Ольга Чигиринская, Irmingard Миротворец
С Фазилем мы познакомились, когда он попал под обстрел на мосту и привез к нам девочку Люсинэ. Стреляли в джип Фазиля, но в него уже не первый раз стреляли, так что таратайку свою он бронировал. Ну и руки у стрелков росли из того места, откуда они у нормальных людей не растут, так что в джип Фазиля они попросту не попали, а попали в машину мирных армянских «челноков», куда-то ехавших по своим торговым делам. Фазиль выскочил из своего джипа, под минометным огнем добрался до дымящейся «шестерки», увидел, что там все превратились в кровавое месиво, и только Люсик, которую мать собой закрыла, еще дышит. Фазиль дотащил Люсик до своего джипа, положил на заднее сиденье и рванул к нам.
И когда меня спрашивают, как так вышло, что Фазиль Хуссейнов смог объединить и даргинцев, и авар, и дагов, и, во что совсем уж никто не верил, чечен, и почему все эти люди за ним пошли, — я отвечаю: вышло так потому, что Фазиль Хуссейнов такой человек, который под обстрелом вытащил из машины совершенно чужую девочку, положил ее в свой джип и довез до миссии.
Мы оперировали, а Фазиль сидел и молился. Мы не знали, кто он, не знали, кто ему Люсик, и как зовут ее — тоже не знали. Оперировали. Дошли до лица. Личико — в лоскутья. Хорошенькая девочка тринадцати лет. Сейчас зашьем ей лицо тем, что имеется — а имеется то, что осталось после трех месяцев работы, а до следующего транспорта еще два дня, — и будет потом ходить как невеста Франкенштейна.
У Эдика случилась тихая истерика. Он не мог зашивать девочке лицо тем, что имеется. То есть, синтетической мононитью, третий номер. Он тонкая чувствительная натура, бывший пластический хирург, которого в какой-то момент ударило в голову и он подался к «врачам без границ». Он уронит в грязь всю свою профессиональную честь и гордость, и вообще всего себя, если зашьет кому-то лицо третьим номером.
Нужен шелк. Тонкие шелковые нитки. Которых нет. Ну, были, а теперь нет. Материал такой, знаете ли, расходный, и особенно быстро расходный там, где дружеские отношения выясняют на ножах, а менее дружеские уже с помощью огнестрела.
Где взять посреди гор, в двухстах километрах от ближайшего города, тонкие шелковые нитки?
— Я сейчас, — говорит Эдик и исчезает. Куда помчался? Это же ему теперь переодеваться и стерилизоваться снова…
Через несколько минут вернулся, в руке шелковый галстук. Черный шелковый галстук начальника госпиталя, доктора Мура. Ну что, раздербанили его на нитки. Зашили девочке лицо. Выходим к Фазилю, и отчего-то оба счастливые, как идиоты. То есть, понятно, отчего счастливые — история хорошо закончилась, а это редкость в наших муторных реалиях.
— Все нормально, мужик, твоя дочь будет жить! Красавица будет! Лицо так собрали — шрамов не останется почти.
— Это не моя дочь, — говорит Фазиль и уезжает.
Вечером мы бухаем в палатке и орем на два голоса «Хасбулат удалой, бедна сакля твоя». Орем мы на мотив американского гимна, так что вскоре появляется доктор Мур с вопросом, не охренели ли мы и где его галстук. Мы говорим, что знать не знаем, где.
Теперь начинает орать Мур — он видел, что девочка, которую сегодня привезли, зашита черными шелковыми нитками, и если мы попытаемся втереть ему, что она сама порылась в его вещах и спиздила галстук, мы крепко пожалеем! Неужели нельзя было попросить по-человечески, или, на худой конец, дербанить галстук с изнанки, где ничего не видно?
Все закончилось как обычно — то есть, он упал под стол первый. Он хороший мужик, и пусть ему в его Бостоне теперь не икается, а прекрасно живется, если он пережил эпидемию и беспорядки.
Второй раз мы встретились с Фазилем, когда его отряд отступал через Ахтинское ущелье, и с ним еще несколько сотен беженцев. Мы с Эдиком как раз были в лагере беженцев в Тигире, когда турки начали наступление вдоль берега и предварили его ракетным обстрелом. Нашу машину расхерачило первой же ракетой, так что деваться некуда. Мы решили остаться при госпитале, дождаться турок и спокойно сдаться: так, мол, и так, мы «врачи без границ», вот документы, вы случайно накрыли нас ракетами, плиз би соу кайнд никого больше не убивайте, а еще лучше помогите эвакуировать больных и раненых в какую-нибудь цивилизацию, ну хоть бы и в Худат. Мы нейтральны, мы не занимаем ничью сторону, только сторону больных и раненых.
