, и Чельберг мучился, как ему теперь вести себя в сложившейся ситуации. Когда он позвонил «Фрассе», чтобы обсудить свое решение отменить свободное перемещение и увольнительные Квика, его встретило сообщение, что тот тоже на больничном.
Томас Квик находился в тот момент в открытом 37-м отделении, парном к закрытому 36-му, где содержались под замком преступники, совершившие тяжкие преступления, связанные с насилием. Пост обоих отделений находился на территории 36-го, и именно туда отправился Томас Квик выпить чашечку кофе ранним утром 21 января 1994 года.
После краткого совещания с персоналом Йоран Чельберг пришел к Квику и сообщил о своем решении отменить свободное перемещение. После этого Квика поместили в 36-е отделение, где находились наиболее опасные преступники.
Сидевший на больничном Чель Перссон был очень недоволен эти решением — неделю спустя он позвонил Чельбергу и заявил, что возмущен поступком главврача. Он сказал, что такие меры могут заставить серийного убийцу Томаса Квика покончить с собой до того, как он успеет сознаться в своих преступлениях и предстать перед судом. Перссон назвал случившееся «скандалом национального масштаба».
Йоран Чельберг считал его утверждение противоречивым, однако этот разговор настолько взволновал его, что он тут же позвонил в 36-е отделение и справился о здоровье Квика. Во время разговора он сделал отметку, что «персонал не заметил в поведении пациента ничего особенного. В момент нашего разговора он сидит и играет с сотрудниками в „Скрэббл“».
Осознание того факта, что в Сэтерской больнице находится серийный убийца, создало внутреннее напряжение не только между сотрудниками, но и между медиками, с одной стороны, и полицейскими — с другой. Очень скоро Йоран Чельберг обнаружил, что его решение посадить Томаса Квика под замок вызвало волну возмущения у полицейских, имеющих отношение к следствию. В тот же день ему позвонил ван дер Кваст и разъяснил, что отмена свободного перемещения ставит под удар успех дальнейшего следствия.
Ван дер Кваст считал, что Томас Квик «должен что-то получить» в обмен на свои признания, однако никакой поддержки главврача не дождался. Напротив — Чельберг пришел в ярость от того, что прокурор сует свой нос в условия лечения и содержания его пациентов. Свободное перемещение и увольнительные в обмен на признания в убийствах? «Такого рода сделки я не поддерживаю и участвовать в них не собираюсь», — отметил Чельберг в карточке.
Конфликт с ван дер Квастом не испугал Чельберга. Хуже оказалось то, что все больше сотрудников собственной клиники обращались против него.
Разочарование Томаса Квика Чельбергу было понятно, однако настоящие проблемы создала реакция его врачей Перссона и Франссона.
Чель Перссон и ранее планировал уволиться из Сэтерской больницы и перейти на новую работу в психиатрическую клинику Святого Ларса в Лунде и теперь начал активно добиваться того, чтобы забрать своего пациента. Квик подлил масла в огонь, угрожая, что прекратит сотрудничать с полицией, если ему не позволят продолжать психотерапевтические сеансы с Перссоном. Чельберг воспринял все это как шантаж чистейшей воды.
В феврале 1994 года ван дер Кваст снова позвонил руководству Сэтерской больницы, излагая свое мнение о том, как следует организовать лечение Квика, и «указал на важность продолжения близкого контакта с доктором Челем Перссоном в интересах проводящегося следствия».
Когда усилия Челя Перссона забрать с собой Томаса Квика ни к чему не привели, он вместо этого нашел для него место в судебно-психиатрической клинике в Векшё. Однако тамошний главврач Улле Дроттвед отказался от предложения Перссона продолжить терапию с Квиком. Им будут заниматься собственные сотрудники клиники.
Кристер ван дер Кваст, прекрасно понимавший, что дальнейшее расследование полностью зависит от психотерапевтических сеансов Челя Перссона, снова вмешался в медицинские вопросы, позвонил Дроттведу и уговорил его дать Перссону возможность продолжать вести психотерапию с Квиком.
И снова главврач Йоран Чельберг был поставлен перед фактом — его не спросили и даже не проинформировали. «Это произошло по причине вмешательства людей, не работающих в больнице и не являющихся медиками», — сердито записал Чельберг в карточке, явно имея в виду ван дер Кваста.
В период, предшествовавший переводу, многие пожелали принять участие в заварушке. Йоран Франссон, находясь на больничном, продолжал общаться с Томасом Квиком по телефону для пациентов отделения. Молодая студентка-психолог, которая в период отпусков временно работала психотерапевтом Квика, тоже вступила в бой. В письме Квику она пыталась объяснить ему решение Йорана Чельберга о переводе его в закрытое отделение:
«Когда стало очевидно, что ты совершил шесть убийств, когда ты проходишь трудный процесс воскрешения связанных с ними воспоминаний, разумно, что тебя держат на более строгом режиме. Боюсь, началась бы всеобщая паника, если бы общественности стало известно, что серийного убийцу отпускают на свободные прогулки. Ты же знаешь, как реагируют обыватели и пресса…»
Когда больничный Челя Перссона подходил к концу, он заявил, что отказывается возвращаться в клинику, если ему не разрешат работать на четверть ставки и заниматься только Томасом Квиком. Никаких обходов, никаких других пациентов. В противном случае он снова уйдет на больничный.
