Меня поднимает женщина. У нее доброе лицо. И мы идем с ней к морю. Она держит меня за руку. Море очень теплое, а песок горячий. Вам приходилось видеть непонятные сны, такие, что даже не знаешь, откуда они взялись?
— Нет, — сказал я, краем глаза следя за улицей.
Как я и ожидал, мужчина немного прошел вперед и свернул в первую же парадную. Все стало ясно — за мной следили. Разумеется, это могли быть наши сотрудники. Вряд ли меня пустили без всякого прикрытия. Но я сомневался, чтобы люди Августа работали так прямолинейно. Во всяком случае, портрет мужчины зафиксирован в зажигалке и завтра его установят.
— …Самая настоящая пустыня, — сказала Анна. — Это ведь странно, — я никогда не была в пустыне. Ровная, как стол. Барханов нет. До горизонта серый песок.
Дует обжигающий ветер, и песок змеится под ногами. А потом вскидывается столбиком. И далеко, у самого неба, озеро. Так — вода. А мне кто-то говорит сзади: «Мираж». И голос очень знакомый.
Мы прошли за парадную метров сто, и мужчина вынырнул, приклеился сзади. Я решил больше не обращать на него внимания.
— Правда, не могут сниться такие сны нормальному человеку? — сказала Анна.
— Вполне обычное явление, — немного невпопад ответил я.
— Я читала, что сон — это небывалая комбинация обыкновенных фактов. Но не могу же я видеть во сне то, чего никогда не видела в жизни. Нет. Это ненормально. Вы знаете, я ходила к врачу. Он провозился со мной целый день — надел шлем, а там то свет, то темнота, то пятна цветные плавают. Совсем меня замучил.
А потом сказал, что это воспоминания о детстве. А какие могут быть воспоминания, если я родилась здесь, в городе, и всю жизнь жила только в нем?
— Вы могли видеть такие картины в ваших Спектаклях, — сказал я. — И потом во сне они преобразовались…
— Нет! — Анна возмущенно тряхнула головой. — Нет.
Это не Спектакли. Ненавижу наши Спектакли. Суррогат.
— Вчера было интересно, — сбитый ее горячностью, пробормотал я. — Даже трудно отличить, где голограммы, а где настоящее.
— Там все ненастоящее, — уже спокойней сказала Анна. — От первой нитки до последней. Вот вы сначала чувствовали, что это выдумка?
— Да.
— А потом вдруг поверили. Не до конца, но поверили. Я следила за вами.
— В какой-то мере, — помедлив, ответил я: странная мысль пришла мне в голову.
По пустынной улице навстречу друг другу неслись два такси, набитые дергающимися юнцами. Водители рулили лоб в лоб. Сближались они стремительно. Анна прижала мой локоть — глядя. За несколько метров до неминуемого столкновения включились автопилоты, и машины, вильнув, прошли буквально в сантиметре друг от друга. Девицы внутри визжали.
Захватывающее развлечение. Особенно если учесть, что всегда существует хотя бы миллионная вероятность, что автопилот не сработает.
Анна отвернулась.
— Не переношу, — сказала она сквозь зубы. — А еще знаете, что делают? Надевают антигравы и прыгают с телевизионной башни. У кого не сработает. И я прыгала… Что с вами, Павел?
Оказывается, я стоял с открытым ртом. Я вспомнил то ощущение легкости и веселья, которое я испытал в Спектакле.
— Ненавижу убожество, — сказала Анна. — Надо драться, а они сидят у телевизоров. Надо стрелять, а они развлекаются в Спектаклях. Картонные люди и картонные декорации. Куклы на пружинах. Кровь из малинового сиропа. И словно никто не видит. В газетах — слюни, по радио — идиотская патока. Приезжают инспекторы, вот вы, например, — одобряют. Бенедикт как-то уламывает. Он всех как-то уламывает. Павел! Взяли бы и запретили.
— Это не так просто, — почти не слушая, ответил я.
В позапрошлом году мы вели дело «Нищих братьев». Они организовали несколько общин в Манаре — около десяти тысяч человек. Руководители общин, духовные отцы Саймон и Арпангейл, называвшие себя архангелами, кстати оба выпускники технического колледжа, магистры наук, частью купили, частью смонтировали сами волновой генератор для направленной передачи эмоций. Им удалось записать экстатические состояния и довольно чисто положить их в усилители.
Каждый вечер проводился час молитвы. Я и сейчас будто видел, как тысячи людей стоят на залитой водой плантации коленями в расползающейся, мокрой земле и, дергаясь, словно эпилептики, подняв руки к небу, возносят восторженную молитву задрапированному под часовню генератору с золотым крестом на вершине, а два архангела в белых мантиях, куда была вшита иридиевая мозаика для изоляции, упираясь головами в низкое кровавое солнце, торжественно и величаво благословляют покорную паству.