В таких случаях все зависит от того, какой человек командир наступающей части.
Командир наступающей части полковник Гулан был человеком высокого интеллекта и низких моральных качеств. За то, что он накрыл огнем не боевиков, а беженцев, его бы по головке не погладили в любом случае. Но если бы в лагере оказался хоть один раненый боевик, это бы хоть сколько-нибудь его оправдало. Боевиков, как назло, не имелось — что оставляло господину Гулану две опции: либо доложить об ошибке по начальству и получить причитающихся пиздюлей, либо изготовить боевиков из подручного материала — то есть вытащить из палаток нескольких мужчин подходящего возраста, объявить их боевиками, пафосно расстрелять и закопать.
Но этот дивный способ решения проблемы упирался в нас, «безграничных». Местным заткнуть рот вообще легко: а ну докажи, сука, что твой муж/отец/сын не был боевиком! С нами труднее. Мы вернемся в свои родные края и пойдем трепать языками. Какие бы обещания ни давали мы сейчас под дулами автоматов, гарантии, что мы их сдержим, — никакой.
В общем, господин Гулан пришел к решению зачистить всех. Весь лагерь. Вместе с нами. А потом свалить на даргинских боевиков.
Но случилась промашка: даргинцы успели раньше и зачистили господина Гулана с его батальоном. Так мы второй раз встретились с Фазилем.
И когда меня спрашивают, как так вышло, что Фазиль Хуссейнов смог построить свое государство между Россией и Турцией, — я отвечаю: вышло так потому, что Фазиль Хуссейнов такой человек, который вернулся за беженцами и не дал их расстрелять.
Ну а потом уж нам ничего не оставалось, кроме как отступать через долину Ахты. Дороги перекрыли турецкие патрули, в небе барражировали турецкие вертолеты, а мы прижимались к земле и молились, чтобы нас не заметили.
Долиной Ахты мы дошли до российской границы, и тут москали сказали, что нас не пропустят. То есть, нас, врачей без границ, они, конечно, пустят, и через сутки переговоров они согласились пустить беженцев тоже. Но Фазиля с его отрядом — нет.
Что Россия потихоньку подкармливала Фазиля — это был секрет Полишинеля, но одно дело подкармливать его потихоньку, и совсем другое — поддержать в открытую.
По-хорошему, нам следовало переходить на российскую сторону и возвращаться по домам. Но Эдик сказал:
— Там раненые. Я не могу уйти и бросить их.
В самом деле, у Фазиля не было медика. И было несколько тяжелых раненых.
— Вы с ума сошли, доктор Лаврентьев! — сказал доктор Мур. И еще много чего он сказал, и все эти слова, от первого до последнего, были справедливы, потому что раздербанить галстук старшего хирурга на шелковые нитки — это одно дело, а присоединиться к даргинским боевикам добровольно — это совсем, совсем другое.
«Врачи без границ» нейтральны. Они никогда не принимают ничью сторону. Это базовый принцип. Нерушимый.
— Я все понимаю, Крис, — сказал Эдик. — Поэтому я сейчас пишу заявление об уходе из организации. Передайте его в центр.
Он сел и начал писать заявление. Прервавшись на полуслове, поднял голову и сказал:
— Мне нужен будет анестезиолог.
— Ты долбоеб, — сказала я. — Ты понимаешь, что ты делаешь? На свете полно красивых мужиков, чего ты залип на этого Фазиля с такой силой?
— Я собираюсь закончить эту войну, — сказал он.
Тут я слегка охренела.
Война здесь тянулась уже тридцать лет, если считать с первой чеченской. Десятки больших и малых наций, сотни кланов, тысячи развесистых семей с взаимно пересекающимися интересами. Богатые традиции бандитизма и партизанщины. Нефть и кровь.
Даргинцы — один из маленьких, но гордых народов, которых на Кавказе под сотню. Язык их в родстве с чеченским и ингушским, примерно как русский с белорусским — иностранное ухо и не отличит, когда говорит даргинец, а когда чеченец. Я не отличаю. Но при всей языковой близости они что чеченцев, что ингушей недолюбливают, и это взаимно. Кто там вообще друг друга долюбливает, хотела бы я знать. При этом даргинцы считаются относительно миролюбивым народом (опять же, все в мире относительно). На замирение с русскими во время ермоловских кампаний они пошли одни из первых, во время чеченской заварухи, что первой, что второй, сидели тихо. Возможно, дело тут было в том, что административные границы России и Азербайджана как раз рассекают исконные места расселения даргинцев, так что примерно треть их живет в России, а треть — в Азербайджане.
Но когда Азербайджан стало сильно кренить в сторону то ли союза, то ли аншлюса с Турцией, российские спецслужбы решили, что хорошо бы заиметь этакий буфер между собой и НАТО, наподобие Южной Осетии, и замутили Республику Северная Авария — Дарго. Что авария, то авария.
