Игорь Гергенрёдер Редкая рыбка
Задумчивая и милая Ева узнавала о любви. Было лето, Ева жила на вилле на побережье, куда её и Лину привёз папа и уехал заниматься своими важными делами. Лина читала вслух книгу — Еве, сидящей в кресле напротив, видна цветная обложка, на ней женщину с голыми грудями обнимает мужчина с чёрной бородой и в белой рубахе. Это разбойник, он проник в замок, чтобы украсть драгоценности. Но увидев красавицу-хозяйку, так влюбился, что забыл о драгоценностях. Разбойник подхватил женщину на руки, отнёс её в автомобиль и помчался к лесу.
— Что он там с ней делал… — Лина подняла взгляд от страницы, посмотрела на Еву.
Та могла бы ответить, что догадывается. Могла сказать хотя бы, как
мальчик постарше показал ей фотографии, на которых голые мужчины и женщины «ебутся», — произнёс он о том, о чём она уже слышала и что видела на фотках, которые находила у Лины, а однажды несколько секунд смотрела на это украдкой, когда взрослые крутили видеоролик.
Она часто представляет над своей писей торчащий, как палка, член.
Мальчик объяснял — какое удовольствие, какая радость для женщины и мужчины, когда член втыкается в писю и ходит в ней вглубь и назад…
Он попросил её показать свою, она сначала не хотела, но потом всё-таки сняла шорты, трусики и показала. Мальчик потрогал писю пальцами, сказал:
— Какая пухленькая!
Раздвинул наружные губки писи, объяснил: сейчас ход закрыт и надо, чтобы член прорвал плёнку, тогда будет получаться то, что делают мужчины и женщины на фотографиях. Она смотрела на мальчика вопросительно, он спустил брюки, но по коридору кто-то шёл.
— Нас застукают! — встревожился мальчик и быстро натянул брюки, а она — трусики и шорты, пока никто не заглянул в комнату.
— Он обезумел от любви к ней и, лаская её нагое тело, желал ответных ласк, даже если бы за них пришлось умереть… — читала Лина о разбойнике и красавице.
Тут донёсся шум подъехавшей машины, хлопнула дверца, и Ева обрадованно увидела Ромула, который шёл по аллее.
* * *
Он видный осанистый мужчина с чувственным ртом, крупным породистым носом, красивыми чёрными бровями. Ромул — его настоящее имя. Густые волосы у него коротко острижены: причёска а ля Сулла, он показывал знакомым фотографии скульптур римского диктатора. Известный художник, он давно дружил с папой Евы и с нею. Сколько она себя помнит, она говорила ему «ты», звала: Ромул.
Он дарил ей карандаши, акварельные краски, учил рисовать. И всегда приносил кишмиш, финики, свежие фрукты для неё. Понаблюдав, как она рисует, он хвалил её, повторял: у неё пробивается талант, она будет художницей. И, удобно сидя в кресле возле столика со сластями, фруктами, усаживал её к себе на колени, обнимал её левой рукой. Еве было так приятно на его мускулистых ляжках! она поёрзывала по ним попкой, потиралась спинкой о его сильную руку. Правой рукой он брал из вазы на столике кишмиш, Ева, зажмурясь, открывала ротик, Ромул клал кишмиш на её язычок.
Когда он был особенно доволен её рисунком, то говорил:
— Очень мило сделала! теперь займёмся персиком… — левой рукой обнимал её крепче, она прижималась спинкой к его руке, покоясь на его коленях, он подносил к её губам спелый налитый соком персик, она, улыбаясь, откусывала — изо рта стекал сок.
Если в комнате никого не было, Ромул слизывал сок с её подбородочка, с уголков рта. И шептал ей в ушко, что он огромный страшный медведь, который поймал лесную девочку и сейчас будет её есть.
— О-о, с каким удовольствием я сейчас съем эту красивую сладкую девочку! О, какая она вкусненькая…
Его пальцы поглаживали её животик поверх материи платьица, гуляли по её рёбрышкам. Она, захлёбываясь смешком, ёжилась, а затем вся расслаблялась от удивительно нежащих прикосновений, они восхитительно щекотали её. И волновали. Левая его рука потирала её спину, пальцы массировали, пощипывали одну лопатку, другую, потирали местечко между лопатками, ласкающе проходили по позвоночнику ниже, ниже, средний палец вжимал материю лёгкого платья и трусиков меж ягодиц.
— Какие сдобненькие сладенькие-сладенькие булочки! — шептал Ромул необыкновенно волнующим голосом, пощупывал одну ягодицу, другую. — Съем, съем эту булочку! И вторую!
Пальцы его правой руки снова принимались перебирать её рёбрышки поверх материи, находили сосок, легонько сжимали его, потирали — Еве было по-новому приятно-приятно-приятно!
* * *
Она подрастала и, приезжая на лето на виллу, стала бывать в доме Ромула на высоком морском берегу. Террасу окружала зелёная стена кустов, среди горшков с цветами стояла небольшая скульптура стройного нагого юноши; любознательная гостья поглядывала на его член. Ромул, улыбаясь, глядя ей в глаза, трогал пальцем член юноши, трогал мошонку.
— Ну-ка — пощупаешь? — спросил однажды Еву, она под его взглядом не опустила глаз, протянула руку, взяла двумя пальцами миниатюрный член скульптуры и чуть не отломила.
В просторной студии Ромул показывал ей рисунки, написанные углем, пастелью, сангиной, карандашами: женщины нагишом на траве, лебеди… Кентавр с похожим на дудку членом встал на дыбы над полулежащей перед ним голой девушкой. На другом рисунке голая красотка стояла на четвереньках, выставляя вверх попу, и кентавр, приопустив конский зад, всаживал ей в писю торчащий член.
А вот нагая женщина опрокинулась на спину, приподняв и раскинув согнутые в коленях ноги, над нею медведь, придерживая лапой человечий член, направляет его ей в писю, губы которой женщина раздвигает пальцами обеих рук.
Ромул говорил Еве:
— Это не может не нравиться! ведь это — искусство! Эти представления живут тысячи лет — представления о самом сладком, нет — о сладостном! О наслаждении наслаждений! Нет слов, чтобы передать, насколько оно сладко, радостно, прекрасно! Это можно лишь испытать, надо испытать…
* * *
Сегодня он, как и раньше, сказал Лине, что у него с Евой будет занятие рисованием, и увёз её к себе домой. В студии указал ей взглядом на знакомые картины:
— Не стесняйся — я знаю, ты давно знаешь, что делают с женщинами не кентавры, не медведи, а мужчины. Что некоторые мальчики делают с некоторыми девочками…
Она, не отводя взгляда, кивнула.
— Я знаю — с тобой этого ещё не делали.
— Нет, — произнесла она, стоя перед ним в коротенькой юбочке, в блузке.
— Ты красивая… красивая… — произнёс Ромул необычным голосом, от которого было невыразимо радостно. — У тебя уже есть власть над мужчинами… Хочешь увидеть?
До чего ей стало интересно! Так интересно, что она даже не улыбнулась, а лишь кивнула.
Он не спеша расстегнул и скинул рубашку, спокойно снял брюки, за ними трусы, встал перед нею, расставив ноги, — совсем голый. Она растерялась, замерла, глядя на него: большого, статного, её взгляд ощупывал его холеное тело. Крупный член свисал — вызывающий острое любопытство. Вокруг его основания в низу живота чернели волосы, слегка завивались.
— Хочешь кое-что узнать о себе — разденься, — сказал Ромул так, будто предлагал что-то обыкновенное.
Волнуясь, она смотрела ему в глаза, знала: происходящее небывало серьёзно, раз он голый. Она сняла юбку, потом — блузку, потом — трусики. Голенькая! Она совсем-совсем голая перед голым Ромулом — рослая, худощавая. У неё фигурка гимнастки, длинные светло-каштановые волосы.
Он сказал:
— Смотри на него и представляй — мы с тобой делаем… ты знаешь…
Она впилась взглядом в член, невольно расставила ноги, прижала пальцы обеих рук к губкам писи… Член увеличился, приподнялся.
— Повернись ко мне спинкой, поверти попкой и взгляни снова, — попросил Ромул.
Она оборотилась к нему задом и, словно занимаясь с обручем, повертела голой попкой. Когда повернулась к Ромулу лицом, большущий член с глянцевитой головкой торчал вперёд и вверх, будто целясь ей в лицо. Её прохватило волнение.
— Видишь… — Ромул улыбался, он напряг член, отчего тот ещё чуть-чуть приподнялся, — он встал из-за тебя, встал на тебя. Ты красивая-красивая хорошенькая девочка, и поэтому он встал.
Всё её существо трепетало от неведомого ранее чувства. Это была гордость. Гордость оттого, что ей открылась (и как!) власть её тела.
О, как ей было интересно! жгуче-жгуче интересно! И она знала: ещё более интересное, волнующее — впереди.
— Давай будем делать! — нетерпеливо потребовала она.
— Не теперь. Тебе ещё рано… от этого бывает очень больно.
— Ну мы только попробуем! ну немножко-немножко! Ромул, ты такой хороший! — она просила, едва не плача.
— Одевайся, — велел он и оделся. — Ко мне сейчас придут.
Она надулась, поддела ножкой трусики.
— Давай договоримся, — сказал Ромул ласково, — ты пойдёшь на террасу, попробуешь нарисовать меня нагого… Потом я освобожусь, и мы вместе посмотрим, что у тебя получилось.