Чтобы попасть на час молитвы и испытать благодать божью, люди были готовы на все — жили в землянках, работали по двадцать часов в сутки без еды, в грязи, в ледяной воде, окучивая голубые марсианские маки, которые громадными партиями шли на экспорт, расценивались на вес золота, — отдавали жен, детей, могли убить кого угодно, чтобы испытать еще раз — хотя бы один-единственный раз — блаженство господней любви.
И вот когда мы шли между молящимися, а они хрипели и бились, как слепые, и грязь текла по бескровным лицам — вот тогда я испытал точно такое же чувство легкости и веселья, а вслед за этим — огромного, всепоглощающего, нечеловеческого счастья.
— Вы не слушаете меня, Павел, — сказала Анна.
— Я слушаю, слушаю, — сказал я.
Мы пошли дальше. Впереди сиял проспект. Над домами в чутком ночном воздухе, чуть не задевая крыши, кружились два исполинских серебряных шара. Оттуда лилась музыка.
«Значит, у них в Доме стоит волновой генератор, — подумал я. — Надо же, с ума сойти — волновой генератор».
Глава шестая
Всю ночь я писал доклад, стараясь сделать его убедительным, а уже в пять утра вышел из дома. Встречу назначили на квартире у Августа, и я хотел избавиться от наблюдателя, кем бы он ни был. Поэтому я взял такси и поехал в Южный район. Вчерашнего мужчины на улице не было, но какой-то ранний прохожий поехал за мной — его такси двигалось в некотором отдалении, точно повторяя мой маршрут.
Фотографировать на таком расстоянии не имело смысла.
Южный район представлял собой громадный комплекс — с собственными предприятиями, больницами и кинотеатрами. Стодвадцатиэтажные дома, разделенные садами в каждом из шести ярусов, снежными пирамидами поднимались на горизонте. Утреннее оранжевое солнце стояло прямо между ними. На вершинах пирамид посверкивали башенки связи. Многим эти громады нравились — за последние годы центры старых городов значительно опустели.
Подрулив к подножию, я вошел в лифт и через десять минут оказался на площадке междугородной аэробусной станции.
Тотчас передо мной вырос дежурный внутренней службы, судя по погонам — младший лейтенант.
— Ваш билет?
— Позовите начальника!
Дежурный, видимо, понял, кто я, потому что без промедления прошептал что-то в наружный карман.
— Вы подождете здесь? — спросил он.
— Я подожду здесь.
Дежурный исчез.
Я вышел на площадку. Бетон был влажен. Стояли два пустых аэробуса, похожие на громадные серебряные капли. Начинало припекать. С пятисотметровой высоты город был не виден. Небо прочертила огненная точка — покидал атмосферу рейсовый лунник. Позади меня на стене красовался стереоплакат — молодой парень, подняв щиток шлема, шагал по красной пустыне. Брови его были сдвинуты, непреклонные глаза устремлены вдаль.
Перед ним, смешно подпрыгивая, пробуя песок длинным клювом, перекатывался чибис.
Плакат призывал работать в Аркадии. Он был лишним. Желающих попасть в марсианскую Аркадию хватало — отбирали одного из десяти. Мне стало грустно.
По роду своей деятельности я редко сталкивался с нормальной жизнью, разве что в отпуске. На мою долю выпадали в основном эксцессы. Могло показаться, что весь мир состоит из них. А мир был другим. Осваивалась Голконда на Венере; вокруг Плутона, готовя первую высадку, крутился орбитальный стационар; шла чистка генофонда Земли — элиминация аномальных генов, что должно было привести к исчезновению всех наследственных болезней. В этой самой Аркадии я просидел две недели на базе у Дягилева — сразу после появления песчанок, которых сгоряча объявили разумными обитателями Марса. Бактериологи, выходившие в пустыню высаживать штаммы для освобождения кремнийсвязанной воды, клялись, что через двадцать лет в Аркадии появится настоящее озеро, а через пятьдесят на всем Марсе можно будет дышать без шлема, как тому парню на плакате. Потом, в карантине, я четыре дня рассказывал им о своей работе — они слушали разинув рты, а я им завидовал: они занимались большим и чистым делом, они работали в будущем Земли, я же — в ее прошлом.
Со значительным лицом подошел начальник станции.
Я объяснил, что мне нужно, и значительное лицо вытянулось.
Со значительным лицом подошел начальник станции.
Я объяснил, что мне нужно, и значительное лицо вытянулось.
— Это невозможно, — сказал он. — Только рейс на Париж.
— Я вас очень прошу, — ледяным голосом сказал я.
— Но…
— Очень прошу.
Зачастую правильно выбранный тон действует лучше, чем любые удостоверения. Через пять минут я стартовал — в рулевой кабине стоместного междугородного аэробуса. Пилота я попросил закинуть меня в Северный район. Он был предупрежден, и возражений не последовало.
Теперь я был спокоен. На такси аэробус не проследишь, а запеленговать его, выявить место посадки и выслать хотя бы патрульный вертолет за такое время не успели бы и в Управлении полиции.
— А правда, что у нас высадились пришельцы? — кося глазом, спросил пилот.
— Не слышал, — сказал я.
— Ну да, скрываете. Говорят, высадились по всей планете. И маскировочка высший класс — не отличить от людей. Ходят, наблюдают. А если пришелец посмотрит тебе в глаза, то падаешь мертвым. Говорят, на днях одного все-таки взяли — целое сражение было: пушки, пулеметы, лазеры. Дивизию солдат пригнали. Значит, не слышали? — недоверчиво спросил он.
Больше пилот не сказал ни слова. Мы приземлились на Северной станции, я взял такси и поехал к Августу.
Он открыл мне сам:
— Опаздываешь…
На нем была мятая рубашка и такие же мятые брюки. Под глазами мешки, словно неделю не спал. В комнате сидели трое. Молчаливый Симеон — офицер полиции для связи с местными органами, незнакомый мне строго одетый человек с мертвыми от контактных линз глазами и третий — тот самый черноглазый парень из Дома. Он опять безразлично курил, выпуская аккуратные кольца зеленого дыма.
— Познакомься, — сказал Август. — Жан-Пьер Коннар, сотрудник МКК, работает параллельно с тобой.
После гибели Кузнецова назначен старшим группы.
— С приятным свиданием. — Коннар протянул мне руку. Я замешкался. Тогда он добавил: — Не надо меня бояться…
Не люблю выглядеть дураком. Я кивнул и сел. Коннара это не смутило. Он свободно закинул ногу на ногу.
Пиджак переливался радугой при каждом движении.
Ногтем постучал по часам:
— Давайте начинать, господа. Не знаю, как вы, а у меня времени нет. Утреннее свидание с дамой.
Я думал, Августа хватит удар, но он сдержался, помалиновев тяжелыми щеками. Раздул ноздри.
«Плохо работаем», — подумал я.
— Плохо работаем, — сказал Август. — Непрофессионально. Потеряли Кузнецова. Глупо потеряли. Даже непонятно на чем. Обидно. Что дальше?
Он поочередно смотрел на всех. Никто не возразил.
У Коннара на лице была скука. Август сел в раздавшееся кресло.
— Прошу вас, Симеон.
— Даю справку, — сказал Симеон. — Политическая организация «Саламандра» создана примерно пять лет назад. В настоящее время насчитывает около сорока тысяч членов и около двухсот тысяч сочувствующих. Имеет два места в парламенте. Представителем организации в правительственных учреждениях является сенатор Голх. Политическая платформа организации — «возрождение нации» — в политическом или социальном плане не конкретизируется. Деятельность организации протекает в основном в рамках закона.
— Это все? — спросил Август.
— Это все, — сказал Симеон.
— Дорогой Симеон, — ласково сказал Август, — не считайте, что в МКК одни дураки. В МКК знают, что делают. МКК выбрал вашу страну не случайно.
Предыдущие действия фантомов не носили целенаправленного характера. МКК склонен думать, что имело место изолированное, спонтанное включение программы.
— Дорогой Август, — ласково сказал Симеон, — я согласен, что ограбления банков, шантаж, политические убийства-то есть организующая деятельность фантомов происходит именно здесь. Я могу вас заверить: полиция сделает все, что в ее силах.
— Дорогой Симеон, меня интересуют два вопроса.
Первый: как засветили моего сотрудника? Второй: почему им заинтересовалась «Саламандра»?
— Дорогой Август, у «Саламандры» бывают очень неожиданные интересы.
Мне это надоело. Август яростно скреб ногтями голый череп. Симеон барабанил пальцами по столу. Оба говорили вежливо, вежливо-язвительно, голоса дрожали от злости. В общем, наметился конфликт между МКК и местными властями.
Чтобы разрядить обстановку, я сказал:
— За мной хвост.
Они оба замолчали.
— Я ведь работаю без прикрытия? — осведомился я.
Август перекатил зеленые глаза на Симеона.
— Без, — подтвердил тот.
Я достал фотографию человека в стальном костюме.
— Не мой, — сказал Симеон.
— А сегодня утром был еще один, я его не смог сфотографировать.
Коннар дунул на кольца и пересел к Симеону на диван. Наморщил лоб.
— А может быть, они какое-то время наблюдают каждого новичка? — предположил я.
Август перевел взгляд на. Коннара. Тот подтянул длинные ноги.
— Нет. Ничего подобного. За мной — чисто.
Август продолжал смотреть из-под голых век.
— Я бы заметил, — нервно сказал Коннар. — С моей-то квалификацией… Нет. Не думаю.
Тон его мне не понравился.
— Хорошо, — сказал Август. — Будем рассматривать обе версии.
Симеон изучал фотографию. Чуть ли не нюхал.
— Готов поклясться, что этот тип из второго отдела, — осевшим голосом сказал он.
Август повернулся всем телом:
— Военная контрразведка?
— Да.
— Мне кажется, дорогой Симеон… Мне почему-то кажется, будто вы жалеете, что связались с нами.
— Вы не знаете, что такое второй отдел, — хмуро сказал Симеон. Бросил фотографию. Предупредил: На меня больше не рассчитывайте.
— Только не надо драматизировать, — неуверенно сказал Август.
Вместо ответа Симеон прикрыл глаза.
— И еще новость. — Я рассказал о своих ощущениях во время Спектакля и подробно изложил историю «Нищих братьев», объяснив аналогию.
Когда я кончил, все довольно долго молчали.
— Волновой генератор? — с сомнением сказал Август.
— Здесь, пожалуй, что-то есть, — задумчиво сказал Коннар. — Я не знаю материалов по «Нищим братьям» и не сталкивался с направленной передачей эмоций, но вживание в Спектакль было именно таким. Сначала — отчуждение, неприятие его, словно смотришь со стороны, а потом — вдруг, сразу — полная достоверность, сопереживание. Находишься будто в центре событий. Эмоциональный фон — легкость, веселье, вседозволенность.
— Ваше мнение, доктор? — сказал Август. Представил: — Доктор Або, нейрофизиолог, специалист по блокзаписям, занимается медицинской стороной фантомов.
— Человек с мертвыми глазами приветственно кивнул.
— Доктор, есть ли какие-нибудь медицинские средства, чтобы отличить обычного человека от фантома? — спросил я.
— Пока нет, — не сразу ответил доктор. — Мы сейчас работаем над этой проблемой.
— А нельзя ли подобрать спектр — волновой, фармацевтический, который бы выключал или стирал программу?
— Мы работаем, — повторил доктор.
— Не отвлекайся, Павел, — сказал Август. — Если медицина даст результаты, ты узнаешь об этом первым.
— Вторым, — скромно заметил Коннар, выпуская зеленый дым.
— Вторым, — согласился Август. — Мы слушаем вас, доктор.
— Я не думаю, что в Спектакле существует передача эмоций, по крайней мере в том виде, как ее изложил ваш коллега. Волновой генератор — установка чрезвычайно сложная и дорогая, собрать ее частным образом без молекулярных микросхем, без биодатчиков, которые выращиваются только индивидуально, по заданным параметрам и требуют громадного количества времени, невозможно. Скорее всего, указанный эмоциональный фон был создан атмосферой Спектакля. Зрительные образы чувственны сами по себе и, апеллируя к уже существующему эмоциональному резерву, вызывают соответствующее переживание. — Доктор говорил округло, уверенно, видимо привыкнув выступать на конференциях. — Что касается «Нищих братьев», то я знаком с материалами. Они имели самый примитивный передатчик и транслировали очень узкую часть экстатического спектра, примерно одну сотую, правда при большой интенсивности. Если бы что-нибудь подобное имело место в Спектакле, то вы просто не смогли бы участвовать в нем — лежали бы в состоянии острой эйфории. — Он положил руки на острые колени. Замер.
— Ладно, работаем дальше, — сказал Август. — Коннар, ставьте вашу ленту.
— Я не согласен, — сказал я. Август поморщился. — Да, я не согласен. Я единственный из присутствующих, кто испытал действие генератора, и поэтому заявляю со всей ответственностью: генератор там есть. Вы даже не представляете, какая это опасная штука — волновой генератор эмоций. (Коннар усмехнулся. Август почесал лоб, доктор слушал спокойно, готовя возражения.) Да! Наши фантомы — детская игрушка по сравнению с ним. В конце концов, что могут фантомы — убить, взорвать… Их немного против всего мира. Мы с ними справимся.