Вот и не далее, как вчера она…
Я понимаю: словесная суета её раздражает. Но и упрекать меня в том, что я, горбатый – горбат, нет же никакого смысла. Зачем же левшу лечить праворукостью?
Вот и Юля тогда…
Несмотря на такой ветер, ничуть не холодно, даже брызги кажутся теплыми. Я мог бы, конечно, броситься на ее глазах в это кипящее море, мог бы рискнуть и плыть до самой середины моря, только бы она знала, что я не такой уж заскорузлый книжник, каким она меня, наверное, себе представляет. Но я не захватил с собой ни маску, ни ласты, и только это меня останавливает. Это и то, что я держу в своих руках ее плечи, слышу ее ровный голос. В конце концов, я должен слушать то, о чем она говорит, если хочу, чтобы и меня слышали.
– …искоренить в себе соблазны крайней нищеты и чрезмерного богатства, уповать на умеренный достаток хлеба насущного… Мы должны стать гениями меры…
Гений меры – это хорошая придумка, думаю я.
Кажется, что теплоход стоит на месте и мне больше не хочется рассматривать немых туристов. Я не предлагаю ей бинокль, чтобы не обидеть ее, хотя знаю уже, что обидеть ее невозможно. Эта странность все еще забавляет меня и заставляет искать причины и объяснения ее неуязвимости. Мы так и сидим на надувном матрасе, прислонившись к теплому камню и друг к другу, глядя то на белые буруны, то на белый теплоход, то на две пары загорелых голых ног. Волоски на моих ногах золотятся на солнце, а ее голени сверкают красной медью.
Она ни в чем меня не упрекает, разве что только когда проигрывает теннисную партию. Мол, я же учусь играть, мог бы быть и снисходительнее. Но я хочу казаться беспощадным. На самом же деле я не жажду победы. Так ее победить невозможно.
Я согласен и с тем, что мир увяз в чувственности, что страсти переполнили чашу жизни и обрести истинную радость бытия можно только тогда, когда поднимешься над ними, сбросишь с себя их тиранию. Кто с этим спорит? Я мог бы поспорить с ее красотой, вот с этими роскошными, налитыми солнцем нитями ее волос, с персиковой сочностью серьезных алых губ, со строгой сосредоточенностью взгляда больших чёрных глаз – со всей неуловимо нежной, акварельной, хрупкой женственностью. Я мог бы, конечно, спорить, но я не уверен, что выиграю этот спор.
– Ты слушаешь меня?
– Да.
Я готов слушать ее бесконечно и жить только сегодняшним днем, вот такими минутами, йотами жизни, наполненными только музыкой ее хрипловатого голоса. На свете нет мелодии слаще! Иногда крик чайки пытается разрушить эту симфонию звуков, но попытка оказывается тщетной. Чувствуя на себе ее взгляд, я киваю: да, слушаю. В подтверждение своего участия в разговоре я произношу:
– Да, страсти правят миром. Нос Клеопатры преобразил и украсил историю Рима, а плечи Жозефины завоевали полмира…
– Скрепнин, – спрашивает Юля, – скажи, а чьи плечи изменили историю твоей жизни?
Я помню эти плечи, еще бы!.. А ей отвечаю:
– Я склонен считать, что прав Пако Рабанн. По крайней мере, он всегда искренен в своих поступках.
Плечи Тины тогда ещё не привлекали моего внимания: я их просто не знал.
И снова тучка закрыла солнце, и мне приходится в очередной раз накинуть на любимые плечи курточку. Я рад, что эти бесстрастные податливые плечи пробуждают во мне жажду жизни, наполняют энергией мои мышцы, я с трудом сдерживаю себя, чтобы не броситься в бушующее море у нее на глазах. Я понимаю, что эта страсть – читать кожей пальцев шелковистость любимых плеч – неистребима в человеке.
– Ой, что это, что это?..
Юля смотрит так, будто видит это впервые.
– Это, – говорю я, – мой стек ваятеля.
– Ого!
– Ага, – говорю я, – ого!..
Вернуть прошлое? Теперь я убежден, что пришло время отпустить прошлое на свободу, открыть двери собственного сердца и дать ему волю.
ГЛАВА 36
Чего я все-таки опасался: нас могут обойти. Престиж первооткрывателя был для меня еще достаточно важен, чтобы не принимать его в расчет. Я как только мог неназойливо и не торопясь подводил Жору к мысли о том, что даже в наших условиях возможно получить клон.
– Да, – соглашался он, – но зачем? Мы все равно будем плестись в хвосте мировых достижений. Хотя, знаешь, ты прав: мы сможем. Как модель! Надо пытаться, а перспективы этого дела бескрайние.
Его убеждение в том, что мы в состоянии осилить технологию клонирования человека, вселяло надежду. Он, конечно же, будет готов поддержать новое направление в нашей деятельности, как только почувствует уверенность хоть в малейшем успехе.
О своих клеточках, об Азе и нашем первом клоне, который мы вырастили в бане, я продолжал помалкивать.
Прошло еще какое-то время. Мы по-прежнему возились с композициями, пытаясь соединить несоединимое. Например, в сперму кита подмешивали мумие с цветочной пыльцой. А то перемешивали мед с дорогими выдержанными винами и вытяжкой из чеснока или лиофилизированным прополисом, маточковым молочком или корнем женьшеня. Или вдруг смешивали корицу с перцем и зирой, чем-то там ещё и в них добавляли легендарный АУ-8, который Алтмери расхваливал на все лады. Котел долгожительства постоянно кипел, в нем варились Жорины идеи. Аленков то и дело привносил свои коррективные штучки, дымился пар небывалых надежд… Сказывалась сила привычки, заскорузлый стереотип мыслей. Метод научного тыка жил и властвовал: да, царил, щедро царил над нами.
Мы из преисподней Лумумбы перебрались в Курьяново…
Желтый домик в Курьяново давно привели в полный порядок.
Сюда не стыдно было привозить иностранных гостей, охать и ахать по поводу наших технологий, пить шампанское и фотографироваться у модуля по дезинтеграции тканей. Это было новым обнадеживающим направлением в изучении свойств раковых клеток. Теперь считалось общепризнанным, что раковые клетки, дедифференцируясь, получают автономию путем изменения свойств клеточной поверхности. Изучение ее состава и реакций на те или иные воздействия в биологической и медицинской науках стало модой. Внимание ученых мира было приковано к реакциям клеточной поверхности в самых разных условиях invivo и invitro. Аленков быстро собрал факты мировой науки в этой области и так же быстро издал книжку «Клеточная поверхность и реакции клеток», ставшую бестселлером среди ученых. Казалось, как это часто бывает, что рак вот-вот будет побежден, а значит, и жить станут дольше. Преждевременно умирают ведь от болезней старости – рака, заболеваний сосудов и сердца, чего там еще?.. При этом никто не думает ни о каком конце генетического кода. Куда там! Какой конец?! Какой генофонд и какие гены?! До клиники гена научная мысль еще не дошла. Еще нет способов управлять работой гена на уровне целого организма в клиническом аспекте.
У меня к этому времени появились свои испытательные апартаменты, где я мог предаваться любимому делу. Мой отсек, бокс, сектор так и назывался – молекулярно-генетическая лаборатория. Это была моя вотчина, мой хлев и очаг, поприще во плоти, если хотите – мой скит. Я был полновластным хозяином и добился того, чтобы здесь было поменьше людей. Когда Жоре нужно было спрятаться от назойливых посетителей, жен или вездесущих папарацци, он бежал ко мне: спрячь! Я прятал. Мы пили пиво и трепались обо всем на свете.
– Привезли Джоконду под колпаком, надо бы взглянуть на нее.
– Думаешь, стоит?
– А когда мы попадем с тобой в Париж? Ты же посадил меня здесь на цепь своими клонами!
Я то и дело укреплял его в мысли о возможности клонирования в нашей лаборатории человека. Для этого, я-то ведь знал это наверняка, здесь было все готово. Нужно было только переориентировать часть нашей работы в нужном направлении. Конечно, требовалась и другая команда, но и эта задача легко решалась.
Однажды он спросил меня в лоб:
– Слушай, ты меня преследуешь своими Хеопсами и Хаммурапи, Гильгамешами и Навуходоносорами. Зачем?
Я что-то промямлил на этот счет, мол, никто в Москве этим не занимается, а это ведь в науке направление стоящее. Не пора ли нам занять эту нишу?
– Зачем?
Он беспрестанно капал и капал по моему темечку своим «зачем?».
– Чтобы не кусать потом локти, – зло буркнул я.
И стал объяснять, чтобы он не задавал свои дурацкие вопросы. Все-таки мы ближе всех, убеждал я, понимая, что зря только трачу время, мы ближе всех подошли к пониманию роли генома и колоссальных возможностей его практического использования в биологии и медицине. Генетика генетикой, селекция и всякое такое – они идут своим трудным путем…
Жора делал удивленные глаза: не может такого быть! А я продолжал: Мендели, Морганы, Вавиловы и Дубинины… Уотсон и Крик… Да, ДНК – это нить жизни, но клонирование человека – это вмешательство в дела Творца…
– Неужели? – спросил Жора.
– Да!
– И?..
Жора был мастак поиздеваться.
– И свойства клеточной поверхности тоже зависят от работы генов, и все процессы в клетках и тканях, вообще все в организме…
– Что ты говоришь?!
