V
Горничная осторожно постучала в дверь, и когда мастер Годар спросил, кому он нужен, ответила, что внизу его ждет человек; нет, нет, ваша милость, не Аршан, я его знаю. Совсем-совсем другой человек, по виду - чей-то слуга.
-Зови! - великодушно согласился мастер Годар.
Человек, который его спрашивал, оказался слугой городского головы. Шмыгая носом и явно робея, он поведал, что заседание Гильдии медиков назначено на сегодняшний вечер, и господину лекарю следует быть в городской больнице во втором часу пополудни.
-Наконец-то! - воскликнул лекарь, вскакивая с кресла, - Я уже совсем устал ждать!
Слуга смущенно потоптался у порога, и рука его сама собой оказалась на уровне пояса, ладонью вверх. Смышленый малый, только пройдоха, с неудовольствием подумал о нем Элиот. Учитель же, как всегда, был расточителен до безрассудства.
-Спасибо, любезный! - сказал он, - Вот тебе за труды.
Слуга просиял и ловко поймал монетку, достоинством в десятую коронера. Когда дверь за ним закрылась, Элиот сказал с нотками осуждения в голосе:
-Напрасно вы ему деньги дали. Он и без того должен был выполнить приказание.
-Помалкивай себе! - беззлобно прикрикнул лекарь, - Не беспокойся: теперь деньги у нас будут!
Элиот покачал головой, но промолчал. Он лучше мастера Годара знал положение вещей и понимал, что кравенские лекари так просто не сдадутся. Какой же поп пустит в свой приход чужака! Ведь тогда его мошна изрядно оскудеет; иначе и быть не может. Элиот мог поклясться, что на испытании мастера Годара ждет большой сюрприз. Он не раз намекал учителю об этой опасности, но тот только отмахивался рукой. Точно так же он когда-то отмахивался от Орозии.
Три дня они уже жили в "Добром Кравене", и все эти дни были похожи друг на друга, как горошины. Ранним утром улицы оглашали истошные крики продавцов рыбы:
-Сельдь! Свежая ночная сельдь!
Элиот, раз разбуженный, не мог больше заснуть: поневоле приходилось привыкать к обычаю кравников вставать вместе с зарей. Не проходило и десяти минут, после того, как гасли последние звезды, как улицы заполнялись толпами людей. Кузнецы, дожевывая на ходу, спешили к своим кузням, от городских колодцев и бассейнов вереницами тянулись водовозы, матери семейств, переговариваясь пронзительными голосами, шли на рынок. Кравен был очень шумным городом: половина жителей хрипела и сипела сорванными связками, а остальные надо, не надо, - кричали так, словно их режут. Учитель запретил выходить Элиоту на улицу, и тому ничего не оставалось делать, как глазеть в окно. В восемь утра приходила горничная с круглыми, как у синицы глазами, и мило краснея, приглашала постояльцев к столу. Завтракали внизу, в столовой, за одним большим столом: и слуги, и хозяин со своей семьей, и постояльцы. Мастер Годар, конечно же, мог потребовать еду в свою комнату, но он был чужд сословных предрассудков, и ему ничего не стоило обедать рядом с конюхом. Наоборот: он хотел как можно больше знать о кравниках, и использовал для этого любую возможность. После завтрака он в сопровождении Аршана уходил гулять, а Элиота запирал в его комнате. А чтобы время не пропадало зря, он заставлял ученика зубрить латынь. Эти часы оборачивались для Элиота сущим мучением. Он догадывался, что мастер Годар запирает его из опасения, как бы он не наболтал лишнего. Тем обиднее было терпеть всё это - Элиот никогда еще не давал повода усомниться в своей надежности. Лекарь появлялся к обеду, а после обеда принимался за Элиота.
-Чем обозначает себя камень в почках? - спрашивал он, как можно суровее.
Элиот должен был отвечать быстро, не задумываясь. Если это ему удавалось, учитель смягчался в лице и начинал разглагольствовать:
-Я заметил, что каменно-почечная болезнь в Кравене процветает, как нигде более. Причиной того является скверная вода и неудержимая страсть кравников к соленой рыбе, маринадам и острым соусам. Вообще, любая местность имеет свой набор болезней: это в равной мере объясняется особенностями кухни и и климатом. В Терцении очень часто умирают от простого гриппа, а в Бардахе люди страдают от лихорадок и бери-бери. Для Кравена обычен избыток мокроты в теле, но не горячей, как на юге, а холодной, истинно северной. Посмотри, как много в городе людей с телами, похожими на студень! Здесь часты кожные язвы, гнилые зубы, радикулит. Зато на всем побережье ты не встретишь ни единого случая малярии или того же бери-бери. Было бы любопытно и полезно составить карты расселения болезней по странам и местностям. Великий Мерк Капишка тоже был озабочен этой мыслью, но ничего у него не получилось - этот труд не под силу одинокому человеку.
К вечеру лекарь оставлял Элиота в покое, настолько измученного, что сил его едва хватало, чтобы доползти до кровати. Снились ему однообразные серые сны - утром он ничего не мог вспомнить. Такой же беспросветной стала и его жизнь. Но сегодня лекарю предстояло испытание, и мастер Годар, наконец, сделал послабление.
-Пойдешь со мной, - бросил он Элиоту, - А не то тебя самого скоро лечить придется.
-А куда мы идем? - спросил Элиот, всеми силами души стараясь скрыть подступившее волнение.
-В порт. Я договорился снять там одно помещение для моей лаборатории.
Элиот хотел спросить, сколько же взяли за аренду, но вовремя прикусил язык. Не хватало еще, чтобы лекарь передумал, и оставил его в гостинице наедине с латынью.
Порт Кравена мало чем уступал главному порту Империи. Он находился на длинном скалистом мысу, далеко врезавшимся в море. С противоположного берега к мысу тянулся каменный мол, образуя вместе с ним защищенную от бурь гавань. В беспокойные времена через узкий проход протягивалась исполинская цепь, но сейчас она была убрана. В отличие от Линнской бухты, в самой середине которой безобразной бородавкой торчал илистый островок, гавань в Кравене была глубока и удобна. Десятки кораблей сгрудились у причалов; еще больше их стояло на рейде, ожидая очереди под разгрузку. Мастер Годар сказал, что в Кравен ежедневно прибывает до двадцати новых судов - вдвое больше, чем в Терцению. Элиот, видевший всё своими глазами, охотно ему поверил. Внимание его сразу же привлекли боевые трехмачтовые когги, беспорядочно сгрудившиеся у гранитной набережной Арсенала - десятка четыре, не меньше. В отличие от имперских галер, у коггов не было тарана, зато борта их возвышались над водой на шесть локтей. На палубах, презрительно поглядывая на суетящихся вокруг кравенцев, стояли волосатые наемники из Канда,.
В порту царило вавилонское столпотворение. Матросы торговых кораблей толпами ходили от одного кабака к другому, горластые боцманы покрикивали на грузчиков, таскающих из трюмов мешки, повсюду мелькали суконные рясы приказчиков. Там вербовщик расписывал оборванцу прелести морской жизни, а тут своими прелестями соблазняла рыбака портовая шлюха. Напротив, над головами матросов взлетали взрывы дикого хохота: бродячие комедианты давали представление "Беспутная дочь". В Терцении комедиантов, осмелившихся выступать без особого разрешения, погнали бы в шею; но в Кравене было дозволено всё. И повсюду, смешиваясь с удушливыми запахами горячей смолы, стояла невыносимая вонь от протухшей рыбы. Но больше всего пахло здесь деньгами: ежедневно в порту продавалось и покупалось товаров на двести тысяч коронеров - вполне достаточно, чтобы купить небольшой город со всеми его обитателями.
Мастер Годар увлек Элиота в лабиринт портовых складов. Через полчаса блужданий они вышли к кирпичному строению, больше всего напоминавшему амбар.
-А это и был когда-то амбар, - сказал мастер Годар, - Но хозяин его бесследно сгинул в дальнем плавании, а наследники так и не объявились. Теперь городу нужно что-то делать со своим выморочным владением. Я предложил голове сдать его под мою лабораторию, и он сейчас же согласился.
Здесь они задержались надолго. Лекарю нужны были калильная печь, вытяжная труба, большой чан для химических опытов и длинный, окованный медью стол, наподобие тех, что ставят в пекарнях. Ему пришлось долго вбивать в упрямую голову старшины строительной артели, чего именно он от него хочет. Старшина, кучерявый плотный мужик, оказался суеверным до невозможности. Сама мысль о железной трубе приводила его в ужас: святой Горги, да где же это видано - труба из жести; этак, должно, только черти кладут печи в своем аду. Когда же мастер Годар объяснил, что труба нужна ему вовсе не для печи, а чтобы удалять вредные испарения, вроде горчичного дыма, старшина попытался сделать ноги, но был пойман за подол фартука и дал себя уговорить только за двадцать коронеров.
Элиот молчал и еле сдерживался. Он был уверен, что при желании цену можно было бы сбить вдвое против уплаченного. К тому же он видел, что старшина вовсе не так туп, как кажется. Мастер Годар, конечно, полагает, что ему стоило больших трудов уговорить упрямого мужика, и ему еще крупно повезло, что кто-то согласился взяться за эту работу. Ну и пусть думает, коли ему так хочется! Что касается самого Элиота, то он отныне даже не заикнется насчет бережливости. И потом, на рынке, когда лекарь втридорога покупал батистовые носовые платки, и даже когда нищий нагло потребовал плату за проход (а не то он, видите ли, запачкает его милость нечистотами), Элиот только надменно морщил нос, всем видом показывая, что ему всё равно.
Элиот молчал и еле сдерживался. Он был уверен, что при желании цену можно было бы сбить вдвое против уплаченного. К тому же он видел, что старшина вовсе не так туп, как кажется. Мастер Годар, конечно, полагает, что ему стоило больших трудов уговорить упрямого мужика, и ему еще крупно повезло, что кто-то согласился взяться за эту работу. Ну и пусть думает, коли ему так хочется! Что касается самого Элиота, то он отныне даже не заикнется насчет бережливости. И потом, на рынке, когда лекарь втридорога покупал батистовые носовые платки, и даже когда нищий нагло потребовал плату за проход (а не то он, видите ли, запачкает его милость нечистотами), Элиот только надменно морщил нос, всем видом показывая, что ему всё равно.
В "Добрый Кравен" они решили не заходить, и пообедали в харчевне, одной из многих в прилегающих к рынку кварталах. Обед был простой, но питательный: кусок свинины, бобовая каша и несколько молодых листиков салата. Мастер Годар спросил горохового супа, но супа не оказалось, и ему пришлось довольствоваться салатом из лука и редиса и картофельными оладьями. От мяса он наотрез отказался, вызвав тем косые взгляды соседей. Элиот подозревал, что при других обстоятельствах и ему также пришлось бы сидеть на постном, и втайне радовался тому, что учителю сейчас не до него.
Тем временем, в харчевне начали разыгрываться интересные события. Дверь в очередной раз открылась, впустив нечто лохматое и бесформенное, обмотанное рваными тряпками. То, что это все же человек, стало ясно только после того, как он выпрямился в полный рост.
-О-о, кто к нам пожаловал! Здорово, Мыш, задери тебя котяра! Давай, давай, сюда греби! - понеслись со всех сторон приветствия.
Было видно, что Мыша здесь знают хорошо. Это был тщедушный человечек неопределенного возраста. Поражали верхняя челюсть, выступающая вперед и скошенный подбородок. Глаза Мыша, черные и живые, ни на секунду не останавливались на месте. Все это делало его очень похожим на того зверька, в честь которого он был прозван. И такой же писклявой и торопливой была его речь.
-Здравствуйте, здравствуйте, ребятушки! - затараторил Мыш, вертя головой, - Кому пьется - чтобы пилось, а кому не пьется - тот вон из избы!
Он по очереди обходил столы, пожимал руки, одних похлопывал по спине, других, шутя, пониже спины, и все время пищал своим высоким голоском:
-Ай-яй-яй, кум Лотти! Стало быть, жена на базар, а мужик под забор? А это кто? Неужто достохвальный кум Ойр? А где же твоя лодка, кум Ойр? Все ведь знают, что ты ее и на бабу не сменяешь! А-а-те-те... догадываюсь... Ойрова лодка, ребятушки, там же, где и Ойрова селедка - на дне морском... Ну, без куманька Адрика любой пир - и не пир вовсе. О нем еще и не вспомнили - а он тут, как тут. Нет, зря вы на него наговариваете! Кум Адрик - выгодный человек. Ему браги подносить не надо: бороду пососет, усами закусит - и уже хмельной!
Сорокалетние мужики, отцы семейств глядели на Мыша влюбленными глазами, и Элиоту понятна была такая любовь. Даже лекарь, безучастный ко всему вокруг, поднял голову и с возрастающим интересом следил за этим человечком.
-Выпей с нами, Мыш, не откажи! - ласково пророкотал здоровенный грузчик, прижимая левую руку к груди. В правой он держал кружку с темным, пенным пивом.
-Спасибо, кум Лотти, - ответил Мыш, беря кружку, - Помирать буду - за тобой пошлю, чтобы смерть мою уговорил погодить немного.
Харчевня взорвалась дружным хохотом. Лотти с растерянным видом стоял в середине немедленно образовавшегося круга, потом смущенно махнул здоровенной лапищей и сел на лавку. Мыш, между тем, продолжал:
-Да, кум Лотти, твоя кружка пива мне дороже сотни бочек аррского вина. А знаете, почему? Потому, что пиво Лоттово от чистого сердца пришло ко мне, от самых родников души, а это и есть самое большое богатство мира! И если потеряв золото, можно новое нажить, то добрую душу, потерянную однажды, уже не наживешь.
-Самое ценное в мире - это знания! - раздался вдруг чей-то голос.
Элиот повернулся на голос и с удивлением обнаружил, что говорит мастер Годар.
-Да, знания! - повторил мастер Годар, оглядывая притихшую харчевню, Это знания двигают историю вперед, это знания вложили в руки людей плуг и молот, и тонкую иглу. Без знаний же человек ничем не отличается от низшего животного, он немощен и жалок.
-Видать не по нраву благородному наша правда! - выкрикнул кто-то из толпы рыбаков. Кругом загомонили. Но Мыш повел рукой, и шум немедленно стих. Теперь все ждали, что скажет он. Мыш не торопился. И лишь выдержав долгую паузу, он заговорил:
-Расскажу-ка я вам, ребятушки, сказку про премудрого филина. Кто умный тому урок, кто посередке - забава, одному дураку всё не впрок, для него и стараться не пристало. Слушайте же.
Как-то раз зайчишка Сунни бегал по лесу. И повстречался ему премудрый филин. А скажу я вам, что был тот филин ученее сотни скриб, во лбу семь пядей, и еще столько же сзади. Читал он книги семикрылые, варил зелья крепкие, глядел за звездами, да ловил кометы ночью - хвостатые и не очень. Похвалялся он тем, что знал четыре предела мира, и поговаривают, даже мог выводить бородавки на руках. Зайчишка Сунни против него - что плотвичка против налима. Выпучил филин на него свои глазища-брукалы, ногами затопал, крылами захлопал, да как ухнет зобом! "Поди, говорит, прочь от меня, длинноухий! Ты бы, длинноухий, бегал бы себе по кустам-оврагам, да не совался бы во зелены дубравы, где люди умные ходят, думы государственные думают, да пальцы на руках пересчитывают! А не то как осерчаю, схвачу за ушки, закину на опушку - тебя и мать родная не признает! Сила-то, говорит, моя!" Что ответить бедному заиньке? Клыков у него нет, когтей - тоже - уши разве, да те в деле негожи. "Ладно же, - думает, - погоди, ты у меня еще попляшешь!" А сам - прыг-скок - за кусток, и был таков. Сколько времени прошло потом - то один бог ведает. Сидит как-то премудрый филин на дубу, чешет бороду, да звезды считает. Ночь выдалась звездная, лунная, далеко видать. Глядь - зайчишка Сунни скачет, только пятки под луной сверкают! Ух, как филин осерчал: нос крючком, уши торчком, глаза как плошки, ну прям, как у кошки. Гукнул, пукнул, упал Сунни на спинку и к земле прижал. "Ух, говорит, попался ты мне, глупый заяц! Говорил я тебе - не бегай по дубраве, не думай о забаве! Во второй раз не спущу - разорву! Моя сила!" Тут Сунни и закричал: "Постой, дядюшка филин! Я к тебе бежал, три раза упал, весть несу дивную, весть чудную!" "Говори, да побыстрее - голоден я, в животе кишка кишке дулю крутит!" "Слышал я, что ловишь ты кометы ночью - хвостатые, и не очень! Верь - не верь одну такую комету и я нынче заприметил, и даже место пометил - для тебя, дядюшка, старался!" Услыхал про это филин - аж зобом задрожал, перьями затряс! "Веди, говорит, меня, длинноухий, к тому месту, за это я тебя потом съем!" Повел зайчишка Сунни премудрого филина к старому колодцу, который в землю врос, лопухами зарос. "Смотри, говорит, дядюшка филин. Комета в колодец пала, да на дно запала, лежит, как яичко, белое личико, хозяина дожидается". Глянул филин брукалами - а в воде луна плавает. "А почто, спрашивает, хвоста у нее не видать?" Зайчишка Сунни и отвечает: "А ты, дядюшка, снизу зайди, глядишь - и отыщется хвост!" Полез тут спесивый филин в колодец, башку-то пропустило, а задницу - не тут-то было, и ни вперед, ни взад двинуться. "А, кричит! Обманул ты меня, длинноухий! Теперь не попадайся мне!" "Эх, дядюшка филин, говорит Сунни, это ты мне попался, и теперь уже моя сила. Только сила моя не в клыках, и не в когтях, и не в рогах. Сила моя в другом". Говорит так, а сам потихоньку портки с филина стягивает. "Был ты допереж дядюшкой филином, а теперь быть тебе тетушкой совою". Сказал так - и нарушил честь филинову. А потом прыг-скок в лопухи - только его и видели".
Элиот, слушая сказку, забыл обо всем на свете. Если бы был он повнимательнее, то заметил бы, как еще больше перекосился в скептической усмешке и без того кривой от природы рот мастера Годара. Всеми своими силами лекарь пытался продемонстрировать свое равнодушие, но, похоже, его усилия пропадали даром. Тоненький голосок Мыша звенел от напряжения, порой срываясь на крик, порой понижаясь до шепота. Все, кто только находился в этот час в харчевне - все, затаив дыхание, слушали рассказчика. Даже трактирщик, от которого сама профессия требовала быть постоянно начеку, сейчас склонился над прилавком и согласно кивал головой, неведомо чему улыбаясь. Последние слова Мыша потонули во всеобщем хохоте. Элиот смеялся вместе со всеми, и только через несколько минут до него дошло, что премудрый филин в сказке Мыша - не кто иной, как мастер Годар. Он резко поперхнулся и испуганно уставился на учителя. Другие тоже поглядывали на иноземца: кто с тайной усмешкой, а кто и с любопытством, ожидая, что он скажет в ответ.
Мастер Годар, казалось, даже не замечал повышенного интереса к своей особе. Склонившись над столом, он что-то быстро писал на навощенной дощечке, а закончив, протянул ее Элиоту: