В первый раз в лице этого человека что-то дрогнуло, и он посмотрел на меня с интересом.
– Да-а?.. – протянул он. – А я-то думал... Ну, извините. Так рассказывайте же, в чем дело. Вот, в эти кресла, прошу...
Мы чинно уселись, и хозяин достал коньяк. «Уже лучше, – подумала я. – В прошлый раз, у Синицына, была водка, сейчас коньяк. Прогресс налицо!»
– Я – Лиза...
– Очень приятно – Геннадий.
Стариком он себя явно не чувствовал.
– Дело в том, Геннадий... – У меня язык с трудом повернулся назвать его так запросто, но я решила не отвлекаться на мелочи. – Помните ли вы?.. – и я назвала ему имя своей матери и поспешила добавить: – Это было очень давно... То есть вы очень давно с ней встречались.
– А... – промычал он, совсем как я в первые минуты нашей встречи. Рука у него дрогнула, и коньяк из рюмки плеснулся на джинсы. – О, черт!..
«Вспомнил, – сразу догадалась я. – Он такой славный! Кажется, мы похожи...» И я мысленно поблагодарила Алису, которая помогла мне найти отца.
А он смахнул брызги коньяка с коленей и залпом выпил.
– Помню, – сказал он несколько придушенным голосом. – Помню. А вы – кто?
– Ее дочь.
Я хотела еще добавить «и ваша тоже», но решила, что это будет несколько преждевременно.
– Да, у нее родилась потом дочь – я помню... – пробормотал он. – Кажется, именно Лизой ее и назвали.
Он знал обо мне!
– Папа! – воскликнула я и засмеялась. Мне так хотелось произнести это слово!
– Что? – с изумлением переспросил он. – Как вы сказали? Папа?
– О, я, конечно, чересчур форсирую события... – забормотала я, чувствуя, что почти не владею собой от волнения. – Но поймите меня правильно...
– Кто сказал тебе, девочка, что я твой отец?
– Девочке, вообще-то, уже почти тридцать лет... – опять некстати засмеялась я.
– Это она тебе сказала?!
– Что вы мой отец? Нет, мама умерла несколько лет назад. Она ничего мне не говорила, к сожалению, поэтому мне самой пришлось искать вас. Почти как в детективе.
Он быстро налил себе вторую рюмку и снова выпил залпом.
– Сейчас... у меня здесь где-то... – Он зашарил по столу руками, словно слепой, натолкнулся на тарелку с нарезанным лимоном. – Не хочешь закусить, Лиза?
Я в ответ помотала головой. Мне вдруг стало как-то не по себе – этот человек был совсем мне не рад, он явно испытывал тягостное, неловкое смятение.
– Вы... вы думаете, что я вас обманываю? – с обидой произнесла я. – Но зачем? Какой смысл? Вы думаете, что я ищу какую-то выгоду...
Он налил и залпом выпил третью рюмку и, не глядя, сжевал половину лимона.
– Лиза... – Глаза моего собеседника покраснели, то ли от коньяка, то ли... Неужели он плачет? – Милая девочка... Как бы я хотел, чтобы ты была моей дочерью! Видит бог, я отдал бы за такое счастье все – и эту мастерскую со всеми картинами, и... – Он не стал перечислять дальше, просто махнул рукой. – Я отдал бы свою душу! Но ты ошибаешься. Ты не моя дочь.
– Точно? – упавшим голосом спросила я. – Понимаете, я говорила с одной женщиной, маминой подругой, она довольно хорошо помнит то время и говорит, что, судя по срокам...
– Ой, не надо! – зажмурился, сморщился Брусникин, как будто только сейчас ощутил нестерпимую кислоту лимонного сока на языке. – Не говори мне про сроки...
– Хорошо, – кротко сказала я. – Но вы, мужчины, не понимаете...