Жора шутил. А я был как никогда серьезен.
– И мы получим блестящую модель…
– Ты в таких деталях и с такой уверенностью рассказываешь об этом, что можно подумать, ты ее уже получил.
Он посмотрел на меня так, словно поймал меня на горячем.
– Да? – спросил он.
Он ждал ответа.
– Давно, – сказал я.
Жора пригубил вино и приказал тоном генерала:
– А ну, выкладывай. Я же чувствую, что ты от меня что-то скрываешь.
Но я снова ничего ему не сказал. Он бы не поверил. Уж не помню, как я вышел из этой ситуации, притворился глухим или отшутился, но эта шутка изменила Жору. Время от времени он возвращался к этой теме. И вот однажды мы играли в теннис, и он с большим преимуществом выиграл у меня партию. Пожимая мне руку, он сказал:
– Послушай, мы давно с тобой не занимались клонированием, ты готов?
Я сделал вид, что не понимаю вопроса.
– Знаешь, я подумал: ты – прав. Завтра же начинаем.
– Зачем? – задал я ему его вопрос.
Он только улыбнулся.
– Ну, как я тебе всыпал? Ты поучись у меня резать мяч, вот смотри…
И, подбросив вверх желтый теннисный мячик, чуть присев и прогнувшись в спине как заправский теннисист, он вдруг резко и хлестко нанес по нему удар ракеткой, да так ловко, что тот угодил точно в среднюю линию площадки.
– Эйс, – сказал Жора, – учись. – И добавил: – Пока я жив.
Итак, решение было принято, требовалась остановка. Нужно было проанализировать все, что было у нас в руках, какое оружие хранилось на наших складах. За это время нам удалось спасти от неминуемой смерти с помощью генсодержащих липосом еще нескольких высокопоставленных чиновников, и теперь мы чувствовали себя королями. К нам и относились, как к королям. Мы могли теперь выбирать и всегда выбирали лучшее.
– С кого начнем? – спросил Жора.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ВОСКРЕШЕНИЕ ВОЖДЕЙ
ГЛАВА 1
Брежнева я впервые увидел на трибуне Мавзолея, где он появился в окружении правительственных лиц по случаю празднования какой-то знаменательной даты. Поговаривали, что это был двойник. С расстояния в несколько сотен метров невозможно было распознать так это или нет, но если бы и так, то, полагаю, замену бы сделали неотличимой. Я всегда избегал толпы, но тогда так получилось: мы с Жорой были вызваны генералом, и поскольку его присутствие на Красной площади было обязательным, он притащил нас с собой.
– Смотрите, – сказал он нам, почти не раскрывая рта и стоя спиной к Мавзолею, – это объекты ваших исследований.
– Выбирай, – сказал Жора, и легонько толкнул меня в плечо, – ах, какие они все прекрасные!
Улыбнувшись, я приветственно помахал рукой в сторону правительства, аки настоящий мелкий бес, лукавствующий. Среди видневшихся на трибуне фигур лишь присмотревшись можно было различить шевеление, а в общем впечатление было такое, что они вырастали там прямо из гранита усыпальницы вождя мирового пролетариата.
Я уже несколько раз посещал Ленина в его каменном пристанище, и тут, после слов генерала, мне снова захотелось туда попасть и каким-то невероятным способом заполучить кусочек драгоценной кожи. Ясно, что идея клонировать Ленина сидела у меня в печенках.
Нашего генерала куда-то позвали, и мы неуютно осиротели, оставаясь на месте. Делать было нечего, из толпы ведь не выберешься просто так, мы подняли воротники, чтобы хоть как-то защититься от пронзительного холодного ветра.
– С кого начнем? – спросил Жора.
– С головы… – зло сострил я, словно заполучить клетки генсека не составляло проблемы.
А чего? Поставка материала входила в обязанности генерала, а он свои задачи решал по-военному добросовестно. Мы же работали с клетками крови, слюны или мочи, которые нам привозили в зеленом «бобике»… И у нас всегда были какие-то проблемы: то подавлялся синтез ферментов, то экспрессия генов была слабовата, в общем, влияние внешних обстоятельств ежечасно напоминало о себе – как было извечно и будет во веки веков.
Мне надоело!
Жаль было времени, да и терпение кончилось.
Как-то я сказал об этом Жоре за очередной кружкой пива, на что он только облизал свою пухлую верхнюю губу. Глаза его были привычно прищурены, и я уже ждал его «Определенно!..». Но нет.
– Чего же ты хочешь? – через некоторое время спросил он, глядя сквозь меня, словно через стеклянную витрину.
Я молчал.
– Ты жаждешь славы…
Он поставил кружку с пивом на стол, достал из кармана зажигалку и, добыв сизый язычок пламени, как пещерный человек, стал поджаривать на нем воздушный пузырь копченого леща. Когда пузырь скуксился и почернел от копоти, Жора легонько подул на него, охлаждая, и, сунув в рот, принялся жевать.
– Все этого хотят, – сказал он, пряча зажигалку. – Но чем ты заслужил эту самую славу?
Я не нашелся с ответом. Не желать славы, тратя на достижение великой цели лучшие годы своей единственной жизни, было бы чистым фарисейством. А в том, что цель наша велика и величественна, никто из нас не сомневался.
Между тем, наш Михаил Николаевич неожиданно пропал. Как в воду канул. Но у нас еще оставались его миллионы. А с «Джокондой» мы так и не встретились, и потом кусали себе локти: упустили такую возможность!
ГЛАВА 2
– На такой скорости вряд ли ты мог бы попасть…
– Я не мог промахнуться, – признаюсь я, – это уже не первый раз…
Ей нравится, когда я прибегаю к ее помощи в решении своих опасных, как ей кажется, жизненных вопросов. Вот и сейчас она с удовольствием отзывается на мою просьбу, беря в руки бинокль, чтобы получше рассмотреть, кто там за нами увязался.
– Посмотри, – говорю я, – там никого нет?
Она устраивается на переднем сидении лицом назад и припадает к окулярам бинокля.
– Да нет, – с досадой говорю я, посмотрев на нее, – в бинокль на ходу ничего не увидишь.
Ее захватывает эта игра, и она не отрывает бинокля от глаз.
При резком повороте вправо она валится на меня, и мне приходится правой рукой сдерживать вес ее тела, чтобы она не завалилась на руль.
– Знаешь, – говорю я, – вот уже много лет подряд мне кажется, что за мной кто-то следит. Психиатры говорят…
Мы просто едем и едем…
Прекрасно!
Год тому назад я дал себе слово, что к нынешней осени выпущу брошюрку, объемом в один-полтора печатных листа, это на тридцать две или сорок восемь страниц. «Стратегия совершенствования». Как, не страшась страданий и самой смерти, жить на земле? Мне кажется, я сумею рассказать людям, донести до каждого правду жизни. Все, что сказано до меня Сократом, Сенекой, Спинозой и Фрейдом – тоже правда. Библия, Веды, Коран и Талмуд ответили на все вопросы бытия. Почему же человечество несчастно?
Вдруг меня охватывает ужас: меня не поймут. Я повторяю свои постулаты один за другим (десять штук) как когда-то повторял десять заповедей Бога.
Почему?
Только часам к девяти вечера мы пересекаем черту маленького южного городка. Глядя на редких прохожих, я понимаю, что никто из них даже не станет слушать мои постулаты. Они не только не знают русского или английского, они даже жесты понимают иначе, по-своему. Как с этим быть?
В отеле, после прохладного душа, голова светлеет. Я просто сижу и смотрю в открытое окно на океан. Разве я в состоянии улучшить этот бриз, этот пылающий закат, эти крики чаек?.. А сам думаю: я не мог промахнуться.
– Эгей, где ты там? – слышу я, – все готово…
Все готово!..
Я встаю, отбрасываю в сторону полотенце и с мокрой головой спешу к ней, чтобы она выслушала, наконец, мои постулаты. Никаких поучений, никаких наставлений, никакой диктатуры пролетариата или совести! К черту диктатуру!
– Что мы будем пить? – спрашивает Юля, когда я подхожу к маленькому зеленому столику, уставленному холодными закусками.
В центре стола – цветы!.. Маленький праздник в честь моего дня рождения! И ни одного гостя! Это тоже праздник! Диктатура уединения!
Юля идет навстречу босиком по паркету:
– С днем рождения, Рест…
Я понимаю, что никакая стратегия не в силах возвести ни в какое совершенство эти глаза, эти губы, лозу этих рук, оплетающих мою шею…
Они – совершенны! Им не нужна никакая «Стратегия» никакого «совершенствования».
Уверен: нет, не нужна!
ГЛАВА 3
Куда бы Жора ни направлялся – это могло быть ранним утром, ночью или белым днем – он всегда таскал меня за собой. Я ему нужен был как зеркало, в которое он мог, когда ему вздумается, заглянуть, чтобы поправить удушливый узел галстука (он терпеть не мог петлю на шее!), улыбнуться или подмигнуть, мол, все в порядке, старик, а то и гневно бросить красноречивый взор, возмутившись какой-нибудь важной персоной. Он даже разговаривал со мной, как с зеркалом, высматривая в моих глазах, мимике и жестах объяснения и даже оправдания своим словам или поступкам.
– Поехали, – говорил он, – Меликянц женится… Гульнем!..