Эта мысль была изложена Чельбергу на совещании 7 февраля, после чего Перссон провел телефонное совещание с ван дер Квастом, планируя дальнейшие полицейские допросы. Затем он вышел из здания больницы и отправился домой.
Среди всех этих разгоравшихся конфликтов следствие проводило новые допросы.
Из записей Йорана Чельберга становится ясно, что в это время он вообще начинает испытывать сомнения по поводу того, как ведется психотерапия с Томасом Квиком. Ранее Чельберг и Перссон случайно встретились в поезде и разговорились о том, как она будет проводиться, если Квик переедет в Векшё.
Чель рассказывает, что сейчас чувствует на себе большую ответственность за психотерапию. Я же невольно задаюсь вопросом, психотерапия ли это. Чель утверждает, что он по большей части сидит молча и что пациент начинает вспоминать, едва доктор опускается на стул.
Йоран Франссон, который продолжал оставаться на больничном, сообщил 21 февраля, что не намерен возвращаться на работу в клинику, поскольку чувствует, «что против него готовится заговор и кто-то тайно желает ему зла».
В заметках на память по поводу этого разговора Йоран Чельберг пишет, что у Франссона «явная паранойя». Иными словами, атмосфера в региональной клинике Сэтера накалилась до предела.
Чель Перссон так и не вернулся к исполнению своих обязанностей в Сэтерской больнице, зато со всей энергией посвятил себя организации перевода Томаса Квика. Сам он собирался работать в клинике Святого Ларса в Лунде и дважды в неделю ездить в Векшё для проведения психотерапевтических бесед с Квиком.
Перед самым отъездом Квика Перссона проинформировали о тех правилах, которые действовали в клинике в Векшё: среди прочего — о том, что все виды бензодиазепинов категорически запрещены. Возникла непредвиденная проблема. Согласится ли на это Квик? Но даже если согласится, он должен пройти детоксикацию, прежде чем его переведут в Векшё.
28 февраля Чельберг пишет:
«Начато снижение дозы бензодиазепинов для ТК. К сожалению, я до конца не представлял себе, что ему назначены такие высокие дозы. Он сам мотивирован к скорейшему снижению».
Мне Стюре Бергваль рассказывает, что все это были пустые разговоры:
— Для меня стало шоком, что в Векшё не подают бензо. Поначалу Чель говорил, что все уладится, что он договорится с их главврачом, Дроттведом. Когда же они на это не согласились, Чель сказал, что все утрясется, когда я уже буду на месте.
Для Томаса Квика детоксикация проходила очень мучительно, однако он очень хотел, чтобы все наконец осталось позади. Ведь когда он переедет, «все утрясется».
3 марта Чельберг отмечает, что «ТК страдает от абстинентного синдрома, однако настаивает на быстром снижении».
Две недели спустя Томаса Квика перевозят в региональную судебно-психиатрическую клинику Векшё, где прямо с порога выясняется, что там все не так, как в Сэтере. Надежды на то, что вопрос о назначении бензодиазепинов «утрясется», немедленно обратились в прах. Квик узнал, что клиника в Векшё уделяет большое внимание «вопросам безопасности, определению четких границ дозволенного и оценке степени риска».
Переезд закончился разочарованием и для Челя Перссона, который предвкушал продолжение своих успешных сеансов с Квиком. По словам Стюре Бергваля, Перссон приезжал к нему два раза для проведения психотерапии, но оба раза напрасно.
— Я не мог выдавить из себя ни слова. Без бензо я ничего не мог рассказать, так что мы просто сидели и смотрели друг на друга, — рассказывает он и смеется, вспоминая эту сцену.
Знаменитый пациент из Сэтера не оправдал надежд персонала клиники в Векшё. В его карточке появилась такая запись:
«Пациент находится в нашем отделении адаптации в течение двух недель. Его воспринимают как исключительно сдержанного, закрытого для контакта. Через своего терапевта Челя Перссона пациент сообщил, что не может адаптироваться к тем формам лечения, которые практикуются в нашей клинике. Терапевт Чель Перссон также придерживается мнения, что не может продолжать свою психотерапию в той обстановке, которая здесь царит».
Томас Квик общался с персоналом исключительно через Челя Перссона, и руководство клиники вынуждено было констатировать, что невозможно сочетать различные идеологии, принятые в Сэтере и Векшё, а «это означает, что мы не можем удовлетворить пожелания пациента в отношении свобод, приема лекарств и т. д.».
Когда была сделана эта отметка в карточке, Томас Квик уже позвонил в 36-е отделение Сэтерской больницы и сказал, что больше не может. Он хочет вернуться.