— Подковы.
— Где подковы? — Шарп повернулся к писарю.
— Я уже объяснил, сахиб. Уже объяснил. — Индиец, невысокого росточка, пухленький, средних лет мужчина со скорбным, как у гробовщика, лицом и перепачканными чернилами пальцами, торопливо закрывал бухгалтерские книги с явным намерением убрать их подальше от посторонних глаз. — А теперь, сахиб, пожалуйста, встаньте в очередь.
— Где подковы? — повторил Шарп, наклоняясь к нервному писарю.
— Контора закрыта! — закричал вдруг писарь. — Закрыта до завтра! Все дела будут рассматриваться завтра. Завтра! Приказ капитана Торранса!
— Ахмед! — спокойно произнес Шарп. — Пристрели мерзавца.
Ахмед не понимал английского, но писарь этого не знал. Индиец всплеснул руками.
— Мы закрываемся! Закрываемся! В таких условиях работать невозможно! Я буду жаловаться капитану Торрансу! У вас будут неприятности! Большие неприятности! — Он бросил взгляд на дверь, которая вела в глубь дома.
— Капитан Торранс там? — спросил Шарп.
— Нет, сахиб. Капитана там нет. И вам нельзя туда входить. Запрещено. Капитан болен.
Шарп пересек комнату и толкнул дверь. Индиец отчаянно завизжал, протестуя против насилия, но прапорщик не обращал на него внимания. За дверью висела муслиновая занавеска. Посреди комнаты покачивался закрепленный на потолочных балках матросский гамак. Сама комната на первый взгляд показалась пустой, но тут из темного угла донесся напоминающий всхлип звук, и Шарп, повернувшись туда, присмотрелся повнимательнее. В углу, скорчившись, сидела молодая женщина. Несмотря на сари, она была скорее европейкой, чем индианкой. Женщина пришивала к бриджам золотую тесьму, но, увидев чужака, опустила руки. В широко открытых глазах застыл страх.
— Кто вы, мэм?
Женщина покачала головой. У нее были черные волосы и очень бледная кожа. Страх ее, наверное, ощутил бы и слепой.
— Капитан Торранс здесь? — спросил Шарп.
— Нет, — прошептала чуть слышно она.
— Он болен, да?
— Если он так говорит… — Лондонский акцент выдавал в женщине англичанку.
— Вам не надо меня бояться, милая. Я не сделаю вам ничего плохого. — Шарп попытался успокоить незнакомку, потому что ее трясло от страха. — Вы — миссис Торранс?
— Нет!
— Значит, работаете на него?
— Да, сэр.
— А вы знаете, где он?
— Нет, сэр. — Англичанка говорила очень тихо и смотрела на чужака огромными глазами. Лжет, решил Шарп. Но, очевидно, на то у нее есть основательные причины. Боится, что Торранс накажет, если скажет правду? Но кто она? Довольно миленькая. И совсем еще молодая. Наверно, бибби Торранса. Везет же некоторым. Ему стало немного грустно.
— Извините, что побеспокоил вас, мэм, — сказал Шарп и, одолев сопротивление муслиновой занавески, вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.
Писарь покачал головой.
— Вам нельзя было туда заходить, сахиб. Жилое помещение! Только для капитана! Я буду вынужден сообщить мистеру Торрансу о вашем…
Шарп взялся за спинку стула и дернул его так, что индиец едва не свалился. Присутствовавшие одобрительно зашумели. Не обращая ни на кого внимания, прапорщик опустился на стул и пододвинул к себе бухгалтерские книги.
— Мне наплевать, что ты скажешь капитану Торрансу. Сначала расскажешь о подковах.
— Их нет, сахиб. Потерялись! — воскликнул писарь.
— Где потерялись и как?
Индиец равнодушно пожал плечами.
— Все теряется, — философски заметил он, осторожно пытаясь забрать у Шарпа гроссбухи. По пухлым щечкам стекал обильно пот. — Теряются, сахиб. Такова природа вещей. — Индиец потянул книги, но тут же опустил руки, наткнувшись на грозный взгляд прапорщика.
— Так… Мушкеты?
— Потерялись, — признал писарь.
— Ведра?
— Потерялись.
— Бумаги?
Писарь смутился.
— Бумаги? Какие бумаги, сахиб?
— Когда что-то теряется, — терпеливо объяснил Шарп, — об этом делается соответствующая запись. Таков в армии порядок. Понятно? Мы в армии, черт ее дери! Здесь и поссать нельзя, чтобы тебя кто-то не взял на заметку. Покажи мне записи.
Писарь печально вздохнул и раскрыл толстенный фолиант.
— Вот, сахиб. Здесь. — Испачканный чернилами палец уткнулся в страницу. — Бочка с подковами. Одна штука. Видите? Перевозилась на быке из Джамкандхи, утрачена при переправе через Годавари двенадцатого ноября.
— Сколько в бочке подков?
— Тысяча двести. — Длинноногий сержант-кавалерист вошел в комнату и остановился у порога, прислонившись к косяку.
— И на складе должно находиться четыре тысячи подков, так? — спросил Шарп.
— Вот, сахиб. — Писарь перевернул страницу. — Еще одна бочка, видите?
Прапорщик попытался разобрать чернильные каракули.
— Утрачена при переправе через Годавари, — прочитал он вслух.
— И вот еще, сахиб. — Индиец провел пальцем по строчке.
— Украдена, — прочитал Шарп. С носа писаря сорвалась, упала на страницу и расплылась капля пота. — Кто же ее украл?
— Неприятель, сахиб. — Индиец развел руками. — Их всадники повсюду.
— Всадники? Эти чертовы всадники готовы разбежаться от одного только взгляда, — горько усмехнулся высокий кавалерист. — Да они и яйцо у курицы не украдут, а не то что бочку подков.
— Конвой попал в засаду, сахиб, — стоял на своем писарь, — вот все и украли. — Он закрыл книгу.
Но Шарп еще не закончил. Отведя в сторону руку настырного индийца, прапорщик принялся листать страницы, отыскивая дату сражения под Ассайе. Запись нашлась, но сделана она была отличным от предыдущих почерком. Должно быть, учет вел сам капитан Маккей, и в заполненных им строчках слова «украдено» и «утрачено» встречались гораздо реже. Маккей отметил восемь ядер — затонули при переправе через реку — и две бочки пороха — украдены, а вот после битвы при Ассайе потери катастрофически возросли. За прошедшие недели не менее шестидесяти восьми быков лишились своего груза либо в результате несчастных случаев, либо вследствие действий неприятеля. Обращал на себя внимание и такой факт, что пропадали исключительно дефицитные вещи. Армия легко переживет утрату сотни ядер, но сильно пострадает от отсутствия запасных конских подков.
— Чей это почерк? — спросил Шарп, переворачивая одну из последних страниц.
— Мой, сахиб, — нервно переминаясь с ноги на ногу, ответил писарь.
— Как ты узнаешь, что что-то украдено?
Индиец пожал плечами.
— Мне говорит капитан. А когда нет капитана, то сержант.
— Сержант?
— Его здесь нет, сахиб. Повел конвой на север. Когда вернется, не знаю.
— Как зовут сержанта? — порывшись в записях и ничего не найдя, поинтересовался Шарп.
— Хейксвилл, — подсказал от двери кавалерист. — Тот еще прощелыга. Обычно нам приходится иметь дело с ним, поскольку капитан Торранс уж очень подвержен болезням.
— Вот черт! — Шарп поднялся и задвинул стул. Опять Обадайя Хейксвилл! — Почему его не отправили в полк? Он не должен здесь находиться! Ему здесь нечего делать!
— Сержант Хейксвилл, сахиб, знает систему, — объяснил писарь. — А остаться его попросил капитан Торранс.
Неудивительно, подумал Шарп. Уж если кто и знает систему, так это пакостник Обадайя. И надо же, нашел-таки тепленькое местечко! Греет руки, доит потихоньку коровку, но следов своих в книге учета не оставляет. Если что — во всем виноват писарь, а с Обадайи Хейксвилла взятки гладки!
— И как же работает система? — спросил он.
— Расписки.
— Расписки?
— Да, сахиб. Погонщику дают наряд, и когда он доставляет груз, наряд подписывают и приносят сюда. Здесь с ним расплачиваются, сахиб. Нет наряда с подписью — нет денег. Таково правило, сахиб. Нет бумажки — нет денег.
— И подков тоже нет, чтоб их, — вставил худощавый сержант из 19-го драгунского.
— Кто расплачивается? — спросил Шарп. — Сержант Хейксвилл?
— Обычно он, сахиб. Когда бывает здесь.
— Да что толку от этой системы, если я не могу получить подковы, — возмутился лейтенант.
— А я ведра, — добавил пушкарь.
— Все необходимое есть у бхинджари, — парировал писарь, размахивая руками так, как будто выгонял из комнаты надоедливых насекомых. — Все! Уходите! Отправляйтесь к бхинджари! У них есть все, что вам надо. Мы закрываемся до завтра! До завтра!
— Но откуда все это берется у бхинджари, а? Отвечай! — потребовал Шарп.
Индиец лишь развел руками. Бхинджари, местные торговцы, следовали за армией со своими стадами, повозками, тягловым скотом. Они продавали все, начиная от продуктов и выпивки и заканчивая женщинами и драгоценностями. И вот теперь, похоже, эти купцы начали предлагать на продажу еще и армейские припасы. Это означало, что войскам приходилось платить за вещи, которые прежде поставлялись бесплатно. Если все обстояло именно так, то Хейксвилл, конечно, в стороне не оставался, продавая вовсю краденое армейское добро.
— Куда мне пойти за подковами?
Отвечать писарю не хотелось, но, понимая, что иначе от назойливого прапорщика просто не избавиться, он в конце концов предложил обратиться в купеческий лагерь.
— Спросите, сахиб, и вас обязательно направят к тому, у кого они есть.
— Я подожду, пока ты сам назовешь мне имя.
— Я не знаю!
— Тогда откуда ты знаешь, что там есть подковы?
— Просто слышал! Сюда приходят разные люди. Рассказывают…
Шарп шагнул к индийцу и, схватив его за горло, прижал к стене.
— Ты не просто слышишь, что говорят люди. Ты еще и знаешь, где и что взять. И сейчас назовешь мне имя, или, черт возьми, мой араб выпустит тебе кишки, а остальное порубит на завтрак. Этот маленький паршивец вечно голодный.
Писарь выпучил глаза, хватая посиневшими губами воздух, и прохрипел:
— Наиг.
— Наиг? — повторил Шарп, освобождая индийца. Что-то знакомое. Наиг? Он вспомнил, что так звали одного купца, сопровождавшего армию при осаде Серингапатама. — Наиг? У него еще зеленые шатры, да?
Писарь закивал, потирая горло.
— Он самый, сахиб. Он самый. Но я вам ничего не говорил! Эти достопочтенные джентльмены свидетели! Я ничего вам не говорил!
— Наиг заправляет борделем, так? — Шарп вдруг вспомнил, что тогда, четыре года назад, Наиг водил дружбу с сержантом Хейксвиллом. Сам Шарп был в те времена рядовым и состоял под началом Обадайи Хейксвилла, который, подтасовав доказательства, добился, чтобы его приговорили к порке. Приятель сержанта Наиг занимался тем, что поставлял офицерам белокожих шлюх, которых возил в занавешенных зелеными занавесками повозках. — Точно! Контора закрывается! — объявил Шарп, к явному разочарованию артиллериста и кавалериста. — Пойдем искать Наига.
— Нет! — вскрикнул писарь.
— Нет? Это почему же?
— Наиг будет очень недоволен, сахиб.
— Недоволен? С какой это стати? Я ведь к нему не просто так, а за товаром, верно? У него есть подковы, и нам они нужны. Взаимный интерес. Ему радоваться надо.
— С Наигом, сахиб, надо держаться уважительно, — попытался объяснить писарь, нервно облизывая губы. — Он очень влиятельный человек. У вас есть деньги?
— Я лишь хочу посмотреть на его подковы, — ответил Шарп, — и если увижу, что они военного образца, то засуну парочку этому мерзавцу в глотку.
Индиец удрученно покачал головой.
— У Наига большая охрана, сахиб. Его охраняют джетти.
— Э, приятель, я, пожалуй, тебе не попутчик, — сказал лейтенант и повернулся к двери.
— Джетти? — переспросил драгун. — Это еще кто такие?
— Силачи, — объяснил Шарп. — Здоровые такие ублюдки. Убить человека им все равно, что цыпленку шею свернуть. — Он повернулся к писарю. — Откуда Наиг привез своих джетти? Из Серингапатама?
— Да, сахиб.
— Имел с ними дело раньше и не против убить еще парочку. Ты со мной? — обратился он к сержанту-кавалеристу.
Тот ухмыльнулся.
— А почему бы и нет?
— Кто еще? — спросил Шарп, однако больше желающих подраться не нашлось.
— Пожалуйста, сахиб, не надо, — слабо запротестовал индиец, но Шарп только отмахнулся и в сопровождении драгуна и Ахмеда вышел во двор.
— Как тебя зовут? — спросил он спутника.
— Локхарт, сэр. Элай Локхарт.
— А я Дик Шарп. И не называй меня «сэром». Я не офицерских кровей. Произвели под Ассайе, а лучше б остался в сержантах. Отправили заведовать быками, потому больше я, оказывается, ни на что не годен. Вот так. — Он посмотрел на шестерых солдат, ожидавших во дворе своего сержанта. — Что они здесь делают?
— Вы же не думаете, что я бы потащил эти проклятые подковы на себе, а? — возмутился Локхарт, делая своим людям знак следовать за ним. — Пошли, парни. Придется кое-кому дать по шее.
— Думаешь, миром дело не уладим?
— А вы сами как считаете? У него есть подковы, зато у нас нет денег. Без кулаков не обойтись.
— И то правда, — усмехнулся Шарп.
Локхарт вдруг огляделся и, убедившись, что рядом никого нет, как-то непривычно застенчиво спросил:
— Вы ведь заходили в другую комнату, сэр? Ну, ту, где живет капитан Торранс?
— Да, заходил, а что?
Сержант, вид и манеры которого выдавали бывалого солдата, совершенно неожиданно покраснел.
— А вы не видели там женщину, сэр?
— Темноволосую, с бледным лицом? Хорошенькую?
— Так точно, сэр. Это она.
— Кто такая?
— Служанка Торранса. Вдова. Он привез ее с мужем из Англии, но бедняга умер и оставил ее совсем одну. А уехать домой ей Торранс не разрешил. Держит при себе и не отпускает.
— А ты, выходит, хочешь переманить ее к себе?
— Я, сэр, видел ее только издали, — признался сержант. — Торранс служил в другом полку, в Мадрасском, но мы несколько раз стояли лагерем рядом с ними.
— Она там, — сухо ответил Шарп, — и еще жива.
— Капитан никуда ее не выпускает, — вздохнул сержант, пинком отбрасывая попавшуюся под ноги собачонку.
Они уже вышли из деревни и приближались к раскинутому неподалеку от нее походному лагерю, где жили семьи и где купцы держали скот и повозки. Большие белые быки с раскрашенными рогами ходили вокруг колышков, пощипывая травку. Между ними шныряли мальчишки, собирая сухие лепешки, которые нередко заменяли в здешних краях дрова для костра.
— Так расскажите об этих джетти, — попросил сержант.
— Они вроде силачей в цирке, только еще с какой-то религиозной чепухой. Меня не спрашивай — сам ничего не знаю. Здоровенные ублюдки, но малость неповоротливые и соображают туго. Я убил четверых в Серингапатаме.
— И с Хейксвиллом знакомы?
— Да уж, знаком. Этот подонок меня и завербовал. С самого первого дня жизни не давал, придирался ко всему, к чему только можно. Вообще-то он здесь и быть не должен, его место с Овсяными Лепешками, на юге. Добрался сюда, чтобы меня арестовать. Даже ордер добыл. А когда не получилось, решил, видать, остаться. Пристроился к теплой кормушке. Ставлю последний шиллинг, что это он, сволочь, сбывает Наигу армейские припасы и получает свою долю с прибыли. — Шарп остановился, выискивая взглядом зеленые палатки. — А как так получилось, что у вас нет с собой запаса подков?
— Запас был, да весь вышел. А пополняем мы его со склада. Так по крайней мере должно быть. После вчерашней погони у нас чуть ли не половина лошадей без подков осталась. Нам они позарез нужны.
Шарп заприметил наконец то, что искал, — скопление линялых зеленых палаток.
— Вон он, поганец. Ты как, справишься? Легко не получится.
Локхарт усмехнулся. Ростом он не уступал Шарпу, а лицо его носило следы многочисленных переделок.
— Какого ж черта было тащиться в такую даль? Если и подков не добуду, то хотя бы душу отведу.
— Заряжен? — Шарп имел в виду пистолет на поясе Локхарта. Там же висела и сабля.
— Будет заряжен. — Сержант вынул пистолет, и Шарп, повернувшись к Ахмеду, жестом велел мальчишке зарядить мушкет. Ахмед ответил белозубой улыбкой и указал на замок, давая понять, что оружие уже готово к бою.
— Сколько их там, этих клоунов? — поинтересовался Локхарт.
— Может, дюжина? — предположил прапорщик.
Сержант посмотрел на свою шестерку.
— С дюжиной мы совладаем.
— Точно, — согласился Шарп, — а раз так, то давай начнем. Устроим кое-кому неприятности. — И он ухмыльнулся, впервые с тех пор, как стал офицером, чувствуя себя в своей тарелке и получая удовольствие от приключения.
А это означало, что кому-то скоро придется не сладко.
Глава третья
Генерал-майор Уэлсли ехал на север во главе целой кавалькады, путь которой по равнине отмечало облако пыли, взбитой копытами коней и как будто повисавшей во влажном, неподвижном воздухе. Генеральский эскорт составляли два отряда кавалерии. Пусть армия Ману Баппу и потерпела сокрушительное поражение под Аргаумом, пусть остатки ее и сбежались в Гавилгур, на Деканском плоскогорье осталось немало маратхской конницы, готовой в любой момент нанести удар по отставшему обозу, заплутавшему конвою или армейским фуражирам, ежедневно отправлявшимся на поиски корма для животных. Зная об этом, британские кавалеристы ехали с обнаженными саблями. Ход задавал Уэлсли, с удовольствием пользовавшийся свободой, предоставленной расстилавшейся во все стороны равниной.
— Вы были сегодня у полковника Стивенсона? — спросил он, оборачиваясь к адъютанту.
— Да, сэр, но ему, к сожалению, не лучше.
— Передвигаться он по крайней мере может?
— На слоне, сэр.
Уэлсли хмыкнул. Стивенсону, командовавшему второй, меньшей частью армии, в последнее время нездоровилось. Болен был и Харнесс, командир одной из двух бригад, но спрашивать о его здоровье не имело смысла. В случае с полковником проблема заключалась не в физическом недомогании — шотландец просто рехнулся. Врачи в один голос утверждали, что виной всему иссушающая мозг жара, но Уэлсли сомневался в правильности предложенного диагноза. Жара и ром — возможно, но только не одна жара. Впрочем, кое в чем он с ними соглашался: индийский климат действует на европейцев губительно. Едва ли не каждый рано или поздно становился жертвой изнуряющей лихорадки, и генерал все чаще подумывал о том, не пришел ли и его час возвращаться на родину. Пожалуй, пора. Пока болезнь не добралась до него самого. А главное, пока его не совсем забыли в Лондоне. Французские армии взбудоражили едва ли не всю Европу, а значит, недалеко то время, когда и Англии придется отправлять армию для противодействия извечному врагу, и Уэлсли хотел принимать в этом участие. Ему четвертый десяток, надо составлять себе репутацию, но сначала необходимо покончить с маратхами, а для этого нужно брать Гавилгур. Именно с такими мыслями Уэлсли и направлялся сейчас к горному хребту, возвышавшемуся на северной границе плато.