Еще издали человек закричал, задыхаясь:
-Маленькая госпожа! Как вы могли, как могли! Матушка с ума сходит, отменила поездку в церковь, дом весь на голову поставила! Да вас уже багром в колодце ищут!
-Мой гувернер, - печально сказала Альгеда Элиоту.
Элиот хорошо знал этого нелепого господина, который был выписан купцом из самой Терцении. У него было порядочное брюшко: при беге оно перекатывалось под тканью сутаны, словно яйцо, и оттого господину гувернеру приходилось забавно взбрыкивать ногами. Когда он, наконец, добежал до них, то некоторое время не мог выговорить ни слова, хватая ртом сырой воздух. Наконец, он залепетал, и тогда слова посыпались из него, как горох из худой торбы:
-Это... это безумие! Можете вы пожалеть вашу бедную матушку, у которой сердце не на месте от ваших проказ! Войдите в ее положение! Что она должна думать, скажите на милость! Ваша матушка после завтрака собирается в церковь поставить свечку за ее покойного брата... За завтраком, да! - за завтраком она решает взять свою любимую дочь с собой! Я иду в вашу спальню - и, боже, что я вижу! Постель разворочена, а маленькой госпожи и след простыл! Вы можете представить себе мое состояние, когда я должен был докладывать об этом вашей матушке? Она лицом вся побелела, изошлась бедняжка. А что скажет ваш отец - да, что он скажет?
-Господин Рон Стабаккер ни о чем не узнает! - жестко сказал Элиот.
-А? - уставился на него выкаченными глазами гувернер.
-Послушай, любезный, - сказал Элиот ласково и взял учителя за плечо, Послушай-ка, что скажу я. Ни господин Стабаккер, ни госпожа Стабаккер ни о чем не должны знать, тебе ясно? Ты нашел Альгеду в саду: понимаешь, она встала пораньше, чтобы набрать самых лучших яблок для своей любимой матушки. А потом задремала прямо на травке и так спала, пока ты, братец, ее не разбудил.
Элиот надвинулся на несчастного господина, и как бы нечаянно наступил ему на ногу.
-Ап... - ап... ап... - часто повторял гувернер и переводил глаза то на Альгеду, то на Элиота.
-А ежели вздумаешь лишнее болтать - то я вот этим самым ножичком подрежу твой язычок, а потом на заборчике подвешу, другим в назидание. Видишь? закончил Элиот, и показал учителю грабенский нож, широкое лезвие которого весело блестело под утренним солнцем.
Подкатила, захлестнула Элиота первая его любовь, как набегающая волна захлестывает пловца, вздумавшего купаться в шторм. Элиот и сам не заметил, как оказался в ее плену. Он спал - и видел Альгеду в своих снах, а когда просыпался по утрам, то подолгу валялся в постели с улыбкой вспоминая, что она говорила ему, и как смотрела при этом. Действительность была хуже снов. Альгеду Элиот встречал разве что за столом. Она, словно чувствуя, что может случиться между ними, и не смотрела в его сторону: сразу же, как только было можно, исчезала в своей комнате. И тогда Элиот мучился, теряясь в догадках: почему она ведет так себя, почему не хочет глядеть на него? Может, он ненавистен ей? Или чересчур круто обошелся с ее бедным гувернером, который теперь при встрече с долговязым парнем шарахался от него, как от огня. И новые сомнения грызли Элиота, новые предположения изобретал его живой ум, одно другого нелепей. Тогда он выходил на двор, пристраивался где-нибудь в укромном месте и подолгу наблюдал за ее окном. Но Альгеда так ни разу и не появилась.
Известно, какая учеба бывает у влюбленного человека. Элиот совершенно забросил книги, которыми регулярно снабжал его мастер Годар, и постоянно путался в ответах на те вопросы, что задавал своему ученику дотошный лекарь. Мастер Годар, конечно, догадывался, что творится с парнем, и по мере сил, старался не отпускать его далеко от себя. Снова Элиот стал сопровождать своего учителя в его походах по округе. Замелькали дни, похожие друг на друга. Мастер Годар и Элиот кочевали от одного крытого соломой дома к другому, и везде было одно и то же: испуганные лица, в которых страх мешался с надеждой, боль и нужда, запахи кислого теста и навоза, торопливые, благодарные речи. Элиот видел людей, покрытых язвами, как святой Йоб, людей с тонкой, как лист, желтой кожей, обтянувшей их кости, людей, с расцарапанными шеями, задыхающихся от отека легких и людей, просто медленно угасающих, словно огонек на осеннем ветру. И постепенно все страдания этого мира вошли в него, и он понял, насколько этот мир несовершенен.
К исходу второй недели мастеру Годару пришла в голову спасительная мысль, которой он немедленно воспользовался. С этого дня Элиот по возвращении, должен был таскать воду в огромную бочку посреди двора. Или вычищать свинарник. Или до потемнения в глазах скоблить рубанком какое-нибудь бревно. Теперь Элиот едва доползал до своего тюфяка, и тут же засыпал - как в черную яму проваливался. Снов он больше не видел.
Наконец, настал день, когда мастер Годар объявил купцу, что они уже порядком здесь загостились, и им пора в город. Купец попытался его отговорить, но видно было - только приличия ради, и получив категорическое "нет", тут же успокоился. Случилось это за ужином, и Элиот, погруженный в свои мысли, не сразу сообразил, в чем дело, а потом, когда сообразил, то даже удивился своему равнодушию. Душевные метания сменила какая-то вселенская отрешенность, и мастер Годар, хорошо знакомый с черной меланхолией, встревожился не на шутку. После ужина он пригласил Элиота к себе.
-Завтра утром в путь собираемся, юноша, - сказал он, не глядя на Элиота, - Это ты понял?
-Понял, учитель, - равнодушно отозвался тот.
Лекарь побарабанил пальцами по столу.
-Нет, так не годится! - сказал он нервно, - Что тебя гнетет?
-Всё нормально... - сказал Элиот, - Вы напрасно так обо мне беспокоитесь. Только устаю очень.
-Ты стал рассеянным, то, что раньше схватывал на лету, теперь дается тебе с большим трудом, - быстро говорил лекарь, - Вчера я тебя попросил подать мне чашу с водой для того больного, с горячкой. Ты уронил ее на пол тут же, едва я к ней приторонулся. А сегодня - сегодня мне пришлось три раза повторить, чтобы ты, юноша, изволил отодвинуться и дать мне проход в сенях. Как мне сие понимать?
Искорка мысли мигнула в глазах Элиота, и он ответил:
-Простите, учитель. Я, верно, был нерасторопен.
-Ну-ну... Вероятно, я и сам кое-где перегнул палку, каюсь. Но я делал это только ради тебя!
Он вдруг вскочил, быстро подошел к Элиоту и заглянул ему прямо в глаза:
-Может быть, скажешь, что с тобой случилось, мальчик? Тебе же известно правило: лекарь должен знать о своем больном всё!
-Со мной всё в порядке, учитель! - с усилием проговорил Элиот и глаза его наполнились слезами.
Мастер Годар перекосился ртом и безнадежно махнул рукой:
-Ладно, ступай... Там поглядим, что можно сделать. И выспись хорошенько перед дорогой!
-Спасибо... - тихо сказал Элиот и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.
В эту ночь снов он, как и в предыдущие, не видел.
Его разбудили затемно. Элиот долго лупал глазами, а потом вяло подумал, что, видимо, он навсегда теряет Альгеду. Он медленно оделся, собрал свой нехитрый скарб и покинул этот дом, ежась от утреннего августовского холода. У конюшни скрипели овсом кони, лениво переругивались заспанные слуги. Элиот встал на крыльце и задрал голову, подставив лицо утреннему ветерку. Там, в вышине, плыла луна. Но Млечного пути уже не было видно, и звезды гасли одна задругой оставались только самые яркие. А на востоке медленно занималась тихая заря солнце еще не появилось, но небо уже дышало рассветом. Дверь толкнула Элиота в спину; он посторонился, давая дорогу хозяину. Купец, не обращая на него внимания, подошел прямо к мастеру Годару. И тут между ними состоялся разговор, который Элиот запомнил на всю жизнь.
-Светает... - сказал Рон Стабаккер загадочно.
-Да, светает, - отозвался лекарь, думая о чем-то своем.
-Славно у нас погостил, господин лекарь? - продолжал купец.
-Не так уж и плохо.
-Жена у меня хорошая женщина, правда? - спросил купец.
-Угу...
-А дочка - прямо раскрасавица. Она как у нас родилась, так я сразу себе смекнул: красавица будет! - и поскольку лекарь молчал, ободренный купец, продолжал более смело, - Ты ведь ей, лекарь, вроде как третьим отцом стал. Понимаешь? Считаем так: я - первый, голова - он крестный, - второй. Ну а ты, когда ее с того света вытащил - третьим стал. Так, что ли?
-Так, так, - отозвался мастер Годар, и Элиот по голосу его понял, что он улыбается.
-Боюсь я за нее шибко! - пожаловался купец, - Помру - что с ней, горлицей, будет? Люди, они знаешь, как псы, всё клок норовят свой урвать. А она у нас в масле каталась.
Лекарь молчал. И тогда Рон Стабаккер решился:
-Бери ее в жены, Рэмод!
-Как? - спросил мастер Годар потрясенно.
-Она доброй женой будет, - давясь словами и придыхая от волнения, заговорил купец, - Можешь не сомневаться, в том тебе мое слово порукой! Справна, работяща, незлоблива, детишков тебе нарожает... Ты понимаешь, лекарь: боюсь я ее кому чужому отдавать. Мы, кравники, народ тяжелый, женам кости правим испокон веков. Другие своих дочек за дворян, да за негоциантов всяких пристроить норовят, а я не таковой! Зря я, что ли, до седьмого пота горб гнул? Деньги - это прах земной, понимаешь? Деньги и добро всякое для меня - тьфу! Главное - чтобы в доме порядок был, а всё остальное пустяк.
-Ты погоди, купец, - произнес мастер Годар, вдруг позабывший о своих высоких манерах, - Ты ее сам-то спросил?
-А чего ее спрашивать? Моё слово, отцовское: супротив твоего стоит. Ударили по рукам - и готово!
-Э-э, так не пойдет. Я без ее согласия не женюсь. Да и вообще, жениться я как-то не собирался!
-А пора бы подумать, лекарь, пора бы! До седых волос бобыльствовать думаешь?
-Нет, нет... Ослабь, Рон! Экий ты быстрый!
-Ну как знаешь! - вздохнул Рон Стабаккер, - Да только помни: надумаешь ежели - милости просим. Да и так наведывайся. Мы к осени в город переберемся, как обычно, так что ходить далеко не надо.
Элиот слушал этот сумбурный разговор, и чувствовал, что лицо его наливается кровью. Купец не замечал его, как не замечал и своих собственных слуг. Они не стоили его внимания, как мошкара у лампы, и потому не надо было скрывать от них своих намерений. Элиот с какой-то болезненной остротой почуствовал это, и сама мысль, что его просто не замечают, ранила его куда больнее горячих купеческих слов. Странно - он и к учителю своему испытал вдруг прилив ненависти, и именно это его и напугало. Элиот шумно выдохнул воздух сквозь стиснутые зубы и огляделся. Слуги или не слышали разговора, или делали вид, что не слышат. А два человека, маячившие у незапряженой кареты как-то резко свернули тему и заговорили о пустяках: о дороге, о лошадях и о ценах на овес. Элиот беспомощно уронил руки. Момент, когда он мог, дико взвизгнув, вцепиться в толстую шею купца, был упущен. Теперь оставалось только медленно остывать на ветру и скрежетать зубами.
Дверь за спиной его тихо скрипнула. Он обернулся, и тут же легкая рука легла на его плечо. Да, это была она - Альгеда. Элиот мог в этом поклясться, хотя в темноте не видел ее лица. Он дал себя увлечь ее руке в черный мрак сеней.
-Вот, пришла с тобой попрощаться, - сказала Альгеда беспомощно.
И сразу же вся ненависть Элиота растаяла, и ощущение огромного счастья заполнило его до краев, как наполняет вино чашу, и потекло из него наружу. Он стоял, глупо улыбаясь, и рад был даже тому, что Альгеда не видит его идиотской улыбки в темноте.
-Злишься на меня? - спросила она.
-Нет.
-Это хорошо... Ты... будешь навещать нас там, в городе?
-Буду, думаю.
-Ну, до свиданья.
Легкий поцелуй, как крыло ночной бабочки, тронул его губы. Послышались торопливые шаги: Альгеда удалялась.
-До свиданья, - сказал Элиот.
Прикосновение ее губ еще жило на его губах; он торопливо облизнул их пересохшим языком. И шагнул на крыльцо.
IX
-Что-то устал я сегодня, - сказал мастер Годар, спрятав лицо в ладони, Какой это был по счету?
-Тридцать второй, - ответил Элиот, убирая со стола инструменты, Столько человек за одно утро - надорветесь.
-Достаточно? - спросил лекарь неизвестно у кого, и сам же себе ответил, - Достаточно, достаточно. Отпусти остальных, юноша. Больше не принимаю. И кофей потом сделай.
Элиот вышел в приемную. Здесь толпилось человек двадцать: мужики, приехавшие из деревень, мастеровые, мелкие торговцы. Все они, как по команде, уставились на Элиота. Боль и надежда - всегда одно и то же. Элиот уже привык к этому, и глаза пациентов больше не цепляли его: скользили по нему, как мороз по снегу, и стекали в землю.
-Приходите завтра, - сказал он людям, - Нынче не принимаем.
К нему протиснулся грузный человек в дорогом камзоле. Он взял Элиота за локоть и заглядывая ему в глаза, заговорил:
-А, может, поглядит меня лекарь-то? Шею, милый человек сводит, аж до печенок достает! И щеку дергает, как зараза. Сочтемся, довольный будете!
И он многозначительно позвенел мошной.
-Завтра! - повторил Элиот тускло и захлопнул дверь перед носом человека с больной шеей.
Он быстро приготовил учителю кофе, и подлил немного холодной воды, чтобы осела гуща. Мастер Годар взял кружку обеими руками и стал прихлебывать кофе.
-Временами мне кажется, что этот поток никогда не иссякнет, - говорил он, глядя на огонь в камине, - Я один, а их - бесчетное множество! И каждый ждет от меня чуда, будто я сам бог! Но это же не так! Возможности мои ограничены, и ограничены весьма существенно. Медицина - дорогое искусство, как это ни печально! Большинство моих пациентов может предложить мне лукошко яиц или ситцевый отрез, но к чему мне они? Нужны средства на лекарства, на инструменты, на прокорм лежачих больных, на жалованье санитарам! Голова действительно, хитрый человек, теперь я лучше понимаю позицию Уорта. Но как им откажешь, этим несчастным! А я ведь должен не только о них думать, но и науку не забывать! Три недели я не притрагивался к книгам! И что из этого проистекает? То, что я не продвинулся по стезе знаний и на пядь вперед!
Элиот рассеянно слушал. С недавних пор между ними установились такие отношения, которые обычно возникают у единомышленников. Мастер Годар уже не пытался играть роль строгого учителя, хранителя тайных знаний, как было совсем недавно. Элиот перестал благоговеть перед ним, хотя уважал его по-прежнему. Это было внове для него - и он с радостным изумлением обнаружил, что учитель видит в нем человека, равного себе. Раньше он ни за что бы не подумал так откровенничать с учеником, а вот теперь - пожалуйта! - сидит себе, потягивает кофей, и жалуется на жизнь.
-Вам следовало бы ограничить прием тремя днями в неделю, - сказал Элиот.
-Да, пожалуй, - вздохнул учитель, - Видимо, придется, в самом деле, сокращать часы. А иначе работать невозможно.
Он допил кофе, перевернул чашку вверх донышком, и сказал задумчиво:
-У нас есть час с четвертью, чтобы потратить его на осмотр лежачих: потом я зашиваю грудной свищ у булочника. Всё, за работу.
Как обычно, у дверей их ждала кучка просителей, и, как обычно, Элиот категорическим голосом велел им явиться завтра. Мастер Годар, болезненно морщась, поспешил на больничную половину: он не любил отказывать. Первой по счету была комната с чахоточными: самая большая и самая населенная. Здесь стоял тяжелый сырой дух: испарения от немытых тел и сладковатый запах крови. По стенам метались отблески от факелов; дым втягивался в отверстия под потолком. Чахоточная была буквально забита людьми, которые лежали рядами по пять-шесть человек. Как по команде Элиот и мастер Годар натянули на носы шарфы, пропитанные камфорой.
-Сколько сегодня умерло? - спросил негромко мастер Годар у тощего санитара.
-Двое, - ответил тот, - Кузнец с улицы Трех Трактиров и бродяжка какая-то...
Мастер Годар одного за другим обходил больных: щупал пульс, оттягивая веки, заглядывал в зрачки, и быстро шел дальше. Некоторые, с отсутствующим взглядом, больше походили на тряпичных кукол; другие, стараясь сдержать кашель, робкими голосами просили его о чем-то. Около одного больного с залитой кровью рубахой, мастер Годар стоял особенно долго.
-Что такое! - раздался вдруг его резкий голос, - Этот умер часов пять назад!
Санитар растерянно хлопал на лекаря рыжими ресницами.
-Уберите!
Как только они покинули это скорбное помещение, лекарь сорвал с лица шарф и сказал, задыхаясь:
-Я совершенно бессилен! Самое большее, что я способен делать в таких условиях - это играть роль священника. Вторую неделю пытаюсь наладить собачью диету, да разве мыслимо с кравенским-то снабжением! Смертность ужасающая, добавил он удрученно, - Четверо умирают, а пятого, недолечившегося, я вынужден выпускать, и он за полгода заразит еще четверых. Третьего дня явился ко мне один богач, я посоветовал ему поехать в Поарван на серные воды - самое действенное средство от чахотки. Но остальных-то в горы не отправишь! Каждый из них требует долгого и упорного лечения, но у меня нет столько времени.
-Вы делаете всё, что можете, - сказал Элиот.
-Да-да... Идем.
В следующей комнате они были встречены отчаянной руганью:
-Мясники! - кричал каменщик, мотая бычьей шеей, - Не будь я связан - я бы и одной рукой придушил вас, как жабанюк поганых! Чтоб вас, как и меня на столе зарезали! Чтоб черт вас сожрал! А-а, больно-то как! Куда мне, однорукому, теперь податься, коновал? Как шесть ртов прокормить?
На другой кровати, испуганно подобрав под себя ноги, сидел подросток и круглыми, как у совы, глазами, смоторел на бушующего каменщика.
-Не будь меня - ты от антонова огня давно сгорел бы! - ответил, еле сдерживаясь, мастер Годар, - Предпочитаешь, чтобы тебя баграми на костер сволокли?
-Это почему на костер? - спросил озадаченный каменщик.
-Никогда не видал, как от антонова огня умирают? То-то же...
-И нечего тут про шесть ртов уши нам полоскать. Будто не знаю я, что Гильдия каменщиков своих в беде не бросает, - добавил Элиот хмурым голосом.
Каменщик задумался, наморщив низкий лоб. Дернул плечом, перехваченным тугой веревкой:
-Развяжите!
-Буянить дальше будем? - спросил мастер Годар.