Я собиралась прочесть ему небольшую лекцию о том, сколь невнимателен и легкомыслен бывает сильный пол в таких вопросах, как деторождение (по мотивам передачи «Здоровье», с цитатами из классиков литературы, которые касались семейного вопроса), но Брусникин опять замахал руками.
– Знаю-знаю-знаю! Я знаю все, что ты можешь мне сказать! Только дело совершенно в другом – я бесплоден. Я в принципе не могу иметь детей. В прин-ци-пе!
– Да? – недоверчиво переспросила я.
– Увы! Тысячу раз – увы! Мне не очень удобно признаваться в этом тебе, но я серьезно обследовался – диагноз окончательный и бесповоротный.
Я замолчала растерянно, потом сделала попытку встать – мне захотелось поскорее уйти:
– Ладно, не буду вам мешать...
Уж не знаю почему, но я ему поверила. Брусникин не лгал, отрицая свое отцовство, слишком много сожаления было в его словах.
– Погоди, Лиза... Так ты говоришь, мама умерла? Отчего, давно ли?
Я ему рассказала.
– Бедная, бедная! – покачал он головой, выслушав меня. – Я такой дурак! Черт, если бы можно было все вернуть назад...
– Не вините себя, – сказала я. – Мама умела ссориться. Я не знаю, из-за чего вы расстались с ней когда-то, но... В общем, она могла обидеться на любую мелочь. Не из-за того, так из-за другого – рано или поздно, но вы все равно бы разошлись.
– Нет, не мелочь... То была не мелочь, – мрачно произнес Брусникин. – Собственно, поссорились-то мы с ней из-за тебя.
– Как?
– Очень просто. У нас с твоей мамой, Лиза, был серьезный роман. Настолько серьезный, что я был готов ради нее на... На многое, словом. И вот однажды она пришла ко мне и сказала, что ждет ребенка. С одной стороны, я, конечно, обрадовался, но с другой... Я ревновал ее ужасно. И, поверь, было за что. Более красивой, более страстной и более... сумасшедшей женщины я в своей жизни не встречал. Мой друг – у меня был друг когда-то, тоже художник... Ну, словом, мне казалось, что между ними что-то такое... В общем, я совершил страшную глупость – позволил себе задать ей вопрос: от меня ли ребенок? Говорю же, я очень ревновал... Она рассмеялась мне в лицо. И ушла. Навсегда. Она не простила мне этого сомнения!
– Но ведь вы, как потом оказалось, были правы... – удивленно сказала я. – Тем более что доктора...
– Да черт с ними, с докторами! – Брусникин вдруг понизил голос до шепота, и лицо у него стало какое-то странное, отстраненное. – Ты веришь в мистику? Нет? Правильно делаешь, я тоже не верю. Ну, почти не верю... Но мне кажется, что если б я не сказал тогда твоей матери этих слов, то все в моей жизни было бы по-другому. Ты бы оказалась моей дочерью, она бы не умерла, мы жили бы с ней счастливо до сих пор...
– Но это...
– Не перебивай меня, Лиза... Она наказала меня. Вот в чем дело! И мое бесплодие, и моя никчемность – все из-за нее, будь она проклята... Люблю и ненавижу ее! Она ведьма! Вся моя жизнь после нашего разговора развалилась. И семьи у меня не получилось: сначала одна жена ушла, потом другая... Потом я узнал о своем диагнозе.
Я хотела обидеться на Брусникина – за маму, за то, что он так жестоко о ней говорил, но не смогла. Наверное, потому, что мне было очень его жаль.
– Вы совсем не никчемный – у вас замечательная работа, Геннадий, вы художник...
– Рисовать портреты всяких надутых идиотов на заказ, не замечать у старух морщин, а мужчинам выписывать чрезмерно развитые челюсти... Ты знаешь, некоторые так и просят – сделайте мне челюсть, чтобы как у Шварценеггера. Посмотри на эти портреты – мужественность, которой никогда не было, женственность, которая давно исчезла...
– Мама тут ни при чем, – сурово произнесла я. – Сходите к психоаналитику. Рисуйте для души, а не на заказ.
Он посмотрел на меня с удивлением, словно в первый раз увидел, и неожиданно рассмеялся:
– О-о, а барышня-то у нас суровая... Неужели в маменьку?
– Нет, – буркнула я.
– Лиза, Лиза... Не сглазь остаток моей жалкой жизни, не такой уж я и негодяй...
– Лучше скажите, что за друг? – перебила его я.
– Какой друг?
– Вы сказали, что у вас был друг, к которому вы ревновали мою маму. Не исключено, что именно он и есть мой отец.
– А, Жора... Его звали Жорой. Георгием. Говорю в прошедшем времени, потому как не знаю, где он сейчас и что с ним. Сто лет не виделись. Но был он тот еще Казанова... Дочка у него росла от первого брака, и с подругой твоей матери он шуры-муры крутил...
– С Алисой?
– Да, кажется, именно так звали ту особу. Не понимаю, что Жорка в ней нашел?
– Что вы такое говорите! – возмутилась я. – Я с Алисой недавно встречалась – очень милая женщина, стильная, ни о ком плохо не говорит...
– Она не женщина, она картина. Сама себя нарисовала. Портрет, а не живой человек. Наверное, до сих пор такой и осталась...
– А вы уверены, что между мамой и этим вашим другом... Георгием... действительно что-то было? Алиса ничего такого мне не говорила.
– Да было, было!.. Я же видел, как он на нее смотрел, на маму твою то есть! Хотя... да нет, я уверен!
Я была в полной растерянности. С Брусникиным все ясно: он не мой отец. А теперь вот еще какой-то Георгий появился...
– Дайте мне его координаты, – сухо попросила я.
– Что, и его на вшивость проверить хочешь? Ладно, дам тебе один старый адресок. Правда, не знаю, там ли он до сих пор обретается...
Я собралась уходить, и Брусникин пошел меня провожать. Он мне по-человечески понравился, и, честно говоря, я бы обрадовалась, если бы он оказался моим отцом.
– Знаешь что, Лиза... – сказал он мне на прощание, когда мы стояли у метро. Дождь уже кончился, и черный мокрый асфальт отражал свет от машин и рекламных огней, отчего казался разрисованным яркими пятнами, – ты заходи ко мне. Нет, правда – я портрет твой нарисую. Бесплатно!
– Знаешь что, Лиза... – сказал он мне на прощание, когда мы стояли у метро. Дождь уже кончился, и черный мокрый асфальт отражал свет от машин и рекламных огней, отчего казался разрисованным яркими пятнами, – ты заходи ко мне. Нет, правда – я портрет твой нарисую. Бесплатно!
– Мерси.
– Да что «мерси» – ты на самом деле заходи! Я ведь совсем один, а ты... ты мне вроде как дочка!
* * *– Сумасшедшая... – вздохнула Аглая, выслушав мой рассказ о второй попытке разыскать отца, и поправила на носу очки. – Я тебе говорила – никакого толку от твоей ностальгии не будет. И тот не отец, и другой... Очнись, Лизавета! Да нужен ли он тебе, этот отец, – у тебя скоро свои дети будут!
– Наверное, ты права, – вздохнула я. – Я брошу поиски. А то чем дальше, тем хуже – все почем зря ругают мою бедную покойную мамочку. Ты не представляешь, я такого про нее наслушалась...
– Вот-вот! Меньше знаешь, лучше спишь!
Мы стояли у окна в дальнем конце институтского коридора.
Мимо энергичной пружинящей походкой проходил Викентий.
Заметив нас, он подошел, положил руки нам на плечи.
– Ну, что делаем, девушки? Бездельничаем?
– Природой любуемся, Викентий Петрович, – примерным голосом произнесла Аглая. – Почти зима... У нас «окно» сейчас.
