Оценивая перспективы, развернувшиеся перед ним за это время – деньги и престижная научная работа в Швейцарии – Лекс иногда цепенел от громадности этих перспектив и совершенно реально стал опасаться своих «профессиональных срывов», поскольку, отчего именно и в какой момент срабатывает импульс, так и не было выяснено. Нужно заметить, что Феликс Мамонтов после драки в электричке постепенно осознал свои способности убивать как врожденную данность. Не пользуясь оружием и не видя крови, он за время спецподготовки избавился от угрызений совести при помощи профессиональных психологов, убедив себя, что киллеры и забойщики скота тоже необходимы человечеству. Но согласившись с подобным видом заработка (никакие идеологические мотивы и довод «на благо Родины» на него не подействовали), Феликс, как человек исполнительный и ответственный, стал опасаться осечек со стороны своего организма.
Рассмотрев себя как-то в зеркале – низко надвинутая шляпа, очки и длинное черное пальто – он со щемящей грустью вспомнил отца с ведром на голове и вдруг захотел увидеться с Феофанией.
Для этого Феликс пошел в музей. Странно, но ему и в голову не пришло, что Феофании там может не быть. Больше того, он вдруг понял, что она будет всегда, и его переживет.
* * *
Они сидели в той самой тесной комнатке на старом продавленном диванчике, Феликс и вазочку на столе узнал. На душе у него при виде Феофании стало хорошо, как в детстве, когда валяешься на даче в траве и рассматриваешь небо. Сидели молча, и Феликсу было комфортно – так бы помолчал с полчасика да и ушел... Но Феофания минут через десять тронула его за руку и спросила:
– Зачем пришел?
Феликс задумался. Он и сам толком не знал – зачем. Пожал плечами, потом внимательно посмотрел в лицо женщины.
– Дом в деревне Архангельской области, который отец... Который он вам завещал, что это значит?
– Это значит, что Феликс мне во всем доверял.
– А зачем отец приобрел этот дом?
– Я попросила именно в том месте купить дом и землю к нему. Думала, что Феликс воспользуется случаем... – Феофания замялась, потом решилась: – В общем, признаюсь, я хотела свести его с одной женщиной из того места. Это звучит странно, но поскольку ничего не получилось, не стоит и обсуждать. Землю тогда можно было приобрести только в придачу к дому.
– А кто там сейчас живет?
– Мой пасынок из второго брака рядом живет. По фамилии Крафт. Он прав на дом и землю не имеет. Детей тоже. Живет, сколько захочет, пока присматривает за местом.
– И что это за место такое, если за ним нужен присмотр? – удивился Феликс.
– О-о-о... Это важное место. Одно из последних пристанищ язычников. Потом там был скит, и царь жестоко уничтожил староверов. Спалил больше двухсот человек. Это самое пожарище и землю вокруг него я и попросила Феликса купить.
Феофания потеплела глазами и ушла взглядом в себя.
– Бред какой-то, – пожал плечами Лекс. – Кто захочет селиться на пожарище?
– Через триста лет после сожжения староверов дом в этом месте и пристань на реке построил никому не известный пришлый человек. Не из архангельских. Его сыновья были призваны Петром на государеву службу, а уже сыновья сыновей... Зачем ты спрашиваешь? – очнулась Феофания.
– Да так... Название странное – Полутьма.
– Это не просто название. Это именно то, из-за чего то место нужно хранить как зеницу ока. Есть такие места на планете, которые объясняют прошлое человечества и определяют его будущее. А определяется это будущее рожденными там людьми. Ну ты сам потом все поймешь.
– Как зеницу ока, значит... – улыбнулся Феликс. – Полутьма, полусвет... А что будет, если это место не хранить? Как зеницу.
– Будет тьма, – просто ответила Феофания и опять легонько тронула его руку на столе. – Расскажи лучше о себе.
Феликс начал с перемен. Рассказал о Фее, как она уговорила его заняться наукой всерьез и не в России. И он согласился – научные лаборатории разваливаются, денег на исследования нет, физики стараются найти возможность хотя бы эксперименты ставить за границей. Феофания налила ему заварки из чайника и подвинула чашку. Феликс попробовал, кивнул благодарственно – он предпочитал в последнее время крепкую неразбавленную заварку без сахара.
– Тебе разрешат выехать за границу? – удивилась Феофания.
– Разрешат, – кивнул Феликс. – В Швейцарии приступают к созданию мощнейшего ускорителя элементарных частиц. Я направил свое резюме, ответ положительный. Буду работать по договору через ЦЕРН – есть такая европейская межправительственная организация, которая отвечает за ядерную науку, – Феликс заметил, что разволновался. – Это будет огромная труба, замкнутая в кольцо, двадцать семь километров в длину, разогнать частицы можно до околосветовых скоростей и воссоздать микромодель большого взрыва, представляешь?.. – Он осекся и сам удивился, как легко получилось перейти на «ты».
– Представляю, – Феофания опять успокаивающе тронула его за руку.
Они помолчали. Феликс допил заварку, разглядывая цветы в горшках на подоконнике.
– Даже удивительно, как она все здорово придумала! – Он покачал головой. – Я не верил, что такое возможно, а она всего добивается.
– Всего?.. – тихо спросила Феофания. – Ты говоришь о своей женщине?
– Два года назад Фея сказала, что не стоит тратить время и силы на переезд в Дубну. Все институты сейчас одинаково заброшены, люди работают на чистом энтузиазме. Настояла, чтобы я выбрал тему и разрабатывал ее в любом институте на ранее мной поставленных экспериментах, писал статьи и почаще светился с докладами на научных форумах и конференциях. Она помогла мне с переводами и вообще... с английским опять же. И угадала.
– Мне всегда казалось, – заметила Феофания, – что женщина своей основной целью ставит рождение ребенка.
– Нет, – ответил Феликс.
– Нет?..
– У меня не будет детей, – уверенно кивнул он, потянулся к вазочке, выбрал сушку и сломал ее пальцами.
Феофания на его слова только улыбнулась.
– Я слежу за этим, – уверил ее Феликс. – Я совершенно твердо решил, что детей у меня быть не должно.
– Это решаешь не ты, – ласково сказала Феофания.
– То есть ты уверена, что у меня будет ребенок?.. – он нервно крошил сушку.
– А ты за этим пришел? Спросить, будут ли у тебя дети? Лекс, послушай, не важно, знаешь ты это заранее или нет.
– Это важно! – повысил голос Феликс. – Для меня принципиально важно. Если ты скажешь «да», я пойду на стерилизацию!..
– Ну ладно, ладно тебе... – теперь Феофания легонько прикоснулась пальцами к его щеке возле уха.
Феликс содрогнулся. Ему показалось, что кто-то упругий и гладкий скользнул в его голову через ушное отверстие.
– Феликс, ты же физик, ты должен хорошо понимать, что такое гармония взаимодействия сил. Чуть сдвинь одну силу не туда, и материя рассыплется в пыль, на микрочастицы! Пойми, мы все живем заданно, мы части хорошо продуманного и отлаженного механизма.
– Гармония взаимодействия сил? Ты будешь говорить мне о физике? – раздраженно спросил Феликс.
– Да нет же. Я говорю о Боге, о судьбе, о предопределенности всех наших поступков. Кто знает, может быть главное в твоей судьбе – рождение ребенка?.. Для чего вообще появился на свет ты, и твой отец...
– Не надо вот этого! – Феликс встал, потоптался на месте и, не найдя возможности пройтись в такой тесноте, опять сел. – Могу сказать точно – я и только я решаю что делать со своим продолжением, и судьба тут ни при чем! Я – урод, отклонение, ошибка природы! Такие не имеют права размножаться.
Феофания, улыбаясь, достала из кармана кофты свернутую потрепанную бумажку. Протянула Феликсу.
– Прочти. Извини, это конец письма, начало я оторвала, оно касалось только меня.
Осторожно развернув бумажку, Феликс нарочито бесстрастно зачитал:
– Я урод... отклонение... ошибка природы... я не имею права размножаться... Что это?
Он пытался рассмотреть странный значок внизу, что-то вроде интеграла с крылышками – то ли условное летающее насекомое, то ли оригинальное «Ф».
– Письмо твоего отца, – сказала Феня. – Сорок лет назад.
– Ерунда какая-то! – Феликс опять вскочил. – Мне нужно на воздух. Тесно тут... Дышать нечем.
– Иди уже, – вздохнула Феофания. – Один человек по имени Джалал говорит так: «Мы начинаем как минералы, мы развиваемся в растение и в животное состояние, а затем в человеческое существо, всегда забывая о своих прежних перерождениях, и только раннею весной мы с трудом припоминаем, что зазеленели вновь»[3]. Идиё человеческое существо...
* * *
Ночью спросонья Феликс почувствовал странное неудобство и не сразу понял, что это Фея весьма ощутимо надавливает ему пальцами на глазные яблоки. Он схватил ее запястья, отвел руки и, моргая, добился, чтобы разноцветные пятна перед глазами потихоньку поблекли, и пространство спальни и предметы в ней определились узнаваемыми очертаниями в зеленом свете ночника. Фея нависала над ним, пытаясь освободить руки.
– Что ты делаешь? – спросил Феликс.
– Включаю твой зрительный фактор, – сонно объяснила Фея.
Феликс так удивился ее словам из чужого лексикона, что проснулся окончательно и сел, отодвинув Фею от себя. Она легла с закрытыми глазами и задышала спокойно. Лекс посмотрел на часы. Половина второго.
– Какой, к черту, зрительный фактор в половине...
– Ты стонал как в оргазме и называл меня другим именем, – бесстрастно объяснила Фея и от души зевнула. – Знаешь, зачем человеку нужны глаза?
– Глаза?.. – перестал что-либо понимать Лекс.
– Глаза и другие органы осязания. Не только, чтобы познавать окружающее. Но и для отвлечения мозга. Что ты представляешь, когда устаешь думать?.. Правильно, – кивнула она, не дожидаясь ответа. – Ты представляешь то, что раньше видел и щупал. Это банально.
– Фея, что ты несешь? – наклонился над ней Лекс.
– Иллюзия! – прошептала Фея. – Тебя отвлекают бабочки? Если бы в момент сильного напряжения на тебя слетелись бабочки или стрекозы, а? Это помогло бы? Знаешь, зачем человечеству наркотики? Чтобы вызывать у себя иллюзии. Для кратковременного выживания в полном дерьме и хаосе. Так вот, великий и ужасный мамонт Лекс, твои глаза видели не меня!
– Алина! – Лекс решил, что настал момент озвучить настоящее имя своей женщины. – Как я тебя называл?
– Ты называл меня Феней.
– Ерунда! – с нарочитой уверенностью заявил опешивший Лекс. – Тебе показалось, я наверняка говорил «Фея»!
– Ты говорил Фе-ня! И предлагал снять с моего соска стрекозу. Какая гадость!.. Они же кусаются... – Фея содрогнулась. – И вообще... Ничего я тебе в ухо не совала! – Она села, немного растерянно посмотрела на Лекса, потом – на часы и вдруг нежно и осмысленно улыбнулась: – Почему ты не спишь? Бессонница?..
Феликс молча встал, прошел в кухню и только там выдохнул. Глаза!.. Он впервые подумал, что убивал то, что видел. Или... представив, например, человека рядом, но тоже после того, как его увидел, – так получилось с агентом в квартире отца. Он тогда сильно зажмурился... Еще были хулиганы из электрички, он потом узнал их всех в морге, ни одного незнакомого не полегло. Интересно, ему удастся убить невиданную ранее цель?.. И почему это вдруг женщина, с которой он делит постель, решила выдавить ему глаза?.. Лучше не думать, а то можно превратиться в параноика. Феликс поставил чайник, посмотрел из окна вниз, на светящийся ночной город. И решительно направился в спальню.
Пыхтя, он кое-как отодвинул одну тахту от другой. Когда Фея перебралась к нему жить, он купил еще одну полуторную тахту, чтобы вплотную поставить к имеющейся и резвиться на этом сексодроме в любых позах. Тахта с отделением для белья внизу оказалась тяжелой, шла по паркету с трудом, пришлось перемещать ее толчками. Оценив расстояние между спальными местами, Феликс решил его еще увеличить. Для этого он перенес спящую Фею на передвинутую тахту и потом толкал другую к противоположной стене.
Вспотел. Устал. Беззлобно ругнулся про себя, когда соседи стали стучать чем-то по трубам, и пошел в кухню выключить свистящий чайник. От пара запотели стекла, Феликс подошел к окну и написал «Феликс, Фея, Феофания». В столбик. Потом вытер все, кроме трех первых «Ф». Потом прямую линию в буквах искривил интегралами, удлинил полукружья – крылышками... Из спальни раздался грохот. Он стоял и смотрел на стекло, пока обнаженная Фея не потрогала его за плечо. Тогда Феликс медленно повернулся и угодил взглядом в ее испуганные глаза.
– Лекс!.. – прошептала Фея. – У нас этот... как его называют? Полтергейст! Посмотри, как раскидало кровати! Я свалилась... Это ты написал на стекле? Кто третий?..
И неожиданно бросилась ему на шею. Феликс едва устоял.
– Ты тоже об этом думаешь, да? – шептала она ему в ухо. – Если правильно рассчитать сроки, можно угадать, чтобы был мальчик!
Феликс отстранил голову женщины, поймал ее взгляд. Отвел с лица желтую прядку и нарочито медленно сказал:
– Мы будем теперь спать в разных кроватях. Это для того, чтобы быть порознь ночью. Во сне мы слишком уязвимы. Чтобы твой сон не причинил мне вреда. Чтобы я со сна не отреагировал жестоко.
– А... – начала опешившая Фея, но Лекс закрыл ей рот ладонью.
– А трахаться будем, где захочешь – на твоей кровати или на моей. Или на полу, или в ванной, на крыше самой дорогой гостиницы мира, в лифте, на балконе... – подумал и покачал головой: – Нет, на балконе не будем. Ты поняла? Спать – порознь.
– А-а-а?..
– А-а-а детей у меня не будет. – Лекс ласково погладил Фею по голове. – Попробуй свыкнуться с этим фактом.
* * *
Северина к четырнадцати годам особо не вытянулась – при измерении в районной поликлинике оказалась ростом метр пятьдесят три. Но округлилась в разных местах на радость инспектору опекунского совета Лаврентию. Новый 1996 год в Полутьме праздновали без сестер Кикимор. Умерли сестрички осенью, а за месяц до смерти перестали Северину к себе пускать и не давали ей к ним притронуться.
– Отпусти нас, пойдем к Герушке уже, пора, – сказала одна из сестер, закрыв перед Севериной дверь на засов.
Тетка Армия назвала такое поведение Кикимор рациональным, поскольку похоронить мертвого зимой в Полутьме было большой проблемой – до кладбища восемь километров, а дороги уже с конца ноября становятся непроходимыми. Рассказала Северине, как в Залесье старики, угоревшие в январе прошлого года, пролежали в сарае в гробах до конца марта, все потому, что последний трактор в лесничестве сломался, а два военных вездехода заняты были заготовкой дров. Да и не прошли бы они по болотам заречным.
Северина подумала-подумала, да и «отпустила» свою Мурку. Позвала Бугаева в конце декабря, сказала, что Мурка умрет через два-три дня.
– Я ее больше нигде не глажу, – спокойно объяснила девочка. – Она устала жить и меня не узнает. Не ест второй день. Чего ее мучить... Вы мастер по этому делу.
Бугаев с интересом взглянул в лицо Северине и потрепал ее по плечу:
– Молодец! Взрослеешь!
Но корову осмотрел с сожалением.
– Стара уж очень, – заметил он, вздыхая. – Разве что на консервы ее сдать в комбинат... А как отвезти, опять же?.. Чего ты столько тянула? Почему осенью не порешила? Осень сухая какая была, дороги до конца октября стояли.
Слово «порешила» покоробило Северину. Она прошлась по коровнику, разглядывая лежащую Мурку. Глаза коровы уже были бессмысленны, она смотрела мутно и в никуда, старчески покачивая головой.
– Этой осенью городские перестреляли всех лосей. Осталась одна матка с детенышем, да выживший старый подранок. За Выселками лес рубят. А там три берлоги медвежьих заложены. Сгонят медведей, те пойдут в нашу сторону.
– Ты про что? – заволновался Бугаев.
– Зима будет холодная. Помогите Мурку разделать. Может, кто из деревенских себе возьмет чего от нее. Что останется, я в лес оттащу. Медведям и волкам. На подкорм.
– Сбрендила совсем в нашей глухомани? – возмутился Бугаев. – Волков с медведями кормить?!
– Так надо, – устало отмахнулась Северина. – Скоро ни одного зверя не останется. Неправильно это – лес без зверей.
– А я говорю, что дурь в тебе играет! – повысил голос бывший председатель колхоза. – Оттащит она!..
– Пошел на ...! – крикнула Северина. – Забыл, как в свое председательство план заготовок по волчьим шкурам выполнял? Как волков прикармливал и калечил в капканах? Ведь прикармливал?
– Не ори, – отступил Бугаев. – Мала еще на меня ругаться. Разоралась!.. Корову твою завтра прирежу, как полагается и разделаю. Раз уж обязан – денег за Машку почти и не взяла. Да, и это... Зайди Машку посмотреть. Что-то пучит ее последнее время.
– Не корми дрянью всякой, не будет пучить. А то ты, что кабанчику наливаешь, то и ей.
– Так зайдешь?
– Зайду.
Бугаев вышел из сарая, осмотрелся, покачал головой.
– Подумать только – выросла, сиписявка! Глядишь, скоро командовать станет...
* * *
Новогоднее застолье проходило у тетки Армии. Северина как села за стол, так и влипла глазами в тарелку с котлетами.
– Отличные котлеты получились, – кивнула Армия. – Два раза мясо перекрутила, сала добавила, лучка побольше, и все дела.
Северина отвернулась.
За столом сидел новый житель Полутьмы – Данилка. Солодуха называла его «мой Даунька». Ровесника Северины родственники привезли летом в гости к прабабушке, да и забыли забрать его осенью. А Солодуха и рада – Даунька ходит за ней как собака, во всем слушается и по дому много чего делает. Одна беда – ест много, толстоват.
– На котлеты смотрит, – сказала Солодуха. – Мясо любит. Ешь, Даунька, наша-то девчонка, похоже, ни одной не возьмет. А мне организм уже не прощает мяса. И суставы чего-то совсем отказывают...
– Болезни – это не конец жизни, – поучительно заметила Елка. – А всего лишь дополнительное условие ее продолжения.
– Что-то умное опять сказала, – Любава толкнула локтем Армию. – Почти не ходит, ничего не ест, а цитаты так и прут из нее.