Петр почернел, заходил желваками. Кому приятно, когда мордой в собственную мочу, как худого котенка, тычут? Сам он много раз так делал. А тут с детским восхищением и непосредственностью его самого мутузят, не понимает высокой политики тевтонская морда.
— Государь! Надо все новые фузеи, что с дула заряжаются, в такие переделать. И их только на оружейных заводах…
— А патронов где я тебе столько возьму?! — возмущенно прошипел Петр немцу. — Мы только с прошлого года картонные гильзы выпускать стали, и то сейчас едва тысячу в день делают. И что? Раз выстрелил, и выбросил! Ладно, бумагу не жалко, а флянец, донце-то латунное! Копейку такая гильза стоит! Ты же немец, считать должен уметь?!
— Так ведь латунная гильза, государь, больше гривенника обходится?! — Барон непонимающе посмотрел на императора, как бы говоря ему — сам-то считать умеешь?
— Четырнадцать копеек, — сухо уточнил Петр, немец не желал его явно шпынять. И заговорил быстро, как бы оправдываясь, но понимая, что императору такое не к лицу: — Тянуть гильзы мы не можем, технология сейчас не та. Вручную делаем, льем, сверлим. Оттого и дорого выходит, тяжелые они, с толстыми стенками. Но ее переснарядить сотню раз можно. Капсюль, пуля, порох да работа — в три копейки обходятся. Теперь сам подсчитай экономию — сколько раз на рубль можно выстрелить?
— Ровно 25 выстрелов картонными патронами, — немец быстро выдал ответ, потом несколько секунд задумался.
— Патрон металлический 17 копеек стоит, и его заново снарядить можно еще 27 раз. И две копейки останутся.
— А если сотню раз одну гильзу снарядить, то мы полтинник звонкой монетой выгадываем на каждой! Понятно? Одно худо — едва триста таких патронов в день делают, трудоемко занятие сие да и затратно. Картонные намного легче делать, клей успевай да штампуй донца.
Петр закурил папиросу — странно ведь, новую винтовку сделали, лучшую, радоваться должен, а тяжесть в груди. Сам себя решил перехитрить, сэкономить, вот и вышла боком прижимистость. Иметь на вооружении две разные винтовки под один патрон накладно для тощей казны.
— Это в барабанных винтовках гильзы в гнездах не могут потеряться, барон. Вытащил их да в сумку высыпал, новые патроны вставил и стреляй. А тут затвор передернул и выронил гильзу на землю. В бою да в суматохе разве подберешь? Одни потери будут — а это денежек немалых стоит…
Петр нахмурился, бросил окурок, свирепо затоптал его сапогом. Мысли ворочались в голове саманными кирпичами. Даже захотелось водки жахнуть от огорчения. Правильно говорят — лучшее враг хорошего!
— Сейчас по два десятка фузей в день выпускают, это шесть тысяч в год без праздников и выходных выходит. Исхитрится Кулибин, допустим, и все магазинными делать будет. Хотя вряд ли — он мне написал, что переделывать смогут три-четыре штуки в день. А ведь можно и больше!
Внезапно Петра осенила мысль, он оживился, потянулся за очередной папиросой — желание выпить водки пропало начистую.
— Кадры у него свои! Тульская «фазанка» три выпуска сделала. Станки есть! Да они у меня все двадцать фузей в день магазинными делать будут, а не четыре, лодыри. В Свияжске производство картонных патронов легко можно утроить, до поры надобности не было — «барабанок» за пять лет едва три тысячи сотворили. Зело сложна и капризна — охтинские часовщики матом кроют. Да в Казани мануфактура может начать такие же патроны делать…
Петр ухмыльнулся и одобрительно посмотрел на Рейстера — вовремя тот ему задачку на сообразительность подкинул. Но подполковник промолчал, хитрый. Только взгляд стал ехидным, насмешливым.
— Ты говори, барон, что за пазухой еще прячешь?
— «Барабанки» пехоте не нужны, вы тут полностью правы, ваше величество! Как только новых винтовок будет в достатке, их через пару лет коннице передать все нужно. Там в самый раз будет, ведь затвор передергивать не нужно. И гильзы металлические целы будут. И руки драгуны не обожгут — они же краги носят. Лучше вместо «барабанок» револьверы кулибинские делать, как этот. Они намного нужнее — пистолеты нынешние только на один выстрел, а там шпагу в ход только и пускать. А с этого шесть раз без перезарядки пульнуть можно!
Рейстер хлопнул себя по бедру, где, прикрепленная к поясному ремню, висела массивная кобура. Петр задумался — первая партия револьверов имела длинный ствол, а деревянную кобуру в случае нужды можно было превратить в приклад. Держал он в свое время отцовский маузер в руках — по этому типу ее и приказал сделать. И делали в Ижевске на секретном оружейном заводе по штуке в день плюс четыре барабанные винтовки.
— Механизм у них со штуцером один, точь-в-точь! Патрон и ствол короче, легче делать, и дешевле порядком выйдет, ваше величество! А патроны… да просто — из металла для учебы, и не потеряются, и снаряжать легко в полковых обозах. А картонные для боя — потерять не жалко!
Петр радостно осклабился — допрежь никто его здесь за эти годы так качественно не «отвозил». А глупостей он «наморозил» изрядно, может, маловато для государства, но с избытком для себя лично. А потому такой урок необходимо было отметить.
— Нарцисс! Розу тебе в… одно место! Две чарки водки сюда подай, я с господином гвардии полковником за его новый чин выпить желаю!
Троянов вал
— Платон, а ведь вал магометанами не занят! — Сотник Семен Куломин придержал коня, всматриваясь в высокую насыпь.
На всем ее протяжении не виделись блестки от начищенных ружейных стволов или заточенных острых татарских сабель, не показывались таящиеся человеческие фигурки, не слышалось ржания лошадей, не побрякивала плохо пригнанная сбруя.
— Да сам вижу, что нет тут ни османов, ни татар клятых. — Вопрос не застал хорунжего врасплох. — С чего бы это?
Казачьи офицеры переглянулись понимающими взглядами — оба давно были зрелыми казаками, с детства вместе росли, в одних и тех же походах кровь проливали да славу казачью искали. Особенно отличились восемь лет назад, когда государю Петру Федоровичу помогали мятежную гвардию усмирять. Платон тогда старшим урядником был, или пятидесятником по-старому, а Семен Куломин, друг его закадычный, хорунжим.
Обласканы царем донские казаки с тех пор, волю и землю имеют, своим порядком живут. И в чинах с тех пор уравнены — государь казачьи звания в новую «табель о рангах» вписал. Хорунжий теперь прапорщику армейскому равен, ведь тот и другой от «знамени» чин свой имеют. Сотник — подпоручику, хотя Куломину и обидно — молодые дворяне его запросто получают, а казак своим горбом лет пятнадцать выслуживает. А густые майорские эполеты только один командир казачьего полка носит, войсковой старшина.
Но обиды не было, наоборот, в чинах ведь с благородными дворянами простые станичники сейчас вровень, а за то кровью платить требуется — по чести и служба спрашивается…
— Бери свою полусотню, Платон, и дуй через вал! Но тихо! Я свою следом поведу, если что, то татарам укорот сделаем.
Воскобойников кивнул, махнул рукой станичникам и двинул коня вперед. Казаки стали растягиваться лавой, понукая коней взобраться на земляную преграду. Полсотни казаков почти одновременно взошли на вал, сжимая в руках пики и сабли.
— Твою мать!
— Ох ты!
— И скоко тут басурман?!
Врага за валом не было, ни конного, ни пешего. Широкое поле на несколько верст было пустынным, только за дальними лощинами, на высотах в сумерках мерцали алыми пятнами тысячи костров, а в небо поднимались бессчетные струйки дымков.
— Нехристи вечерять себе варят!
— А мы заутреню им устроим!
— Чай, баранинку лопать будут, не мамалыгу треклятую!
— И винцом запивают, закон свой в походе не блюдут!
Казаки весело переговаривались — блюсти тишину не было смысла. Даже вездесущие татарские разъезды сейчас не сновали — настолько османы были уверены в своей силе.
— Ежели у одного костра по десятку сидит, — Платон Воскобойников тихо пошевелил губами, — то сколько их здесь?
При Ларге дымков было намного меньше, он сам их подсчитывал. Басурман там было полсотни тысяч. А здесь сколько? На первый взгляд, втрое больше дымов, да раскинулись полосой на пару верст.
— Полонянина бы взять да попытать…
— А вот этого делать не надо, — рядом раздался насмешливый голос сотника. Куломин сидел в седле как влитой и, прищурив глаза, рассматривал огромный турецкий лагерь. — Еще встревожатся, а сие не нужно. Я гонцов уже отправил, наши после полуночи выступят. А мы здесь, в ертауле стоять будем. Так что с вала казаков уводим, нечего им маячить. Десяток дозорными оставь, пусть в кустах сидят, а коней вниз сведи. Мыслю, битва будет жестокая!
Гречиничи
— Дядя Ваня, а вправду вы с царем-батюшкой вместе кровушку проливали? — Молоденький рекрут с мольбой посмотрел на старого седоусого сержанта, что старательно набивал трубку крепкими пальцами.