– У них «окно», и они смотрят в окно... – промурлыкал Викентий.
Аглая деликатно прыснула.
– Да, вот что я хотел спросить... – встрепенулся Викентий. – А будет ли на вас, моя дорогая, настоящий свадебный наряд? А то нынче, я слышал, такие вещи не в моде...
– Почему же, Викентий Петрович! – возразила я. – Обязательно будет! Как же без него...
– И когда же сие торжественное мероприятие – позвольте уточнить?
– В конце января.
– Ну да, в конце января... Что ж, это замечательно. Но про работу забывать тоже не стоит, – продолжил Викентий. – Как, Елизавета Аркадьевна, ваш научный труд поживает? Двигается дело?
– Еще как двигается! – ответила я.
* * *– Нет-нет, что ты... Это теперь будет наша тайна! – с энтузиазмом воскликнула Дуся.
«Какое же она все-таки еще дитя... – с умилением подумал он. – Она играет в любовь, точно в игру, и тайна приводит ее в восторг!»
К вечеру неожиданно приехал Кирилл Романович. Дуся висела на нем, будто обезьянка, и решительно не желала отходить от отца. Она болтала с ним, смеялась и шептала что-то на ухо... Несколько раз Андрей обмирал от ужаса: ему казалось, она готова открыть их тайну.
На ужин, как всегда, собралось очень много народу – соседи и вся родня, старенький Антон Антонович, Карасев, который картинно курил гаванскую сигару, своим видом напоминавшую дирижабль... Мария Ивановна выглядела очень оживленной, она тоже обрадовалась приезду мужа.
– Все-таки в провинции публика лучше, – сказал Кирилл Романович, приступая к ужину. – Как нас две недели назад принимали в Нижнем!
– Чему ты удивляешься, Кир? – мягко улыбнулась ему Мария Ивановна. – Для них столичные гости что-то вроде небожителей...
– Театр скоро умрет, – важно заметил Карасев, который стоял на ступенях веранды, не желая мешать своим дымом присутствующим. – Ты, Кирилл, занимаешься абсолютно неблагодарным делом...
– Здрасте! – удивился глава семейства. – Отчего такой пессимизм? Театр никогда не умрет... Эх, да что говорить, был бы ты с нами на гастролях!
– Увы, я предсказываю гибель искусству – на смену ему идет синематограф.
– Уж кто бы говорил! – недовольно пробурчал старенький Антон Антонович. – Давным-давно изобрели фотографию, и что? Ты же, Ваня, без работы не остался...
– Да, я тебе не сообщала, Кир, – Иван Самсонович рисует Дусин портрет! – спохватилась Мария Ивановна.
– Что за честь нашей Дульцинее... Дуся, ты только не возгордись! Иван, что ты в ней нашел?
– Папа, ты думаешь, я недостойна? – обиделась Дуся.
– Евдокия Кирилловна – замечательная девица, и в ней есть все, чтобы быть запечатленной на холсте, – флегматично заметил Карасев, водя в темнеющем воздухе сигарой с алым огоньком на конце. – Родители не замечают, как быстро взрослеют их дети.
– Слишком быстро... – вздохнула Мария Ивановна.
Андрей, который все это время чувствовал себя неловко, испугался – неужели она догадалась?
Но Мария Ивановна смотрела в темнеющее небо, и печаль ее носила скорее общефилософский характер.
– И кем мечтает стать в будущем наша замечательная девица? – спросил Антон Антонович.
– Актрисой, наверное, – хихикнула тетка, дальняя родственница Померанцевых.
– Ну уж, сразу и актрисой! – возмутился Антон Антонович. – Как будто в наше время женщине делать больше нечего. Нынче женщина может посвятить себя медицине, и уже много есть примеров тому...
– Нет уж, – покачал головой Кирилл Романович. – У нас уже одна дочка ушла в науку, спит и видит Лейбница, Пифагора и... кто там еще в математике корифеями считается?..
– Женщине наука ни к чему, – вдруг подала голос малолетняя Ната, до того молчавшая и с интересом прислушивавшаяся к разговору взрослых. – Ее главное предназначение – быть верной матерью и добродетельной супругой. То есть наоборот...
Все захохотали, отчего Ната испугалась и полезла под стол.
– Яйца курицу учат, – недовольно пробурчал старый доктор.
– Не скажите, устами младенца истина глаголет! – сквозь смех воскликнул Кирилл Романович. – А ты, Дульцинея, что молчишь?
– Я не знаю... – ответила Дуся, метнув быстрый взгляд на Андрея. – Мне кажется, я была бы плохой актрисой. У меня нет таланта...
– Есть у тебя талант или нет – про это другим судить...
– В наступившем веке грядут большие перемены, – басом произнес кадет Михайлов. – Области, бывшие ранее недоступными женскому полу, теперь открывают перед ним новые возможности. Например, возьмем общественное движение, политику... Вполне можно предположить, что Евдокия Кирилловна станет суфражисткой...
– Кем-кем?! – вытаращив глаза, вскричал Померанцев.
– Голубчик, ну не при детях же... – укоризненно покачала головой Мария Ивановна и заглянула под стол. – Наточка, вылезай, чего ты там сидишь?
– Вас этому в военном училище учат? – ехидно спросил Антон Антонович. – Вы бы еще о «Народной воле» заговорили... Тьфу, бесовщина!
– А пусть Дульцинея наша что-нибудь споет... А, Дусенька? – предложил Померанцев. – В такой вечер хочется жизни радоваться, а не про политику...
Мария Ивановна села за рояль.
– Мама, ту итальянскую песенку, что мы разучивали на прошлой неделе...
Петь Дуся любила. Она улыбнулась Андрею, как бы сказав – «для тебя, милый», и спела «Вернись в Сорренто» – очень чисто и хорошо. Потом еще русский романс спела и еще...
Зажгли свечи. Ната уснула, положив голову на локоть, во сне смешно приоткрыв рот.
Андрей незаметно вышел из-за стола и спустился в темный сад. Голос Дуси доносился отчетливо и нежно, словно пело ночное небо. «Она ангел, – подумал он. – И за что мне такое счастье? Она самый настоящий ангел...»
Через два дня Кирилл Романович уехал, чему Андрей был очень рад – он все боялся, что Дусин отец что-нибудь заметит и их разлучат навсегда.
– Что же ты мне свидания не назначаешь? – вдруг спросила его Дуся с обидой.
– Какое свидание? Зачем? – удивился Андрей. – Разве мы и так не видим друг друга каждый день?
– Нет, непременно должно быть свидание, – настаивала Дуся. – Раз уж мы с тобой жених с невестой, то ты непременно должен мне свидание назначить.
– Ну хорошо, – сказал Андрей. – А где? Пойдем опять на пруд?
Дуся покраснела.
– Нет, не туда, там мы уже были. Надо найти еще какое-нибудь романтичное место.
– Тогда на кладбище, – решительно произнес он. – Романтичнее не бывает.
– Отлично! – обрадовалась Дуся, и глаза у нее заблестели от возбуждения. – Мне еще никогда не назначали свидания на кладбище...
Во всем этом была для нее какая-то особая, жгучая прелесть – ей нравились таинственность и романтизм, опасность – а вдруг кто-нибудь да узнает ее тайну? – интриговала. Они договорились о времени – раннее утро, перед завтраком. Обычно тогда большая часть проживающих в имении уходила в лес собирать ягоды.
Андрей проснулся раньше положенного срока – солнце еще только собиралось подниматься, густой туман стелился над землей. Он быстро собрался и побежал к месту встречи. Прошел сквозь старые ворота и сел на низкой лавочке возле могилы купчихи Козулиной, которая покинула сей мир в возрасте девяноста трех лет.