Не Саманта, разумеется, а Тереза, ее сестра-близнец. Перед смертью, получив в автомобильной аварии тяжелейшие травмы мозга, она не один месяц провела в кровати, и это не могло не сказаться на ее красоте. Но, даже побледнев, Тереза оставалась прекрасной, более того, светилась изнутри, излучала внеземную красоту мученицы, поднимающейся в небо на картине кого-то из великих художников далекого прошлого.
Получалось, что шестью годами раньше Баргхест уже знал Ребекку. Присутствовал при смерти Терезы.
Саманта, по ее словам, тоже находилась рядом с сестрой в эти последние часы. Однако она никогда не упоминала Баргхеста.
Вообще редко говорила об умершей сестре-близняшке. Он это понимал и не находил подозрительным. Конечно же, рана продолжала болеть.
Более-менее подробно она рассказала о смерти Терезы лишь несколькими днями раньше, под земляничными деревьями. До этого у Райана создалось впечатление, что Тереза погибла в автомобильной аварии или умерла чуть позже.
На фотографии голова мертвой женщины лежала на подушке. Ее золотые волосы, аккуратно, с любовью и заботой расчесанные, обрамляли лицо.
А вот полоски липкой ленты, прихватывающие верхние веки ко лбу, выглядели надругательством над покойницей.
Если раньше сердце Райана билось громко и неритмично, то теперь устойчиво и спокойно, и в доме тоже воцарилось спокойствие, и в ночи вокруг дома, словно все люди в Лас-Вегасе в этот самый момент заснули или рассыпались пылью, все колеса перестали вращаться, двигатели заглохли, птицы не могли ни махать крыльями, ни петь, ползающих тварей парализовало, воздух застыл, а время остановилось, оборвав тиканье часов.
Реальным был этот миг абсолютной тишины или воображаемым, но Райану захотелось заорать во весь голос и разорвать тишину, прежде чем она навсегда поглотит мир.
Он, конечно, не закричал, потому что почувствовал скрытый смысл этого мгновения: истина требовала, чтобы до нее докопались.
Тишина, похоже, изливалась с фотографии, которая лежала на столе перед Райаном, изливалась и заполняла мир, словно лицо мертвой Терезы могло заглушить все звуки, чтобы привлечь внимание Райана. Его подсознание командовало: «Наблюдай, замечай, раскрывай». Этот образ таил в себе что-то очень важное для него, шокирующее откровение, которое он до сих пор упускал из виду, хотя именно оно, возможно, могло его спасти.
Райан всматривался в ее мертвый взгляд, гадая, а не смогут ли переплетения света и тени, отраженные в ее глазах, показать комнату, в которой она умирала, людей, которые присутствовали при ее кончине, а возможно, и что-то еще, объясняющее его нынешнее, чреватое смертью состояние.
Отражения были очень уж крошечные. И Райан ничего не мог в них различить, как ни щурился.
Его взгляд прошелся по щекам Терезы, впадинам и изгибам носа, по идеальной формы губам.
С них более не срывалось дыхание, только тишина, но он надеялся услышать, мысленным ухом, несколько слов, которые объяснили бы, почему у него гипертрофическое сердце, и открыли будущее.
Какое-то движение, уловленное периферийным зрением, заставило Райана вздрогнуть.
Он поднял голову, ожидая, что один из покрытых пленкой трупов вырвался из удерживающей его арматуры и пришел за ним.
Но в кабинет из коридора вошла безымянная брюнетка, и ее голос разрушил чары тишины.
– Я далеко не впечатлительна, но от этого дома мурашки бегут по коже.
– У меня тоже, – ответил Райан.
Вытащил фотографию Терезы из пластикового конверта, отложил в сторону, закрыл папку.
– Он ее хватится, – предупредила брюнетка.
– Возможно, и хватится. Мне без разницы. Пусть гадает, куда она подевалась.
Райан положил обе папки на книжную полку, откуда их и брал.
Брюнетка стояла в дверном проеме, привалившись к косяку, сложив руки на груди.
– Мы за ними следим. Они уже пообедали и уехали к ней на квартиру.
Райан решил, что брюнетке лет тридцать, от силы тридцать пять, но вела она себя так, будто прожила на свете лет на десять больше. Излучала уверенность в себе, которая основывалась скорее на мудрости, чем на гордости.
– Вы бы ему позволили? – спросил Райан.
– Позволила что?
– Прикоснуться к вам.
Ее глаза напоминали уже не надгробные камни, а стены замка, и только идиот мог решиться пойти на их штурм.
– Я бы отстрелила ему крантик.
– Я верю, что отстрелили бы.
– И оказала бы немалую услугу человечеству.
– Почему Ребекка позволяет? – задал он еще один вопрос.
– Что-то с нею не так.
– Что?
– И не только с нею. Половина мира влюблена в смерть.
– Только не я.
Брюнетка обвиняюще глянула на фотографию Терезы, которая осталась на столе.
– Это всего лишь доказательство, – пояснил Райан.
– Чего?
– Пока не знаю.
Ранее он обыскал стол. Теперь открыл ящик, где лежали канцелярские принадлежности, достал конверт девять на двенадцать дюймов, сунул в него фотографию.
– Здесь мне больше нечего делать, – подвел он итог.
Они вместе обошли дом, погасили в комнатах свет, притворяясь, будто не прислушиваются к шагам трупов, идущих следом.
В вестибюле брюнетка остановилась у пульта охранной сигнализации.
– Уходя, он поставил дом на охрану. Я должна сделать то же самое.
Когда она набирала код, который каким-то образом узнала, Райан спросил: «Как вы смогли отключить охранную систему?»
– Нужные инструменты и годы практики.
Вероятно, инструменты были миниатюрными, потому что умещались в обычной женской сумочке.
– Держитесь рядом со мной, – предупредила брюнетка, когда они проходили по дорожке между чайными деревьями. На тротуаре повернули на юг. – Я припарковалась в полутора кварталах отсюда.
Райан знал, что он нужен ей не для защиты. Она могла постоять за себя не хуже Джорджа Зейна.
В отсутствие уличных фонарей и при крошечном серпике луны теней они не отбрасывали.
Здесь, в милях от сверкания казино, в небе светили звезды.
Как и все поселения в Мохаве, этот микрорайон Лас-Вегаса казался временным. Океан отступил из этих мест в стародавние времена, оставив море песка, и если пустыня была не более вечной, чем океан, то уж построенные в ней города казались просто эфемерными.
– Если в вашей жизни что-то не складывается, меня это не касается, – продолжила брюнетка, и Райан целиком и полностью с ней согласился.
– Уилсон Мотт так строит свою работу, что меня уволят, если скажу хоть слово, помимо уже сказанного.
– У меня нет причин передавать ему ваши слова, – заверил ее Райан, заинтригованный последней фразой брюнетки.
– Вы одержимы.
– Я не верю ни в дьявола, ни в призраков.
– Меня это не удивляет.
На другой стороне улицы Зейн сидел за рулем «Мерседеса». Они прошли мимо.
– Призраки тут ни при чем. Вы одержимы собственной смертью.
– И что это означает?
– Это означает, что вы ждете, когда упадет топор.
– Будь я параноиком, я бы задался вопросом, а не собирал ли Уилсон Мотт досье и на меня.
– Просто я хорошо разбираюсь в людях.
Над их головами что-то пролетело. Увидев широкие светлые крылья, Райан решил, что сова.
– И судя по всему, вы не можете понять, кто?
– Кто что?
– Кто собирается вас убить.
Монотонный стрекот цикад напоминал скрежет бритвенных лезвий по бритвенным лезвиям.
– И пока вы будете пытаться понять, кто… вы должны помнить о причинах насилия, – добавила брюнетка.
Райан задался вопросом, а не служила ли она в полиции до того, как начала работать у Мотта.
– Их всего пять: похоть, зависть, злость, алчность и месть.
– Вы хотите сказать, мотивов.
Они подошли к ее машине.
– Лучше воспринимать их как человеческие недостатки, а не мотивы.
К ним приближался автомобиль, они видели включенные подфарники, слышали шум двигателя.
– Но, кроме обычных причин, есть еще и главная, более важная.
Она открыла водительскую дверцу «Хонды», повернулась, пристально посмотрела на Райана.
– Эта главная причина – всегда истинный мотив убийцы.
– И какова же главная причина насилия? – спросил Райан.
– Ненависть к правде.
Как выяснилось, к ним приближался «Мерседес»-седан. Джордж Зейн остановил автомобиль посреди мостовой, чуть дальше «Хонды», оставив Райана и женщину в свете лунного серпа и звезд.
– Если вы захотите поговорить, я… Кэти Сайна.
– Утром вы ясно дали понять, что никогда не скажете мне свое настоящее имя.
– В этом я ошиблась. И вот что еще, мистер Перри…
Он ждал.
– Ненависть к правде – это грех. Из него произрастает гордыня и стремление к хаосу.
Слабый лунный свет превратил ее глаза в серебряные монетки.
– Мы только-только покинули дом человека, который всеми силами стремится к хаосу. Будьте осторожны. Это заразно.
Потянувшись к его руке, Кэти не пожала ее, а взяла в свои, прощаясь с ним как друг, а не деловой партнер.
Прежде чем он нашелся с ответом, скользнула за руль, закрыла дверцу, завела двигатель.
Райан стоял на мостовой, наблюдая за уезжающим автомобилем. Потом занял заднее сиденье «Мерседеса».
– Возвращаемся в отель, сэр? – спросил Зейн.
– Да, пожалуйста.
В руках Райан держал конверт из плотной бумаги с фотографией умершей Терезы Рич. Надеялся, что эта фотография поможет ему спастись от неминуемой смерти.
Для дальнейшего ее изучения требовался сканер с высоким разрешением и лучшее программное обеспечение для исследования изображений. Так что сегодня фотография ничем помочь ему не могла.
По пути в отель Райан мысленно то и дело возвращался к Кэти Сайна, спрашивал себя, насколько искренне она говорила?
В свете недавних событий не мог не задаться вопросом, дала бы она ему дельный совет и предложила бы помощь, не будь он богатым человеком?
Глава 19
С заднего сиденья «Мерседеса» Райан несколько раз позвонил. И когда они добрались до отеля, без опаски вручил конверт с фотографией Джорджу Зейну.
Хотя основные отделения компании Уилсона Мотта находились в Нью-Йорке, Лос-Анджелесе и Сиэтле, он поддерживал тесные партнерские отношения с другими охранными фирмами, в том числе и в Лас-Вегасе. Поэтому быстро договорился об оцифровке фотографии Терезы и приобретении необходимой аппаратуры и программного обеспечения, которое позволило бы Райану всесторонне изучить фотографию.
В половине седьмого утра, когда корпоративный «Лирджет» с Райаном на борту оторвался от взлетной полосы аэродрома в Лас-Вегасе, люди Мотта уже доставили все необходимое в номер отеля в Денвере, где намеревался остановиться Райан.
Написав Саманте, что едет в Денвер по делам, он решил там побывать. Сам не знал почему.
Эта поездка не была искуплением за ложь, да и ложь от этого не перестала быть ложью. Пока он не собирался рассказывать Саманте о своем расследовании, связанном с ее матерью и Спенсером Баргхестом, которое тянуло на предательство.
Не хотелось ему возвращаться в Ньюпорт-Коуст до встречи с доктором Самаром Гаптой, назначенной на вторник. После того как Райан застал Ли и Кей шепчущимися на кухне, он почувствовал (и полагал, что почувствует после возвращения), что за ним наблюдают в его собственном доме.
Лас-Вегас не предлагал ему ничего, кроме азартных игр. Но он уже участвовал в игре с максимально высокой ставкой, поэтому ни кости, ни блэкджек, ни баккара не могли отвлечь его от осознания того, что на кон поставлена его жизнь.
Короче, ранним утром Райан решил лететь в Денвер.
Ленч заказал в номер, обед тоже. Аппетита не было никакого, но он поел.
Неудивительно, что ночью ему снились сны. Он мог рассчитывать на встречу с трупами, законсервированными или нет, однако они в его сны не заглянули.
В своих снах он не видел людей, не видел монстров, лишь ландшафты и здания, причем не только подводный город.
Он шел по проложенной в долине дороге ко дворцу на склоне. Когда-то зеленой долине, но теперь трава засохла, цветы завяли, на деревьях у реки не осталось ни листочка, вода же поднялась, черная, несущая пепел и мусор. Окна дворца, которые прежде заполнял золотой свет, стали красными, в них метались тени, и чем ближе он подходил к открытой двери, тем сильнее нарастал его страх: он боялся тех существ, которые могли выбежать из дворца и наброситься на него.
В следующем сне он очутился на берегу озера. Вокруг выпирали из земли черные скалы, росли высокие деревья. Ухмыляющаяся луна плыла по черному небу, скалящаяся луна смотрела на него из черной воды. Отравленные волны выплескивались на камни, на которых он стоял, что-то поднялось из воды в центре озера, что-то огромное, с боков стекала черная вода, вместе с ней сползала луна…
Утром, пока Райан принимал душ, завтракал и летел в Денвер на корпоративном реактивном самолете, образы из кошмаров часто возникали в голове. По ощущениям, в этих местах он когда-то бывал, не во сне, а наяву, слишком они были реальными для элементов сна, четкими, ясными, живыми.
Вновь Райан подумал, что подводит его не только тело, но и голова. Возможно, нарушения в работе сердца приводили к ухудшению циркуляции крови, вот мозг и давал сбои, не получая необходимого количества питательных веществ.
Глава 20
Поселился Райан в пятизвездочном отеле. Окна президентского «люкса» (единственного свободного на момент заказа) выходили на небоскребы из стекла и стали.
На западе заросшие лесом горы тянулись к громадным облакам: на выстроенных из них Андах высились серо-черные Гималаи, и все это небесное сооружение выглядело достаточно тяжелым, чтобы при падении раздавить лежащую внизу землю.
В уютной библиотеке президентского «люкса» Райана дожидался компьютер и все периферийное оборудование, необходимое для детального изучения фотографии мертвой Терезы. Около клавиатуры стояла коробка с пирожками из лучшей пекарни Денвера. Уилсон Мотт всегда выполнял полученный заказ.
Программное обеспечение включало и подробную инструкцию. Хотя Райан заработал состояние на Интернете и сам написал множество программ, он экспериментировал все утро, пока не разобрался во всех тонкостях анализа фотографий.
К полудню понял, что надо прерваться. После пирожков есть не хотелось. Но он решил, что автомобильная прогулка будет очень даже кстати. Пожалел, что под рукой нет «Форда Вуди Вэгена» или какого-нибудь другого принадлежащего ему раритетного автомобиля.
Возможно, заболевание сердца требовало, чтобы за руль сел нанятый водитель, но ему хотелось поездить одному. Во время полета из Лас-Вегаса пилот связался с отелем, и Райану зарезервировали внедорожник. Он мог взять его в любое время дня и ночи.
Черный «Кадиллак Эскалада» устроил его по всем параметрам. Райан мог ездить по городу, не опасаясь заблудиться: возникни у него желание вернуться в отель, навигационная система автомобиля подсказала бы дорогу.
Ранее он побывал в Денвере дважды, но тогда знакомство с городом ограничилось лишь Конгресс-центром и прилегающими кварталами. Теперь ему хотелось побывать и в других местах.
Улицы, по случаю воскресенья, практически пустовали. Не прошло и получаса, как он подъехал к небольшому парку, площадью в два, максимум в три акра, который примыкал к старой кирпичной церкви.
Что заставило Райана припарковать «Эскаладу» у тротуара и пойти в парк на своих двоих, так это осины… во всяком случае, он так думал. В осеннем наряде они сверкали золотом, выделяясь ярким пятном под нависшим серым небом.
В парке он не нашел ни детской площадки, ни военного мемориала, только вымощенные кирпичом тропинки, которые вились среди упавшей листвы, да редкие скамейки. Сев на любую из них, человек мог полюбоваться красотой осенней природы.
Первый снегопад отстоял от этого достаточно теплого дня на многие недели.
И хотя галеоны облаков на большой высоте держали путь на восток, у земли атмосфера пребывала в покое. Но даже при отсутствии ветерка осины дрожали, как, впрочем, и всегда.
Шагая по дорожке, Райан частенько останавливался, чтобы послушать шелест деревьев, звук этот всегда ему нравился. Осины так чутко откликаются на любое движение воздуха только потому, что черешок листа у них очень тонкий и гибкий, тогда как сам лист достаточно широкий, с большой парусностью.
Присев отдохнуть на скамью, Райан вдруг понял, что никогда не слышал шепота осин и вроде бы нигде не читал об особенностях осиновых листьев.
Парк этот понравился ему с первого взгляда. Прогулявшись среди осин, он ощутил к ним теплые чувства, словно к давним знакомцам.
А уж на скамейке, под пологом блестящих желтых листьев, теплые чувства переросли во что-то еще более сильное, в сердечное томление, щедро сдобренное ностальгией. Странное дело, впервые заглянув в этот парк, он вдруг почувствовал, что много раз сидел под этими деревьями, во все времена года, при любой погоде.
Пеночки-трещотки, готовясь к отлету на юг, пели в шепчущейся листве, громко и пронзительно: сви-сви-сви-ти-ти-ти-сви.
Райан понятия не имел, откуда он знает, что птички эти – пеночки-трещотки, но внезапно их пение превратило ностальгию в полновесное дежавю. В этот парк он точно попал далеко не в первый раз.
Уверенность, что он здесь бывал, причем не единожды, а часто, пробила его, как электрический разряд, и подняла со скамьи. Ощущение, будто он прикоснулся к сверхъестественному, было таким сильным, что волосы встали дыбом, а холодок пробежал по спине, словно указкой пересчитав каждый позвонок.