— Дядя Ваня, а вправду вы с царем-батюшкой вместе кровушку проливали? — Молоденький рекрут с мольбой посмотрел на старого седоусого сержанта, что старательно набивал трубку крепкими пальцами.
— В Петергофе то было, когда баталию с мятежной гвардией учинили, — обстоятельно ответил Иван Тихомиров и усмехнулся, вспоминая, какая радость царила тогда в его сердце. — Мне батюшка наш знак святого Александра пожаловал да чин сержантский. А потом еще медаль серебряную, а не бронзовую, как другим солдатикам. За преданность!
Старик прервал речь и старательно прикурил трубку от фитиля. Пару раз пыхнул дымком, раскуривая.
— А что ж ты на пенсион не ушел-то?! Ведь стариков в солдатах сейчас, почитай, и нет! В полку только ты такой один…
— А ты меня стариком не считай. — Солдат как бы лениво, но настолько быстро врезал рекруту подзатыльник, что тот не успел отшатнуться. И, получив внушение от старослужащего, почтительно закивал — мол, понял я вашу науку, батюшка, и благодарен за нее.
— Так-то, — вымолвил Тихомиров, а в его стариковских глазах мелькнул отческий проблеск. Любил он парня, услужливый и добрый, не солдатом бы ему быть. Но руки золотые, вот и определили его в полковую мастерскую, где работы всегда много — и новые нарезные ружья чинить, и к старым фузеям «крутящиеся» пули отливать, и сапоги починять, да и других дел невпроворот, вечно заняты.
И правильно: служивые без дела — что тати ночные, только хлопоты причиняют. Нет, у их полковника не забалуешься, его высокоблагородие еще в войне с пруссаками свой норов показал.
— Скучно на пенсионе. Да и ехать некуда — в родных краях меня подзабыли, ни двора ни кола. Вот и упросил Петра Федоровича на службе оставить, пригожусь, мол, еще. Он меня и повелел обратно в родной полк принять. Я как в семью вернулся, все кругом свои.
— И сапоги мы носим отличные — ни у кого в армии таких нет!
— Это государева нам честь, за Кунендорфскую баталию. Апшеронцы тогда все атаки пруссаков отразили, больше половины нашего полка полегло. Вот Петр Федорович и повелел — раз по колено в крови на поле стояли, то и сапоги такие же носить будете. И хоть в гвардию не причислил, но в одной бригаде с измайловцами состоять приказал.
— А лейб-гвардейцами мы станем? — с надеждой спросил солдатик.
— Ежели в боях с турками себя покажем, то почему бы и нет! А османы злые — я с ними тридцать пять лет тому назад первый раз воевал. Таких в полку только двое нас и осталось — полковник и я, грешный!
— Они-то, может, и злые, но и наша рать не малая…
— Неслух ты, Митька. Не в рати дело, а в том, как солдаты обучены и вооружены. А фузеи у нас намного добрее! А потому хватит болтать, замок давай чини!
Юконский острог
— Колоши!
Выкрик Кузьмы вывел Алехана из секундной растерянности, слишком неожиданно совершено было нападение. И стрелу он опознал сразу — тлинкитская, или колошская, по названию индейского племени.
Возле головы свистнуло, и Орлов тут же отпрыгнул за торчащий из-под мха огромный валун, прижался спиной к высокому скальнику. Одновременно гвардеец сдернул с плеча штуцер, выискивая глазами цель.
— В-ж-и-к!
В воздухе пропели свою смертоносную песнь еще несколько стрел, но он уже не обращал на них внимания, как-то попривык за эти годы…
— А-а!
Моряк дико заорал от боли и схватился за пронзенное стрелой бедро. И тут Алехан увидел стрелков — три лучника стояли на той стороне озера и снова натягивали тетивы.
— За крест прячься, Антошка! — крикнул воющему офицеру Алехан, вскинул штуцер, поймав в прорезь прицела лучника, и плавно потянул за спусковой крючок.
— Б-у-х! Б-у-х! Б-у-х!
Приклад трижды толкнул плечо — отдача у винтовки чувствительная, патрон мощный. Клуб белого дыма на секунду скрыл от него лучников, но Алехан знал, что он не промахнулся, стрелял ведь отменно.
За спиной бухнул выстрел Кузьмы, затем еще один. Вот только в кого наметился казак, он не увидел, отвлекшись снова на молодого моряка.
— Твою мать!!!
Мичман лежал у самого креста, безвольно раскинув руки в стороны. А из его тела торчало уже добрых полдюжины стрел со знакомым черным опереньем. Убит, бедолага, — полмира прошел, чтоб на краю земли свою погибель найти.
— Да сколько же вас здесь?! — вскрик был непроизвольным.
Все три индейца на том берегу лежали уже на камнях, окропив их своей кровью и выронив луки. Он не промахнулся, но по кому стрелял Кузьма? И кто тогда так нашпиговал мичмана?
Холодея спиной, Алексей стал поворачиваться, понимая, что враги напали на них с двух сторон.
— Сзади! — отчаянный выкрик Кузьмы оглушил Алехана, и тут же раздалось страшное в своей свирепости визжание индейцев, которое он слышал уже много раз. С такими криками туземцы всегда идут в атаку, стремясь сломить врага и себя подбодрить.
Орлов обернулся — так и есть, по склону к ним устремились с полдюжины туземцев, размахивая топорами и дубинками. Еще двое стояли чуть повыше, с луками, и совершенно спокойно доставали по стреле.
— Б-у-х!
Один из лучников сложился, машинально схватившись за живот. Затем рухнул со склона. Тело покатилось по камням и с высоты двух саженей с плеском вошло в прозрачную воду.
Казак снова не оплошал — стрелков нужно бить в первую очередь. А потому Орлов тщательно прицелился и опередил лучника на мгновение. Получив две пули в грудь, тот успел все же отпустить натянутую тетиву, только стрела ушла в небо. А сам индеец мертвым кулем покатился по камням и рухнул в озеро вслед за своим незадачливым предшественником.
— Твою мать! Ох, ты, неладная!!!
Казак, громко матерясь, дергал барабан штуцера. «Так и есть — сломалась пружина, и теперь его не провернуть!» — успел подумать гвардеец.
Алехан выстрелил навскидку — подбежавшего к казаку индейца с размалеванным красными и черными линиями лицом свинец швырнул на землю, но остальные пятеро аборигенов не остановились, продолжая размахивать оружием, они уже набегали на Меринова.
Тот отбросил заевшую винтовку, стремительно выхватил из ножен кривую саблю. Серебристый клинок хищно очертил круги над головой станичника и рванулся вперед.
Курок щелкнул, но выстрела не последовало — Алексей мгновенно понял, что извел все шесть патронов. Времени на перезарядку не было, но рядом с убитым моряком лежала винтовка, которую тот только успел снять с плеча, тут же сомлев от смертельных ран.
Орлов в три прыжка оказался рядом с убитым, схватил штуцер, взвел курок. И вовремя — трое индейцев набросились на казака, а двое устремились к нему, дико визжа.
Целиться не было нужды — с двух саженей промахнуться невозможно. Лишь бы Антошка покойный патроны в каморы вставил, а не на поясе держал. Иначе и его смерть сегодня придет! На мгновение взмолившись, Орлов потянул пальцем за спуск…
Гречиничи
— Ваше величество, извольте подписать. — Кабинет-секретарь Волков, не чинясь, попросту выложил на раскладной столик стопочку листов бумаги, требующих государева росчерка.
За эти восемь лет они сработались на все сто, и только сейчас Петр стал понимать, насколько важна работа секретаря, все помнящего, когда он сам подзабыл, держащего руку на пульсе всех дел.
А кое-где и его заменяющего, когда требовалось нерадивым или бездельникам «фитили» вставить. То Дмитрий Васильевич сам делал, инициативу проявляя.
С последней было туго — сам принцип самодержавия на корню мотыгой глушил любое проявление самостоятельности что в армии, что в управлении государством. Пришлось ему пойти даже на экстраординарные меры — приказать вначале делать, а потом лишь докладывать, а не наоборот, как было принято. За исключением дел особой государственной важности, перечень которых занимал всего один листок.
Но приказ приказом, а наработанная годами мудрость чиновничья гласила — под лежачий камень вода не течет. Оттого в том же Сенате скапливались груды дел, требующих разрешения десятилетиями. Правда, мелкие служащие, чернильные души, подьячие — мать их — нашли способ борьбы с бумажными завалами. Нет, поджоги не устраивали, сыр, паскуды, разбрасывали везде в бумагах, а крысы махом проводили «чистку». И все, крайнего не найдешь, не котов же полосатых под суд отдавать?!
Два года провел Петр в безуспешных баталиях с чиновничеством — ни грозные окрики, ни показательные казни к улучшению не привели. Чудище оказалось обло, озорно, да еще и лаяло!
Пришлось делать поправки — увольнять всех бездельников, что сами решать боялись и сроки тянули. Пусть на первых порах воротили такое, что волосы дыбом вставали, — но ведь начали делать, тем паче за первые ошибки взыскания были или слабые, или совсем отсутствовали. Инициативу проявлять даже стали, поменяв полностью полярность старого принципа — за отсутствие оной у подчиненных начальство немедленно подлежало переводу на их же уровень.