— Давай договоримся, — сказал Ромул ласково, — ты пойдёшь на террасу, попробуешь нарисовать меня нагого… Потом я освобожусь, и мы вместе посмотрим, что у тебя получилось.
Не ответив, одевшись, она в обиде пошла на террасу рисовать, и тут донёсся звонок из прихожей, Ромул направился туда. Она услышала женский голос и с террасы, из-за горшка с разросшимся цветком, посмотрела в студию. С Ромулом туда вошла женщина в платье, немолодая, сказала:
— Показывай твоё новое.
Он стал ей показывать рисунки, с террасы не рассмотреть — какие. Гостья произносила: «недурно», «твой узнаваемый стиль», «это обязательно купят». Она заговорила о своих картинах, и стало понятно, что это тоже художница. Потом разговор пошёл о других художниках, о том, у кого картины хорошо покупают, а у кого — нет.
Еве стало скучно, она устроилась в уголке террасы, рисовать не хотелось — скорее бы гостья убралась! Ну вот наконец-то перестали доноситься голоса из студии. Ева заглянула туда — никого. Но вроде бы тихо говорят в другой комнате, куда можно пройти и из студии, и с террасы через коридор. Она, мягко ступая, вошла в коридор, там полутемно, дверь в комнату открыта, висит занавеска до полу. Сквозь неё комната отлично видна, но Ева знает: оттуда её не видать, стоящую за занавеской в полутьме коридора.
* * *
Посреди комнаты на широкой кровати лежал на спине голый Ромул, ногами к Еве; свисающий между ляжек член, похожий на сардельку, головкой касался простыни. Сбоку от кровати перед зеркалом стояла художница — тоже голая. Её полное тело казалось неестественно белым. У женщины — большие опавшие груди, брюшко. Оглядывая себя в зеркало, пальцами нанося на лицо крем, постукивая по лицу подушечками пальцев, она повернулась к Еве попой: ягодицы, крупные, пышные, были рыхловаты.
Женщина взяла со столика перед зеркалом другую баночку, крем из неё накладывала на правую ягодицу, втирала, затем и другую принялась натирать кремом. Повернувшись попой к Ромулу, выставив её, она мяла её, звонко пошлёпывала ладонями.
Потом голая встала к лежавшему на кровати Ромулу лицом, раздвинула, чуть присев, ляжки, стала накладывать крем меж них и потирать там. Затем на миг сцепила пальцы рук, издала смешок и, встав коленом на кровать, склонилась к Ромулу, легла грудями на его грудь. Он довольно произнёс:
— Какая ты ароматная!
— Любишь тело после притираний? любишь? — сказала женщина, пальцами левой руки сжала его правый сосок, ртом приникла к левому.
У Ромула двинулись ступни, вытянутая правая нога согнулась, снова вытянулась, Ева увидела — член удлинился, приподнялся, выставив головку. Рука Ромула легла на спину женщины, поглаживала-поглаживала, а женщина не отрывала рта от его соска, пальцами пощипывала другой сосок. Рука Ромула захватила кожу на спине голой художницы в горсть, Ромул, привстав, опрокинул женщину навзничь, прильнул ртом к её правой груди, присосался к соску, мял пальцами другую грудь. Голая застонала. Ева думала раньше, что стонут от боли, но в этих стонах было совсем другое… «Ей сладко…» — ревниво подумала Ева.
А Ромул поглаживал ладонью мягкий белый живот художницы, та раскинула ноги, и стала хорошо видна её пися с выступающими наружными губами, волос по сторонам не было, но над писей темнел мысок. Рука Ромула легла на него, накрыла и писю, принялась сжимать её, потирать и снова сжимать. Стоны стали более страстными. Ромул быстро встал на колено, другую ногу перекинул через тело женщины, теперь он упирался коленями в постель по сторонам от её попы, его ягодицы, приподнявшись, раздвинулись, меж ними темнело пятнышко заднего прохода. Ева увидела, как рука женщины отогнула книзу, словно рычаг, торчащий член, пальцы сжимали его, они направили его в писю, погрузили в неё головку. Зад Ромула двинулся вниз — член вошёл в писю до яиц.
— Да! Да-а!.. — выдохнула художница.
Ромул приподнял зад — член вышел из писи почти полностью и тут же снова скользнул внутрь, низы двух туловищ плотно сомкнулись, от толчка попа женщины мягко расплющилась, промялась постель. Зад Ромула опять резко подскочил и тут же подался вниз — член на миг показался и исчез. Движения повторялись, повторялись, послышалось: хлюп-хлюп-хлюп… пися жадно, быстро раз за разом заглатывала скользкую палку. Подскакивая, ягодицы Ромула напрягались, было видно, как их выпуклые мускулы двигаются под кожей. Попа художницы расплющивалась и тоже напрягалась, словно стараясь оторваться от постели, но это ей не удавалось. Когда член после толчка выходил из писи, Ева видела — из неё вытекает влага на пухлую мякоть ягодиц и в желобок меж них. Женщина раздвигала ноги шире, немного сгибала их в коленях, руки вцеплялись в лопатки Ромула, раздавалось её:
— Да! да! да-а!..
Его зад вскидывался и опускался, вскидывался и опускался, член быстро ходил из писи и в неё: хлюп-хлюп-хлюп… минуты шли, шли, шли… На Еву нахлынул душистый пряный запах крема, её ноздри дрожали, глаза впивались в то, что делалось перед ней, она мысленно повторяла: «Наслаждение! Наслаждение!» Запустила руку себе под юбку, потирала писю сначала через трусики, потом пальцы сами забрались под трусики и потирали, потирали… Застонал Ромул. После толчка его зад не подскочил, но мышцы ягодиц дёрнулись, раздался голос женщины:
— А-ааа…
Она упёрлась ступнями в постель, словно желая приподнять Ромула низом туловища, его зад подпрыгнул опять, опять — попа её дрогнула, затем расплющилась больше, чем раньше.
Ромул лежал на голой художнице неподвижно, член был в писе, голые тела были как одно целое. Ева, потрясённая всем увиденным, следила, не шевелясь. Женщина произнесла:
— Хорош-ш-шо… божественно хорош-ш-шо…
Ромул отвалился на постель, член свисал меж ляжек, весь в жидкости. Художница встала, медленно, сладко потянулась, закинув руки за голову, пошла в другую комнату, где была душевая. Встал и Ромул, направился за ней. Ева ушла на террасу, сидела среди горшков с цветами, не вытирала льющихся слёз.
* * *
Через некоторое время её позвал из студии Ромул. Он стоял одетый — такой, каким она привыкла его видеть.
— Ну вот я и освободился. Мы одни. Нарисовала?
Она бросилась к нему, стала бить его по животу ладошками, кулаками.
— Ты подонок! Подонок! — кричала слово, которым, она не раз слышала, обменивались взрослые, оно казалось ей очень обидным.
— Ой-ой, какие мы яростные! — сказал он смеясь.
— Я видела! я всё видела!
Он внимательно, с интересом смотрел на неё.
— Ах так! Ну пойми — почему я должен был отказаться от удовольствия?
— Ты мой, мой друг! — Ева вне себя глядела на него снизу. — Ты говорил, что у тебя стоит на меня! А сам был с ней…
— Зато красивая девочка стала ещё красивее, — произнёс он весело, — я тобой любуюсь.
От его слов её тронула радость. Она вдруг стала решительно сбрасывать юбку, блузку, трусики.
— Я хочу, чтобы у тебя опять встал на меня! Но мы не будем в той комнате, там всё пахнет той… — она заикнулась от ревности, не договорила. — Мы будем здесь! — Ева показала на стоящую в студии кушетку.
Он улыбался.
— Я — твой друг, и если ты очень хочешь…
Она хотела — о, как она хотела! — чтобы он был её Ромулом! её — а не той художницы. Ева вскинула руки, расстегнула одну пуговицу на его рубашке, вторую. Он запустил пальцы в её волосы, ласкающе взъерошил — она расстегнула третью. Он справился с оставшимися, скинул рубашку, нагая Ева обняла его, прижалась губами к его груди. У него задержалось дыхание — он осязал влажность губ прелестной упрямицы. Она запустила пальцы под пояс брюк, оттягивая их от живота, попыталась расстегнуть пуговицу — мешало нетерпение. Он помог ей, снял брюки, и она тут же обеими руками потянула с него вниз трусы. Застыла, глядя на член, — он был словно самостоятельное существо, которое приходило в движение, делаясь больше, приподнимаясь.
Ева смело взяла его чуткой рукой, он был упруго-крепкий, тёплый. Она, повернувшись к кушетке, шагнув к ней, потянула член — Ромул послушно переступил. Ему увиделось со стороны: задорно решительная голая нимфеточка, держа его, голого, за член, ведёт его за собой. Это было нечто захватывающее, что можно было назвать и щекочущим очарованием, и восторгом.
Она подвела его к кушетке и, оборачиваясь, полулегла на неё, не выпуская из цепкой горячей руки большой вставший член.
— Ромул! делай мне, как ты умеешь.
Он наклонился над ней, не сдерживая рвущегося сладострастного хохотка.
— Я — огромный медведь, как вон тот, на картине… сейчас я съем хорошенькую девочку! — и по её рёбрам заскользили его жадные пальцы; прежде она ощущала их сквозь материю платьица, но сейчас дразнящие подушечки пальцев осязала нагая кожа.
Ева, жмурясь от страстного удовольствия, извивалась: