- Ошарашила ты, Верка, парня... смотри-ка, как медведь перед мёдом, стоит он перед тобой...
- Да разве? - весело спросила девушка Илью.
- Верно! - с улыбкой согласился тот. - Землю вы из-под ног у меня вышибли красотой вашей...
- Влюбись-ка! Зарежу!.. - пригрозил Павел, радостно улыбаясь. Ему было приятно видеть, какое впечатление произвела красота его милой на Илью, он гордо поблескивал глазами. И она тоже с наивным бесстыдством хвасталась собою, сознавая свою женскую силу. На ней была одета только широкая кофта поверх рубашки и юбка, белая, как снег. Не застёгнутая кофточка распахивалась, обнажая крепкое, как молодая репа, тело. Малиновые губы маленького рта вздрагивали самодовольной улыбкой; девушка любовалась собою, как дитя игрушкой, которая ему ещё не надоела. Илья, не отрывая глаз, смотрел, как ловко она ходит по комнате, вздёрнув носик, ласково поглядывая на Павла, весело разговаривая, и ему стало грустно при мысли, что у него нет такой подруги.
Среди маленькой, чисто убранной комнаты стоял стол, покрытый белой скатертью; на столе шумно кипел самовар, всё вокруг было свежо и молодо. Чашки, бутылка вина, тарелки с колбасой и хлебом - всё нравилось Илье, возбуждая в нём зависть к Павлу. А Павел сидел радостный и говорил складной речью:
- Как увижу тебя - словно в солнышке греюсь... и про всё позабуду, и на счастье надеюсь... Хорошо жить, такую красотку любя, хорошо, когда видишь тебя...
- Пашка! Славно как!.. - с восхищением вскричала Вера.
- Горячие! Сейчас испёк... Эй, Илья! будет тебе!.. Свою заведи...
- Да - хорошую! - странным, каким-то новым голосом сказала девушка, взглянув в глаза Илье.
- Лучше вас - бог не даст! - вздохнув и улыбаясь, сказал Илья.
- Ну, - не говорите про что не знаете... - тихонько молвила Вера.
- Он знает... - молвил Пашка, нахмурился и продолжал, обращаясь к Илье. - Понимаешь - всё хорошо, радостно... и вдруг это вспомнишь... так и резнёт по сердцу!..
- А ты не вспоминай, - сказала Вера, наклонив голову над столом. Илья взглянул на неё и увидал, что уши у неё красные.
- Ты думай так, - тихо, но твёрдо продолжала девушка, - хоть день, да мой!.. Мне тоже не легко... Я - как в песне поётся - моё горе - одна изопью, мою радость - с тобой разделю...
Павел, слушая её речь, хмурился... Илья почувствовал желание сказать что-нибудь хорошее, ободряющее этим людям и, подумав, сказал:
- Что же делать, коли узла не развяжешь? А я... Так вам обоим скажу: будь у меня денег тысяча, - я бы вам! Нате! Примите, сделайте милость, ради вашей любви... Потому - я чувствую - дело ваше с душой, дело чистое, а на всё прочее - плевать!
В нём что-то вспыхнуло и горячей волной охватило его. Он даже встал со стула, видя, как девушка, подняв голову, смотрит на него благодарными глазами, а Павел улыбается ему и тоже ждёт ещё чего-то от него.
- Я первый раз в жизни вижу, как люди любят друг друга... И тебя, Павел, сегодня оценил по душе, - как следует!.. Сижу здесь... и прямо говорю - завидую... А насчёт... всего прочего... я вот что скажу: не люблю я чуваш и мордву, противны они мне! Глаза у них - в гною. Но я в одной реке с ними купаюсь, ту же самую воду пью, что и они. Неужто из-за них отказаться мне от реки? Я верю - бог её очищает...
- Верно, Илья! Молодчина! - горячо крикнул Павел.
- А вы пейте из ручья, - тихо прозвучал голос Веры.
- Нет, уж лучше вы мне чайку налейте! - сказал Илья.
- Какой вы хороший! - воскликнула девушка.
- Покорно благодарю! - серьёзно ответил Илья. На Павла эта маленькая сцена подействовала, как вино. Его живое лицо разрумянилось, глаза воодушевлённо засверкали, он вскочил со стула и заметался по комнате.
- Эх, чёрт меня съешь! Хорошо жить на свете, когда люди - как дети! Ловко я угодил душе своей, что привёл тебя сюда, Илья... Выпьем, брат!
- Разыгрался! - сказала девушка, с ласковой улыбкой взглянув на него, и обратилась к Илье: - Вот он всегда таков - то вспыхнет, то станет серенький, скучный да злой...
В дверь постучались, кто-то спросил:
- Вера, - можно?
- Иди, иди! Вот, Илья Яковлевич, - это Липа, подруга моя...
Илья поднялся со стула, обернулся к двери: пред ним стояла высокая, стройная женщина и смотрела в лицо ему спокойными голубыми глазами. Запах духов струился от её платья, щёки у неё были свежие, румяные, а на голове возвышалась, увеличивая её рост, причёска из тёмных волос, похожая на корону.
-- А я сижу одна, - скучно мне... слышу, у тебя смеются, - и пошла сюда... Ничего? Вот кавалер один, без дамы... я его занимать буду, хотите?
Она плавным движением подвинула стул к Илье, села на него и спросила:
- Вам скучно с ними, скажите? Они тут любезничают, а вам завидно, да?
- С ними не скучно, - смущаясь от её близости, сказал Илья.
- Жаль! - спокойно кинула женщина, отвернулась от Ильи и заговорила, обращаясь к Вере: - Знаешь, - была я вчера у всенощной в девичьем монастыре и такую там клирошанку видела - ах! Чудная девочка... Стояла я и всё смотрела на неё, и думала: "Отчего она ушла в монастырь?" Жалко было мне её...
- А я бы не пожалела, - сказала Вера.
- Ну как же! Поверю я тебе...
Илья вдыхал сладкий запах духов, разливавшийся в воздухе вокруг этой женщины, смотрел на неё сбоку и вслушивался в её голос. Говорила она удивительно спокойно и ровно, в её голосе было что-то усыпляющее, и казалось, что слова её тоже имеют запах, приятный и густой...
- А знаешь, Вера, я всё думаю - идти мне к Полуэктову или нет?
- Я не знаю...
- Может быть, я пойду... Он старый, - богатый. Но - жадный... Я прошу, чтоб он положил в банк пять тысяч и платил мне полтораста в месяц, а он даёт три и сто...
- Липочка! Не говори про это, - попросила её Вера.
- Хорошо, - не буду! - спокойно согласилась Липа и снова обернулась к Илье. - Ну-с, молодой человек, давайте разговаривать... Вы мне нравитесь... у вас красивое лицо и серьёзные глаза... Что вы на это скажете?
- Ничего не могу, - смущённо улыбаясь, ответил Илья, чувствуя, что эта женщина окутывает его, как облако.
- Ничего? Да вы скучный... Вы кто?
- Разносчик...
- Да-а? А я думала, вы служите в банке... или приказчиком в хорошем магазине. Вы очень приличный...
- Я чистоту люблю, - сказал Илья. Ему стало томительно жарко, и от духов у него кружилась голова.
- Любите чистоту? Это хорошо... А вы - догадливый?
- Как это?
- Вы уже догадались, что мешаете вашему товарищу, или нет ещё? плавно спросила его голубоглазая женщина.
- Я сейчас уйду!.. - сконфузившись, сказал Илья.
- Вера, можно мне утащить его?
- Тащи, коли пойдёт! - сказала Вера и засмеялась.
- Куда? - спросил Илья, волнуясь.
- А ты иди, дурашка! - крикнул Павел.
Илья, отуманенный, стоял и растерянно улыбался, но женщина взяла его за руку и повела за собой, спокойно говоря:
- Вы - дикий, а я капризная и упрямая. Если я захочу погасить солнце, так влезу на крышу и буду дуть на него, пока не испущу последнего дыхания... видите, какая я?
Илья шёл рука об руку с ней, не понимал, почти не слушал её слов и чувствовал только, что она тёплая, мягкая, душистая...
Эта связь, неожиданная, капризная, захватила Илью целиком, вызвала в нём самодовольное чувство и как бы залечила царапины, нанесённые жизнью сердцу его. Мысль, что женщина, красивая, чисто одетая, свободно, по своей охоте, даёт ему свои дорогие поцелуи и ничего не просит взамен их, ещё более поднимала его в своих глазах. Он точно поплыл по широкой реке, в спокойной волне, ласкавшей его тело.
- Мой каприз! - говорила ему Олимпиада, играя его курчавыми волосами или проводя пальцем по тёмному пуху на его губе. - Ты мне нравишься всё больше... У тебя надёжное, твёрдое сердце, и я вижу, что, если ты чего захочешь, - добьёшься... Я - такая же... Будь я моложе - вышла бы за тебя замуж... Тогда вдвоём с тобой мы разыграли бы жизнь, как по нотам...
Илья относился к ней почтительно: она казалась ему умной и, несмотря на зазорную жизнь, уважающей себя. Тело у неё было такое же гибкое и крепкое, как её грудной голос, и стройное, как характер её. Ему нравилась в ней бережливость, любовь к чистоте, уменье говорить обо всём и держаться со всеми независимо, даже гордо. Но иногда он, приходя к ней, заставал её в постели, лежащую с бледным, измятым лицом, с растрёпанными волосами, тогда в груди его зарождалось чувство брезгливости к этой женщине, он смотрел в её мутные, как бы слинявшие глаза сурово, молча, не находя в себе даже желания сказать ей "здравствуй!"
Она, должно быть, понимала его чувство и, закутываясь в одеяло, говорила ему:
- Уходи отсюда! Ступай к Вере... Скажи старухе, чтоб принесла воды со снегом...
Он уходил в чистенькую комнату подруги Павла, и Вера, видя его нахмуренное лицо, виновато улыбалась. Однажды она спросила:
- Что, горька наша сестра?
- Эх, Верочка! - ответил он. - На вас и грех - как снег... Улыбнётесь вы - он растает...
- Бедненькие вы с Павлом, - пожалела его девушка. Веру он любил, жалел её, искренно беспокоился, когда она ссорилась с Павлом, мирил их. Ему нравилось сидеть у неё, смотреть, как она чесала свои золотистые волосы или шила что-нибудь, тихонько напевая. В такие минуты она нравилась ему ещё больше, он острее чувствовал несчастие девушки и, как мог, утешал её. А она говорила:
- Нельзя так жить, нельзя, Илья Яковлевич. Ну, я равно... так пачколей и буду... а Павел-то за что около меня?
Их беседы нарушала Олимпиада, являясь пред ними шумно, как холодный луч луны, одетая в широкий голубой капот.
- Идём чай пить, каприз!.. Потом и ты приходи, Верочка...
Розовая от холодной воды, чистая, крепкая и спокойная, она властно уводила за собой Илью, а он шёл за нею и думал: её ли это, час тому назад, он видел измятой, захватанной грязными руками?
За чаем она говорила:
- Жаль, что ты мало учился... Торговлю надо бросить, надо попробовать что-нибудь другое. Погоди, я найду тебе местечко... нужно устроить тебя... Вот, когда я поступлю к Полуэктову, мне можно будет сделать это...
- Что - даёт пять-то тысяч? - спросил Илья.
- Даст! - уверенно ответила женщина.
- Ну, ежели я его когда-нибудь встречу у тебя, - оторву башку!.. - с ненавистью выговорил Илья.
- Погоди, когда он даст мне деньги, - смеялась женщина.
Купец дал ей всё, чего она желала. Вскоре Илья сидел в новой квартире Олимпиады, разглядывал толстые ковры на полу, мебель, обитую тёмным плюшем, и слушал спокойную речь своей любовницы. Он не замечал в ней особенного удовольствия от перемены обстановки: она была так же спокойна и ровна, как всегда.
- Мне двадцать семь лет, к тридцати у меня будет тысяч десять. Тогда я дам старику по шапке и - буду свободна... Учись у меня жить, мой серьёзный каприз...
Илья учился у неё этой неуклонной твёрдости в достижении цели своей. Но порой, при мысли, что она даёт ласки свои другому, он чувствовал обиду, тяжёлую, унижавшую его. И тогда пред ним с особенною яркостью вспыхивала мечта о лавочке, о чистой комнате, в которой он стал бы принимать эту женщину. Он не был уверен, что любит её, но она была необходима ему. Так прошло месяца три.
Однажды, придя домой после торговли, Илья вошёл в подвал к сапожнику и с удивлением увидал, что за столом, перед бутылкой водки, сидит Перфишка, счастливо улыбаясь, а против него - Яков. Навалившись на стол грудью, Яков качал головой и нетвёрдо говорил:
- Если бог всё видит - он видит и меня... Отец меня не любит, он жулик! Верно?
- Верно, Яша! Нехорошо, а - верно! - сказал сапожник.
- Как жить? - встряхивая растрёпанными волосами, спрашивал Яков, тяжело ворочая языком.
Илья стоял в двери, сердце его неприятно сжалось. Он видел, как бессильно качается на тонкой шее большая голова Якова, видел жёлтое, сухое лицо Перфишки, освещённое блаженной улыбкою, и ему не верилось, что он действительно Якова видит, кроткого и тихого Якова. Он подошёл к нему.
- Это ты что же делаешь?
Яков вздрогнул, взглянул в лицо его испуганными глазами и, криво улыбаясь, воскликнул:
- Я думал - отец...
- Что ты делаешь, а? - переспросил Илья.
- Ты, Илья Яковлич, оставь его, - заговорил Перфишка, встав со стула и покачиваясь на ногах. - Он в своём праве... Ещё - слава тебе господи, что пьёт...
- Илья! - истерически громко крикнул Яков. - Отец меня... избил!
- Совершенно правильно, - я тому делу свидетель! - заявил Перфишка, ударив себя в грудь. - Я всё видел, - хоть под присягой скажу!
Лицо у Якова действительно распухло, и верхняя губа вздулась. Он стоял пред товарищем и жалко улыбался, говоря ему:
- Разве можно меня бить?
Илья чувствовал, что не может ни утешать товарища, ни осуждать его.
- За что он тебя?
Яков шевельнул губами, желая что-то сказать, но, схватив голову руками, завыл, качаясь всем телом. Перфишка, наливая себе водки, сказал:
- Пускай поплачет, - хорошо, когда человек плакать умеет... Машутка тоже... Заливается во всю мочь... Кричит - зенки выцарапаю! Я её к Матице отправил...
- Что у него с отцом? - спросил Илья.
- Вышло очень дико... Дядя твой начал музыку... Вдруг: "Отпусти, говорит, меня в Киев, к угодникам!.." Петруха очень доволен, - надо говорить всю правду - рад он, что Терентий уходит... Не во всяком деле товарищ приятен! Дескать, - иди, да и за меня словечко угодникам замолви... А Яков - "отпусти и меня..."
Перфишка вытаращил глаза, скорчил свирепую рожу и глухим голосом протянул:
- "Что-о?.." - "И меня - к угодникам!.." - "Как так?" - "Хочу, говорит, помолиться за тебя..." Петруха как рявкнет: "Я те помолюсь!" А Яков своё: "Пусти!" Кэ-ек Петруха-то хряснет его в морду! Да ещё, да...
- Я не могу с ним жить! - закричал Яков. - Удавлюсь! За что он меня прибил? Я от сердца сказал...
Илье стало тяжко от его криков, он ушёл из подвала, бессильно пожав плечами. Весть о том, что дядя уходит на богомолье, была ему приятна: уйдёт дядя, и он уйдёт из этого дома, снимет себе маленькую комнатку - и заживёт один...
Когда он вошёл к себе, вслед за ним явился Терентий. Лицо у него было радостное, глаза оживились; он, встряхивая горбом, подошёл к Илье и сказал:
- Ну - ухожу я! Господи! Как из темницы на свет божий лезу...
- А ты знаешь - Яков-то пьян напился... - сухо сказал Илья.
- А-а-а! Нехорошо-о!
- Отец-то его при тебе ведь ударил?
- При мне... А что?
- Что ж, ты не можешь понять, что он с этого и напился? - сурово спросил Илья.
- Разве с этого? Скажи, пожалуй, а?
Илья ясно видел, что дядю нимало не занимает судьба Якова, и это увеличивало его неприязнь к горбуну. Он никогда не видал Терентия таким радостным, и эта радость, явившаяся пред ним тотчас же вслед за слезами Якова, возбуждала в нём мутное чувство. Он сел под окном, сказав дяде:
- Иди в трактир-то...
- Там - хозяин... Мне поговорить с тобой надо...
- О чём?
Горбун подошёл к нему и таинственно заговорил:
- Я скоро соберусь. Ты останешься тут один и... стало быть... значит...
- Да говори сразу, - сказал Илья.
- Сразу? - часто мигая глазами, воскликнул Терентий вполголоса. - Тут тоже не легко... накопил я денег... немного...
Илья взглянул на него и нехорошо засмеялся.
- Ты что? - вздрогнув, спросил его дядя.
- Ну, накопил ты денег...
И он особенно отчетливо выговорил слово "накопил".
- Да, так вот... - не глядя на него, заговорил Терентий. - Ну, значит... два ста решился я в монастырь дать. Сто - тебе...
- Сто? - быстро спросил Илья. И тут он открыл, что уже давно в глубине его души жила надежда получить с дяди не сто рублей, а много больше. Ему стало обидно и на себя за свою надежду - нехорошую надежду, он знал это, и на дядю за то, что он так мало даёт ему. Он встал со стула, выпрямился и твёрдо, со злобой сказал дяде:
- Не возьму я твоих краденых денег...
Горбун попятился от него, сел на кровать, - жалкий, бледный. Съёжившись и открыв рот, он смотрел на Илью с тупым страхом в глазах.
- Что смотришь? Не надо мне...
- Господи Исусе! - хрипло выговорил Терентий. - Илюша, - ты мне как сын был... Ведь я... для тебя... для твоей судьбы на грех решился... Ты возьми деньги!.. А то не простит мне господь...
- Та-ак! - насмешливо воскликнул Илья. - Со счетами в руках к богу-то идёшь?.. И - просил я тебя дедушкины деньги воровать? Какого человека вы ограбили!..
- Илюша! И родить тебя не просил ты... - смешно Протянув руку к Илье, сказал ему дядя. - Нет, ты деньги возьми, - Христа ради! Ради души моей спасенья... Господь греха мне не развяжет, коли не возьмёшь...
Он умолял, а губы у него дрожали, а в глазах сверкал испуг. Илья смотрел на него и не мог понять - жалко дядю или нет?
- Ладно! Я возьму... - сказал он наконец и тотчас вышел вон из комнаты. Решение взять у дяди деньги было неприятно ему; оно унижало его в своих глазах. Зачем ему сто рублей? Что можно сделать с ними? И он подумал, что, если б дядя предложил ему тысячу рублей, - он сразу перестроил бы свою беспокойную, тёмную жизнь на жизнь чистую, которая текла бы вдали от людей, в покойном одиночестве... А что, если спросить у дяди, сколько досталось на его долю денег старого тряпичника? Но эта мысль показалась ему противной...
С того дня, как Илья познакомился с Олимпиадой, ему казалось, что дом Филимонова стал ещё грязнее и тесней. Эта теснота и грязь вызывали у него чувство физического отвращения, как будто тела его касались холодные, скользкие руки. Сегодня это чувство особенно угнетало его, он не мог найти себе места в доме, пошёл к Матице и увидал бабу сидящей у своей широкой постели на стуле. Она взглянула на него и, грозя пальцем, громко прошептала, точно ветер подул:
- Тихо! Спит!..
На постели, свернувшись клубком, спала Маша.
- Каково? - шептала Матица, свирепо вытаращив свои большие глаза. Избивать детей начали, ироды! Чтоб земля провалилась под ними...
Илья слушал её шёпот, стоя у печки, и, рассматривая окутанную чем-то серым фигурку Маши, думал: "А что будет с этой девочкой?.."
- Знаешь ты, что он Марильку выдрал за косу, этот чёртов вор, кабацкая душа? Избил сына и её и грозит выгнать их со двора, а? Знаешь ты? Куда она пойдёт, ну?
- Я, может, достану ей место... - задумчиво сказал Илья, вспомнив, что Олимпиада ищет горничную.
- Ты! - укоризненно шептала Матица. - Ты ходишь тут, как важный барин... Растёшь себе, как молодой дубок... ни тени от тебя, ни жёлудя...