— Алярм! Братцы! Колоши в остроге!
Григорий заорал во всю луженую глотку, не жалея легких. Он знал, что паники не будет, так как каждый из русских первым делом схватится за ружье, которое всегда держали под рукой, а не в привычном по той жизни цейхгаузе.
Тут любая заминка могла кончиться плохо — пока проснешься, добежишь до оружия, колоши, свирепые и ловкие, как угри, своими томагавками не один русский черепок проломят. Ну а если еще и луки в ход пустят, то пиши пропало — прямо робингуды американского пошиба…
— Я-а! У-а!
Подрезанный индеец взмахнул ножом, вот только русский гвардеец, пройдя через многие бои и не одну сотню драк, оказался намного проворнее.
— Держи!
Сталь чмокнула — горло врага было пробито насквозь. Индеец предсмертно захрипел, изо рта хлынула кровь, измалеванное лицо исказилось. Но мгновения оказалось достаточно, чтобы Григорий признал убийцу и взвыл на весь острог утробным криком:
— Измена!!!
Кагул
— Ваше величество! Вы правы! Турки выслали свою конницу против генерала Олица! — Гудович говорил спокойно, даже не повышая голос, а справа доносился громкий гул ожесточенной артиллерийской канонады.
— Надеюсь, Мелиссино их из «мешка» не выпустит. Сотня стволов на полверсты, — Петр хмыкнул и, припомнив крылатое изречение одного советского полководца, слегка его перефразировал: — При таком количестве пушек на полверсты фронта о живой силе противника не спрашивают. Нужно докладывать только о его потерях и продвижении вперед! И еще…
Петр задумался, прошелся, пристально посмотрев на генерала Румянцева — тот не только был номинальным командующим армией, но и имел реальную власть. А потому лишний раз давить на генерала своим положением было вредно — нужно договариваться.
— Ракетные установки лучше не применять, оставить их для обстрела турецкого лагеря. Для османов это станет сюрпризом. Как вы думаете, Петр Александрович?
— Я согласен с вами, государь! А потому указал Олицу на это полчаса тому назад. — Румянцев жестом подозвал к себе одного из адъютантов, что толпились на небольшом отдалении: — Скачи к генералу Мелиссино! Передай ему мой приказ! Ракетные установки не применять. Оставить для обстрела турецкого лагеря! Все три сотни ракет!
Офицер четко козырнул генералу, как бы не обращая внимания на императора, четко повернулся и побежал к лошадям. А от лейб-конвойцев, что стояли еще дальше, немедленно выехали из строя два казака для сопровождения — мало ли что в дороге произойти может.
Петр мысленно хмыкнул — чем хорош настоящий офицер, так тем, что никогда не станет прятаться за вышестоящего командира, прикрываться его именем. Это в его прежней армии многие отцы-командиры, коих «папашками» именуют, поступали так, руководствуясь житейской мудростью — чем больше бумаги, тем чище задница, лишних пинков начальство не даст.
А тут дворяне, и понятия о чести не пустой звук! Стоило начать инициативных офицеров поощрять да с должностей тех снимать, кто «устава аки слепой стены держится», армия сердце ласкать стала! Вот ему бы в свое время в такой послужить! Одна радость на душе!
Петр отвлекся, но краем глаза держал, как гвардия пусть медленно, но неуклонно втягивается в лощину. Приказ был не торопиться — Петр помнил по истории, что скопище янычар ударило по центру и смяло несколько пехотных каре, и только личный пример Румянцева, который повел резерв в контратаку, предотвратил поражение.
А потому вперед была выслана разведка, казачьи дозоры мельтешили вдали, да егеря по хребтинам пробирались сквозь кустарники, чтобы в случае турецкого контрнаступления янычар сверху и во фланг расстреливать. Но мысль свербила мозг — а если Халиль-паша выберет правый фланг для атаки? Или на Олица, кроме кавалерии, янычар бросят?
Петр незаметно вздохнул — мысль ужаснула его. Ведь это было в той истории, которую он когда-то изучал, а сейчас новая пишется, да и сражение на месяц раньше происходит. Ведь недаром говорят, что в одну реку невозможно дважды войти?!
— История повторяется дважды, — пробормотал Петр, утешая себя. Но то было слабое лекарство от терзающих душу сомнений. Выругаться бы смачно, с боцманским загибом, да положение обязывало держать морду тяпкой и хранить царственную спесь. И нельзя иначе!
Волнение волнением — десять тысяч неизвестно где спрятавшихся янычар, свирепая и большая сила, но и русская гвардия им не подарок. Четыре каре из «старых» гвардейских полков плюс апшеронцы, не менее страшная сила, вооруженная дальнобойными нарезными ружьями. Пусть дают солдаты по два выстрела в минуту — но их четыре тысячи штыков!
— Нет, расчет верный, — пробормотал Петр. — Пока янычары версту пробегут, по ним шесть залпов как минимум дадут. Остановят…
— Что вы сказали, ваше величество? — негромко спросил вставший рядом с ним генерал Румянцев.
— Посмотрим, как новые фузеи стреляют, генерал. Думаю, скоро начнется и здесь веселье.
— Уже началось, государь! Посмотрите на казаков!
Петр прижал к глазу подзорную трубу — в конце широкой лощины виднелись верховые, во всю прыть улепетывавшие назад. За ними выплескивался настоящий ужас, что сердце невольно екнуло. Такое стоит раз увидеть, на всю жизнь запомнишь!
Слова сорвались с губ помимо воли:
— Твою мать! Да сколько же вас?!
Троянов вал
Такое могло присниться только в кошмарном сне — Степан просто не верил собственным глазам. Все поле было забито грудами убитых или умирающих лошадей и людей. Запах смерти, ужаса, пороха и крови леденил душу, но заставлял учащеннее биться сердце.
Теперь он понял, стоило рассеяться белому пороховому дыму, откуда стреляли русские пушки. То, что кирасиры приняли за обоз, на самом деле оказалось батареей из нескольких десятков пушек, которых маскировали собой повозки, а бегающие в панике интенданты на поверку вышли егерями с их многозарядными фузеями.
И когда с радостным визгом, прорвавшись с большими потерями через русскую пехоту, татарская конница и сипахи устремились к маячившему вдали заветному «обозу», дабы его пограбить, а потом, перемахнув через невысокий вал, выйти в тыл русским войскам, их в упор встретили убийственные по своей силе залпы. Промахнуться со ста шагов было просто невозможно по такому скопищу!
Истребляемая картечью и осыпаемая пулями с трех сторон, понеся чудовищные потери, турецко-татарская конница пришла в ужас и устремилась назад, обратно к спасительному лагерю, идя напролом по грудам трупов лошадей и людей.
Степан их прекрасно понимал — пройдя через такой ад, противник просто не желал больше драться, ибо боя не было, шла безжалостная бойня на поле размерами с полверсты на версту, буквально забитом многотысячной конной массой.
— Эскадрон! Палаши вон! Рысью марш-марш!
Звонкие команды офицеров, прокатившиеся по рядам, вывели Степана из оцепенения, навеянного запахом смерти. Пятнадцать лет рекрутской службы, после которой он на новых правах гвардейского штаб-сержанта, что армейскому подпрапорщику равен, с приличным, о котором он раньше не мог и помыслить, жалованьем сделали свое дело.
Злобин с лязгом выхватил палаш из ножен и тронул коня шенкелями. Шеренга кирасиров двинулась шагом, а стоявшая впереди пехотная колонна быстро раздвоилась и бегом устремилась в стороны, вставая перед пушками и освободив кирасирам путь вперед, прямо на стонущие и трепыхающиеся, исходящие паром разворошенных потрохов груды.
Лошади, как и люди, хорошо знали свое дело, многократно отработанное на учениях. Слитная масса кирасиров перешла с шага на рысь, ускоряясь перед сшибкой.
Впереди проносились враги — Степан уже ясно видел их искаженные ужасом, бледнее мела, раньше бывшие смуглыми лица. Никто из сипахов или татар не рискнул повернуть лошадь на сшибку, они отчаянно стремились выйти из-под удара, домчаться до спасительного лагеря. Но куда там?!
Удар! Толчок! Рывок!
Степан еле удержался в седле — он ничего не слышал. Лязг клинков, ржание, крики — все смешалось в один чудовищный, давящий уши шум. Перед ним вынырнуло искаженное лицо в нахлобученном татарском малахае. Сержант с кхеканьем опустил на него палаш — рука с клинком чуть дернулась, но сопротивление живой человеческой плоти было преодолено.
Вторым на пути оказался цветочный турецкий тюрбан, с той же легкостью рассеченный. А дальше Степан только рубил и рубил, пока рука постепенно не начала наливаться свинцовой усталостью. Но он ни о чем уже не думал, только видел спины врагов…
Кагул
Память его не подвела — в той истории янычары ударили по центру русских войск, и здесь произошло то же самое — из глубины лощины с диким криком внезапно выметнулись густые толпы в цветной одежде, размахивая кривыми ятаганами.
Он их уже видел сегодня, во сне, но там было янычар гораздо меньше. Сейчас же поле быстро наполнялось кишащей массой, растекающейся во все стороны. Свирепый рев мог испугать и закаленные сердца.
— Янычары, ваше императорское величество, — Гудович говорил совершенно спокойным голосом — его эти крики не смогли испугать.
— Сам вижу! — бросил в ответ Петр.
— Вы снова оказались правы, государь! Простите, что я не поверил вашему предвидению…
— Оставьте слова, Андрей Васильевич! Зато измайловцы и апшеронцы теперь готовы их встретить. Гренадеры их поддержат, да и егеря заранее рассыпаны… И пушки мы подвели вовремя…
Слова прервал дружный залп — ряды гвардии окутались пороховым дымом. Тут же рявкнули пушки, и невысоко, чуть ли не над головами бегущих в атаку янычар, вспухли белые облачка неведомой здесь шрапнели.
Стрельба шла беспрерывно — из ружей и пушек, грохот давил уши, а пороховой дым практически застилал всю лощину. Худо, конечно, но создать бездымный порох пока не получалось, хотя аммонал уже производили и вовсю шли опыты с нитроглицерином. И гремучую ртуть изготовляли, что на патронные капсюли и взрыватели шла.
Штуки эти коварные и капризные, зевать нельзя — три лаборатории разнесло, пять химиков в клочья да вдвое больше поранило. Петр переживал и удивлялся стоическому терпению великого Ломоносова. Тот только плечами пожимал да еще утешал его же словами, мол, наука требует жертв…
— Государь, они уже добежали до апшеронцев. Смотрите!
Клубы дыма немного рассеялись, кое-где образовались просветы, хотя гвардейцы продолжали суматошно стрелять. Склоны хребтов тоже были покрыты белыми дымками — то с флангов по атакующим османам стреляли егеря, и хорошо стреляли — пестрые груды человеческих тел буквально покрывали поле.
Турки продолжали озверело рваться вперед — свинцовый град выкосил добрую половину янычар, но не охладил их яростный порыв. Опасный противник, очень опасный — теперь Петр ясно понимал, что такое религиозный фанатизм, хотя в Афганистане подобное тоже было.
Каре апшеронцев захлестнула человеческая волна, а затем выплеснулась на зеленый квадрат измайловцев — ружейная стрельба там сразу стихла, зато османский рев и хриплый русский мат донеслись даже до Петра. Рукопашная пошла яростная — лишь бы парни сдюжили.
Зато два «петровских» полка устояли — янычары не выдержали огня и затоптались, смещаясь левее, на ощетинившихся штыками измайловцев.
— Если Халиль-паша бросит сикурс, то вторую бригаду сомнут! А потом первую! — громко, но нарочито спокойным голосом произнес генерал Румянцев, глядя на поле боя.
Петр прекрасно понял — ему как бы сказали: «Ты будешь командовать гвардией, государь, или столбом верстовым стоять?!»
— Надо выручать своих! — Петр ожесточился лицом. — Я поведу лейб-гренадер, а ты, Андрей Васильевич, двинь петербуржцев и бутырцев уступом, они заполнят разрыв! С Богом, господа!
— Опомнись, государь! — тут же вскинулся Гудович, решительно преградив дорогу. — Никто и никогда не сомневался в вашей отчаянной храбрости! Там же янычары!
— Не твое дело шпагой махать, ваше величество! Я сам поведу полки! — Румянцев зашел сбоку, пытаясь встать рядом с Гудовичем.
— Вы, генерал, командующий всей армией? Так командуйте! — Петр оттолкнул Румянцева. — А гвардию поведу я сам! Молчать!!!
Яростный рык императора разом охладил генералов, и они расступились, давая дорогу. Петр побежал к стройным шеренгам лейб-гренадер, что построились густой колонной, на правый фланг, к своим, однажды проверенным на Гостилицком поле голштинцам, что своей атакой опрокинули гвардейских мятежников в ручей.
Поодаль от гренадер застыли грозные прямоугольники еще четырех батальонов — третья бригада уже давно исходила нетерпением, желая ввязаться в бой и доказать всем, что и они не лыком шиты и не зря к гвардии причислены. Еще бы, бутырцы — самый старейший полк русской армии, ветеран всех войн, что вела Россия. Полк Патрика Гордона, что учителем Петра Первого был в военном деле.
А в петербуржцах больше половины тех же голштинцев, да лучших из солдат зачислили, что восемь лет назад против мятежной гвардии встали. Кремень, а не люди! Гвозди из таких бы делать!
Петр не испытывал страха перед схваткой — вера в пророчество была непоколебима, а от серьезных ран должны были уберечь каска и надежный панцирь, что был поддет под мундир на войлочной подкладке. Хорошая броня, из арабского булата!
Второй такой, чуть похуже, он самолично проверил на прочность — кругляшок свинцовой пули из «гладкоствола» его не пробил, хотя после попадания солдат взвыл — ребро было отбито, синяк хороший расплылся. Пришлось под свой «бронежилет» подкладку потолще заказать, чтоб такую контузию не получить. Жар не пар, костей не выест, наоборот, целее будут.
Солдат пошел на эксперимент добровольно, но не так, как в том анекдоте, что он Като у канала рассказывал — «А на хрена мне такая жизнь!». Нет, кто ж откажется от такого — за секунду страха перепрыгнуть через чин, став сержантом, да еще полугодовое жалованье получить?!
Холодное оружие — клинки всех видов — тоже оказалось не способным пробить секрет древних мастеров. Умели же делать такое чудо! Не зря за него по весу золотом платили, пуд за пуд — обмен взаимовыгодный!
Усмехнувшись про себя, чувствуя тяжесть от брони и горячие струйки пота, что потекли по спине, Петр выхватил шпагу и подбежал к суровым гренадерам, что с нескрываемым восторгом пожирали его глазами:
— Гвардионцы! Надо выручать наших!
Здоровенные солдаты, самый маленький из которых был выше Петра на голову, усатые, радостно осклабились, оживились. А он еще раз окинул их взглядом — три роты, пятьсот штыков. И каких штыков! Каждый лошадь поднимет, нижняя планка роста в шесть футов, а три десятка вообще свыше двух метров, косая сажень в плечах.
Первый штурмовой батальон русской армии — потому что гвардейский! Половинки кирас зачехлены, прикрывают грудь и живот, железные каски, обтянутые кожей, под погонами стальные накладки, сбоку у каждого висит сумка с двумя гранатами, и не порохом начиненными, а аммоналом. Специально натасканные на штурм крепостей, но и в поле страшны для врага.
— Гвардия, вперед! — рявкнул Петр и махнул шпагой. И тут же барабанная дробь заглушила стрельбу, а ровные колонны, качнувшись, уставили в небо стальные лезвия примкнутых штыков, отбрасывая от клинков яркие брызги утреннего солнца…
Юконский острог
— Держи, Грийша!!!
Женский выкрик за спиной был знаком ему, а потому Григорий удержал удар. Его Маша крикнула, так он ее называл по крестному имени, на том епископ настаивал уперто — присягнувших русским индейцев старались крестить сразу же. Вроде как на благонадежность проверяли, и общаться легче — индейские имена сразу не выговоришь, а в переводе как-то человека именовать зачастую неудобно.
Ведь туземцы давали имена по характерным признакам того или иного человека. Женщину за красоту могли именовать Голубым Озером, а мужика могли прозвать Моржовым Отростком. Был в остроге алеут с таким же по размеру «мужским достоинством», ну, может, чуть поменьше, но впечатляющим. Он еще гордился своим именем, придурок!
Если бы кто самого Григория в Петербурге Бычьим Хреном попробовал назвать, враз все зубы потерял бы. Да и ребра вдумчиво пересчитали бы у него!
Григорий выхватил из рук Маши уже опробованную винтовку с патронташем, мысленно воздав себе хвалу за предусмотрительность — в каморы он еще с вечера вставил шесть патронов.
— Молодец, Машка! Беги в дом!
Он не удержался от звучного шлепка по тугой попке. Действительно, молодцом держится скво! Первым делом, забыв про неглиже, ему оружие принесла — соображает!
— Б-у-х! Б-у-х! Б-у-х!
— Я-а!
— Суки!!!
— Братцы!
— У-а!!!
Острог проснулся и тут же всколыхнулся от выстрелов заполошными русскими матами и криками, чередовавшимися со свирепым визгом и воплями напавших индейцев.
— Бей «майских» приблудышей! — заорал во всю мочь Григорий. — Они изменники, колошами засланные!
Орлов знал, о чем предупреждать соотечественников, — в мае к ним в острог приткнулся туземный выводок из двух мужиков-подранков и одной скво. После долгих расспросов, по-алеутски они почти не понимали, удалось выяснить, что эта троица осталась от всего рода после предательского нападения тлинкитов-колошей, что своей жестокостью наводили ужас на все соседствующие с ними племена.
А так как враг твоего врага тебе если не друг, то точно союзник, Орлов поселил их в остроге, благо и алеутов с ним было два десятка, да и местный индейский род покровительство российское принял. Но «друзья» оказались те еще, «казачки засланные»!
— Хрен вам!