Спецслужбисты — люди с особенной логикой. Они, например, считают, что если ты где-то мутишь маленькую, но гордую республику, то президентом в ней нужно посадить непременно какого-нибудь мудака, на котором пробы негде ставить. С тем расчетом, чтобы он воровал, грабил и греб под себя, а его бы за это ненавидели, и опираться ему было бы не на что, кроме дружеских штыков. Ну и желательно чтоб был из своих, из спецслужбистов — дополнительная гарантия лояльности. Сказано — сделано: нашли такого себе полковника ФСБ Ильдара Мирзоева, всенародно выбрали, три года он поцарствовал — там бизнес у человека отнял, тут убийцу и насильника под свое крылышко взял и от суда спас, еще где-то землю у кого-то отжал, — и одним прекрасным летним утром нашли его аккуратно застреленным через окно в собственной спальне.
Дальше начались выборы, и итогами этих выборов даргинцы почему-то оказались резко недовольны. Меня тогда еще не было в Дарго, и я не сумела потом разобраться в тамошних хитросплетениях, но вроде бы два кандидата приходились друг другу кровниками, а третий был совершенно явный «попка», руководитель одного известного на весь бывший Союз ансамбля песни и пляски. И в день выборов оба кандидата тщательно следили друг за другом, а под это дело руководитель ансамбля возьми и выиграй. В считанные дни в республике началась стрельба, а законно избранный президент улетел оттуда первым же чартерным самолетом.
Фазиля тогда в Дарго тоже не было. Он вообще жил в Азербайджане и имел азербайджанское гражданство. Но у него в этой заварухе убили брата. Причем как-то по-особенному подло убили: похитили и, судя по всему, пытали несколько дней, а потом расстреляли и представили террористом.
Фазиль нашел того, кто это сделал, и убил его. А поскольку тот был федеральным чиновником, уже самого Фазиля через это объявили террористом.
Фазиль чихать на это хотел, он вернулся в Азербайджан. Но тут в Азербайджан пришли турки.
Так исторически сложилось, что в позапрошлом и прошлом веках турки повели себя с даргинцами нехорошо. Потому-то даргинцы и замирились с русскими сразу же, что турки с ними нехорошо себя вели. Ну а по второму разу, во время первой мировой, турки повели себя нехорошо уже по старой памяти — как бы в наказание за то, что даргинцы первыми и добровольно встали на сторону России.
Но даргинцы восстали не поэтому. Хотя на Кавказе долгая память, но обиды столетней давности — как засохшая коровья лепешка. Чтоб она завоняла по-новой, ее нужно долго поливать.
Даргинцы восстали потому, что кормились с контрабандной нефти и контрабандного же осетра. Попустительством российских и азербайджанских пограничников, одинаково жадных, через полупрозрачную границу шли большие транспорты. По документам все это добывалось в Южной Аварии. Прибыль азербайджанские и российские даргинцы делили по каким-то своим принципам, которые меня не интересовали никогда и никому не нужны теперь. Главное — турки эту лавочку прикрыли, а на границу повесили замок.
Турецких пограничников было не так-то просто купить. Не по причине их великой честности, а потому что у них были свои схемы с азерами, и даргинцы в эти схемы не вписывались никаким боком.
Фазиль, как и многие уважаемые люди даргинской общины, торговал нефтью. В отличие от других уважаемых людей, он не опускался до наркотиков и работорговли, но нефть считал своим законным и святым промыслом. И без всякого понимания отнесся к аресту своих грузовиков на границе. А уж когда турецкие отряды пошли по селам разоружать даргинцев — вот тут-то и завоняла полуторастолетняя коровья лепешка. Тут-то Фазиль и вспомнил, как турки жгли даргинские селения и ловили младенцев на штыки. Он и еще несколько человек объявили о создании Независимой Дарго, с прицелом на воссоединение с Северной Аварией — Дарго.
Турки со своей стороны тоже не готовы оказались проявить понимание. Когда ты посылаешь в горы отряд, чтобы разоружить деревню, а отряд возвращается не только без конфискованного оружия, но и без своего, да еще без ботинок — этого государство — член НАТО никак не может стерпеть. За Фазилем началась самая настоящая охота. Со своей же стороны ФСБ скоренько забыла, что Фазиль — объявленный в розыск террорист, и несколько раз сквозь пальцы смотрела на переход границы его отрядом. А когда турки выкатывали претензию, только руками разводила: ну, он же опасный террорист, ну, он же у нас в розыске — стало быть, ищем-ищем, а поймать не можем, уж больно хорошо скрывается, гад такой.
Турки делали вид, что верят, а сами подкупали наемных убийц или пытались проспонсировать чью-то кровную месть, благо кровников у Фазиля тоже хватало.
Во время одной из таких попыток и погибли родители Люсинэ. Но тогда война еще находилась в «холодной» стадии. То есть, стреляли много, но как-то частным порядком, не привлекая больших батальонов. А вот теперь война стала «горячей» — Фазиль со своими бойцами попытался захватить Хадиджан, транспортный узел на севере Азербайджана, получил по зубам и отполз на север Ахтинским ущельем. Вот тут-то Эдик и сказал, что закончит эту войну — хотя по факту она уже закончилась, даргинцы были разбиты и деморализованы, все, кому осталось куда идти — потихоньку покидали лагерь, просачивались через российскую границу и расползались по родственникам.
Фазиль никуда не уходил, потому что ему некуда было идти: дом разрушили, жена сидела в лагере для интернированных. А еще этот псих верил в дело даргинской независимости. С ним оставалось человек двести таких же забубенных, в основном из его родной деревни, которую турки сровняли с землей. И когда меня спрашивают, как так вышло, что Фазиль Хуссейнов смог из этого поражения сделать победу, — я отвечаю: вышло так потому, что Фазиль Хуссейнов выглядел как синеглазый катачанский спецназовец, а Эдька Лаврентьев, гребаный военный гений, был голубой, как вертолет из детской песенки, на котором должен прилететь волшебник и бесплатно кино показать.
Ну вот он прилетел и показал.
Эдик вошел в советскую армейскую палатку, где Фазиль со своими бойцами сидели и обсуждали планы, подъедая последний тушняк. Я не видела, как это было, но так часто представляла себе это, что, закрыв глаза, могу описать каждую деталь: вот затоптанные поддоны вместо пола, вот замызганные снарядные ящики, вот пластиковый стол из какого-то разоренного кафе, вот керосинка из позапрошлого века и кастрюля с кофе на ней, вот Фазиль прячет зевок в бороде и трет красные глаза, в то время как Анзор, роняя на бороду пену, пытается доказать, что нужно брать Курбе-Калу и делать из неё базу, а все даже ленятся ему сказать, что он совсем охуел, потому что это сказано уже раз девять. Все понимают, что вторжения на российскую территорию не простит им никто, и Анзор предлагает полный тухляк, всей тухлости которого не видит просто потому, что он отмороженный на всю голову чечен.
И вот — ТАДАМ! — откинув полог, в палатку входит Эдик Лаврентьев, который весь день резал и шил раненых. Он дослушивает речь Анзора. Он единственный, кто еще не слышал ее. И, дослушав, он говорит:
— Это глупости. Нужно делать базу не в Курбе-Кале, а в Архуне.
И все глядят на него, как на тихо помешанного. И Фазиль произносит:
— Доктор, я вас очень уважаю, но вы не понимаете, что говорите.
— Я все понимаю, что говорю, — огрызается Эдик. Берет у Фазиля старую армейскую карту района с двухкилометровым разрешением и тычет пальцем.
— Это мы. Это Архун. Попасть туда можно только вдоль берега, по 186 трассе. Трасса перекрыта турками. В Архуне старая советская береговая батарея, тоже занятая турками. Так?
— Так, — отвечает Фазиль.
— Турки не защищают Архун с суши, потому что попасть туда можно только вдоль берега по 186 трассе. Но в горах есть тропа, о которой турки не знают, а если и знают, то забили, проехать там можно только на ишаке или на мотоцикле. Турки держат в Архуне один батальон, потому что с моря его не взять и с трассы не взять тоже, там хорошие укрепления, еще советских времен. Но со стороны гор Архун не укреплен, потому что оттуда нападения не ждут. Там нельзя провести даже легкую технику. Так, стоит блокпост на всякий случай — и все.
— И что? — спрашивает Фазиль.
— Если вы возьмете Архун, то сможете контролировать все побережье отсюда до Дербента. Русские получат возможность подкидывать вам снабжение с моря и не палиться перед мировой общественностью. Накрыть вас с воздуха турки не смогут — эта береговая батарея способна выдержать, по слухам, ядерный удар. Насчет ядерного, может, и врут, но на ракетный обстрел она точно рассчитана. Контролируя побережье, вы сможете хоть по трассе, хоть морем зайти к туркам в голый бок вот здесь и отбить у них Даргинский кряж. Контролируя высоты и эти два перевала, вы зажмете Хадиджан в клещи и отрежете от снабжения. А когда Хадиджан будет ваш — останется только протянуть руку до самой армянской границы. Армяне вас поддержат, им турецкий сапог над Карабахом без надобности. Отсюда и досюда — Свободная Дарго. Что скажете, призраки?