Сильмариллион - Толкин Джон Рональд Руэл 18 стр.

Когда прошло семь лет после Четвертой Битвы, Моргот вновь начал войну и послал многочисленные войска против Хифлума. Яростной была битва на тропах Теневого Хребта, и в осаде Эйфель Сириона был убит стре­лой Галдор Высокий, владыка Дор-Ломина. Он защищал эту крепость име­нем Верховного Владыки Фингона; и там же незадолго до того погиб его отец Хадор Лориндол. Хурин, сын Галдора, тогда только еще вступил в пору зрелости, но был крепок телом и духом; и он, перебив множество ор­ков, отбросил их от Эред Вэтрина и преследовал в песках Анфауглифа.

Но король Фингон вынужден был отбиваться от двинувшихся с севера войск Ангбанда, и битва завязалась на самых равнинах Хифлума. Силы были неравны; но в залив Дрэнгист вошел флот Цирдана, и в урочный час эльфы Фаласа обрушились с запада на войско Моргота. Орки были разбиты и бежали, а победа досталась эльдарам, и конные лучники преследовали врагов даже в железных Горах.

Впоследствии Хурин, сын Галдора возглавил род Хадора в Дор-Ло­мине и служил Фингону. Хурин был не таким рослым, как его отец, дед или будущий сын, но зато вынослив и неутомим, быстр и гибок, подобно соро­дичам его матери, Харет из племени халадинов. Его женой была Морвен Эледвен, дочь Барагунда из рода Беора, та, что бежала из Дортониона вме­сте с Риан, дочерью Белегунда, и Эмельдир, матерью Берена. В то же время – об этом будет рассказано позже – изгнанники Дортониона были разбиты, и лишь Берен, сын Барахира, чудом избежав гибели, пробрался в Дориаф.

Глава 19 О Берене и Лутиэн

Среди повестей о разорении и скорби, что дошли до нас из тьмы тех дней, есть такие, в которых сквозь рыдания проступает радость, а под те­нью смерти таится бессмертный свет. Из них более всего любима эльфами повесть о Берене и Лутиэн. Об этих двоих была сложена песнь под назва­нием Лэйтиан – Освобождение из Рабства, которая длиной своей превосхо­дит все, кроме одной, песни о предначальном мире; здесь же эта история пересказана в нескольких кратких словах.

Уже сказано было, что Барахир не покинул Дортонион, и Моргот не­щадно преследовал его, пока у него не осталось лишь двенадцать спутни­ков. На юге к лесам Дортониона примыкали гористые вересковые пустоши, а на востоке от них лежало озеро Тарн Аэлуин, чьи берега поросли диким вереском; и все эти земли были бездорожны и дики, потому что даже в дни Долгого Мира никто не жил там. Но воды Тарн Аэлуин почитались высоко, ибо днем они были ясны и сини, а ночами в них отражались звезды; гово­рили, что сама Мелиан освятила их некогда. Туда отступили Барахир и его спутники и там устроили себе обиталище, и Моргот не мог их найти. Но слухи о деяниях Барахира и его воинов расходились повсюду; и вот Моргот велел Саурону отыскать их и уничтожить.

Среди спутников Барахира был Горлим, сын Ангрима. Жену его звали Эйлинель, и велика была их любовь, пока не грянула беда. Однажды Гор­лим, вернувшись с порубеж­ных стычек, увидел, что дом его разграблен и пуст, а жена исчезла; и не знал он, убили ее или увели в рабство. Тогда он ушел к Барахиру и среди его воинов был самым отчаянным и жестоким; но сомнение грызло его сердце, ибо думал он, что Эйлинель, быть может, жива. Порой он тайно уходил один и приходил к своему дому, что все еще стоял среди равнин и рощ, которые когда-то принадлежали ему; и это стало известно слугам Моргота.

Однажды осенью, в сумерках Горлим пришел туда, а когда подошел к дому, то почудилось, что в окне мелькнул свет, и, подкравшись, он загля­нул в окно. Он увидел Эйлинель, и лицо ее было измождено голодом и стра­даниями, и послышался ему голос, сетовавший на то, что он покинул ее. Горлим громко крикнул; и в то же мгновение порыв ветра задул огонь; завыли волки, и на плечи его легли тяжкие руки ищеек Саурона. Так был схвачен Горлим; его приволокли в лагерь и пытали, чтобы вызнать, где скрывается Барахир и какими путями бродит. Но Горлим ничего не сказал. Тогда обещали ему, что если он покорится, то его освободят и вернут ему Эйлинель; и, измучась болью и тоской по жене, он дрогнул. Тогда его не­медля доставили к Саурону, и Саурон сказал: "Я слыхал, что ты хочешь по­торговаться со мной, какова же твоя цена?"

И Горлим ответил, что хочет обрести Эйлинель и быть освобожден­ным вместе с нею; ибо думал, что она, как и он, в плену.

Рассмеялся тогда Саурон: "Уж слишком ничтожна цена для столь за­мечательного предательства! Что ж, пусть будет так. Говори!"

Горлим попытался было отступиться, но, устрашенный взглядом Сау­рона, он в конце концов рассказал все, что знал. И захохотал Саурон, и, из­мываясь над Горлимом, открыл ему, что видел он лишь призрак, сотворен­ный чарами, чтобы заманить его в ловушку; ибо Эйлинель давно мертва. "Тем не менее я исполню твою просьбу, – сказал Саурон, – ты будешь ос­вобожден и отправишься к Эйлинель." И он предал Горлима мучительной смерти.

Так было обнаружено укрытие Барахира, и Моргот сплел вокруг него свои тенета; и орки, напав на рассвете, застали дортонионцев врасплох и убили всех, кроме одного. Ибо Берен, сын Барахира, был послан своим от­цом исполнять опасное дело – следить за тайными тропами Врага; и когда захватили лагерь изгнанников, Берен был далеко. Но когда спал он, застиг­нутый ночью в лесу, ему привиделось, что стервятники густо, как листья, облепили обнаженные деревья над озером, и с клювов их каплет кровь. За­тем Берен увидел во сне фигуру, что приблизилась к нему по воде, и была это тень Горлима. Призрак объявил ему о своем предательстве и смерти и умолял поспешить, чтобы предостеречь отца.

Тогда Берен пробудился и бежал всю ночь, и на второе утро был в ла­гере изгнанников. Но когда он приблизился к лагерю, стервятники подня­лись с земли и расселись на деревьях, окружавших Тарн Аэлуин, и закар­кали, насме­хаясь.

Похоронил Берен тело отца своего, и возвел над ним курган из камней, и над его могилой поклялся отомстить. Вначале он пошел по следу орков, что убили его отца и сородичей, и к ночи отыскал их стан у истока Ривиля, недалеко от топи Серех; будучи умелым следопытом, он незаметно под­крался к их костру. Там предводитель орков похвалялся своими делами и показывал руку Барахира, которую он отрубил, дабы доказать Саурону, что все исполнено; а на мертвом пальце было кольцо Фелагунда. Тогда Берен спрыгнул со скалы, что была за их спинами, убил предводителя и, вырвав руку с кольцом, бежал, хранимый судьбой; ужас объял орков, и их стрелы не попали в цель.

Свыше четырех лет после того скитался Берен одиноким изгнанником в Дортонионе. Он стал другом зверей и птиц, и они помогали ему и не пре­давали; и с тех пор он не ел мяса и не убил ни одно живое существо, если только оно не служило Морготу. Он боялся не смерти, а плена, но благо­даря безрассудной своей отваге избежал и гибели, и оков, и слухи о его от­чаянных подвигах одиночки разошлись по всему Белерианду, дойдя даже до Дориафа. Наконец Моргот назначил за его голову награду не меньшую, чем за голову Фингона, верховного короля нолдоров; но орки скорее бе­жали без памяти, заслышав о его приближении, нежели пытались схватить его. Потому Моргот, чтобы изловить Берена, выслал войско под водитель­ством Саурона; и вел с собой Саурон волколаков, свирепых зверей, в чьи тела были им заключены злые духи.

Зло заполнило этот край, и все, что было там доброго, бежало; и Бе­рену пришлось так тяжко, что в конце концов он принужден был покинуть Дортонион. Снежной зимой оставил он родину и могилу своего отца и, поднявшись высоко в Горы Ужаса, увидал вдали Дориаф. Тогда запала в его сердце мысль, что он должен достичь Потаенного Королевства, куда не ступала еще нога смертного.

Страшен был путь на юг. Отвесны склоны Эред Горгорофа, а у подно­жья их клубится мрак, что рожден еще до рожденья Луны. За ними лежала пустыня Дунгорфеб, где сталкивались чары Саурона и могущество Мелиан; ужас и безумие наполняли эту землю. Там обитали пауки из мерзкого пле­мени Унголианты и плели незримые сети, которых ничто живое не могло избежать; там бродили чудища, появившиеся еще в долгой тьме, предшест­вовав­шей восходу Солнца, и выслеживали добычу множеством глаз. Не было в этой земле, населенной призраками, пропитания ни для людей, ни для эльфов, а была лишь смерть. Этот путь не последнее место занял позд­нее среди свершений Берена, но он никому не рассказывал о нем, чтобы ужас тех дней вновь не затемнил сердце; и никто не знает, как отыскал он дорогу и прошел по тропам, на которые не осмеливался ступить ни эльф, ни человек, до самых рубежей Дориафа. Как и предсказывала Мелиан, он пре­одолел лабиринты, сплетенные ее волшебством, ибо велика была его судьба.

Говорится в Лэйтиан, что Берен пришел в Дориаф нетвердым шагом, поседевший и сгорбленный под тяжестью многих лет лишений – так тяжел был его путь. Но, бродя в разгаре лета по лесам Нэльдорефа, он повстречал Лутиэн, дочь Тингола и Мелиан, когда в вечерний час, при восходе луны, танцевала она на неувядающих травах прибрежных полян Эсгалдуина. Тогда память о перенесенных муках покинула его, и он был очарован, ибо Лутиэн была прекраснейшей среди Детей Илуватара. Ее одеяние было синим, как ясное небо, а глаза темны, как звездная ночь; плащ усеян золотыми цве­тами, волосы же черны, как ночные тени. Свету, играющему на листьях древ, пению чистых вод, звездам, встающим над туманной землей, подобна была ее красота, а в лице ее был сияющий свет.

Говорится в Лэйтиан, что Берен пришел в Дориаф нетвердым шагом, поседевший и сгорбленный под тяжестью многих лет лишений – так тяжел был его путь. Но, бродя в разгаре лета по лесам Нэльдорефа, он повстречал Лутиэн, дочь Тингола и Мелиан, когда в вечерний час, при восходе луны, танцевала она на неувядающих травах прибрежных полян Эсгалдуина. Тогда память о перенесенных муках покинула его, и он был очарован, ибо Лутиэн была прекраснейшей среди Детей Илуватара. Ее одеяние было синим, как ясное небо, а глаза темны, как звездная ночь; плащ усеян золотыми цве­тами, волосы же черны, как ночные тени. Свету, играющему на листьях древ, пению чистых вод, звездам, встающим над туманной землей, подобна была ее красота, а в лице ее был сияющий свет.

Но она исчезла, а Берен потерял дар речи, словно заклятье было нало­жено на него; и он долго бродил в лесах, подобно дикому зверю, разыски­вая ее. В душе он называл ее Тинувиэль, что означало Соловей, дитя Суме­рек в наречии Сумеречных Эльфов, ибо другого имени он не знал для нее. Он видел ее издалека, словно лист на осеннем ветру, словно звезду над зимней вершиной; но незримые цепи сковывали его.

Наступила весна, и как-то на заре Лутиэн танцевала на зеленом холме и вдруг запела. Ее песня пронзала сердце, подобно песне жаворонка, что взлетает над вратами ночи и рассыпает трель свою среди гаснущих звезд, видя, как из-за пределов мира встает солнце. Песня Лутиэн разбила оковы зимы, и заговорили скованные морозом воды, а там, где ступала дева, про­росли цветы

Тогда заклятье безмолвия спало с Берена, и он громко закричал, назы­вая ее Тинувиэль; и лесное эхо вторило ему. Лутиэн замерла, изумленная, и не убежала, и Берен подошел к ней. Но едва она взглянула на него, жребий ее свершился, и она полюбила Берена. Однако она выскользнула из его объятий и исчезла в наступающем рассвете. Тогда Берен рухнул без чувств, словно сраженный молнией, и погрузился в сон, как в бездонную черную пропасть; и был он холоден, как камень, а сердце его опустело. И в мыслен­ных своих скитаниях он бродил наощупь, подобно внезапно ослепшему, что протягивает руки, пытаясь обрести потерянный свет. Так он начал пла­тить болью за судьбу, что была дана ему, и суждено ему было обрести свет – Лутиэн; и, будучи бессмертной, она разделила с ним смерть, будучи сво­бодной, приняла его оковы, и большей боли, чем познанная ею, не ведал ни один эльдар.

Хоть он и не надеялся на это, она пришла к нему туда, где он пребывал во тьме, и в давние времена, в Потаенном Королевстве Лутиэн вложила свою руку в руку Берена. Потом она часто приходила к нему, и они бродили в лесах, скрываясь ото всех; прошла весна, наступило лето, и большего сча­стья не знал никто из детей Илуватара, хоть и краткий был им отмерен срок.

Даэрон Песнопевец также любил Лутиэн; он вызнал, что она встреча­ется с Береном, и предал их королю. Безмерно был разгневан Тингол, ибо любил Лутиэн превыше всего на свете, считая недостойными ее всех эль­фийских владык; что до смертных, он их даже не брал на службу. Потому он с печалью и изумлением заговорил с Лутиэн, но она не промолвила ни слова, покуда Тингол не поклялся не убивать Берена и не заключать в тем­ницу. И все же он послал своих слуг, приказав взять его и доставить в Ме­негрот как преступника; однако Лутиэн, упредив их, сама привела Берена к трону Тингола, словно он был почетным гостем.

С презрением взглянул на Берена Тингол, Мелиан же хранила молча­ние. Король промолвил:

– Кто ты, что осмелился по-воровски прокрасться сюда и без дозволе­ния приблизиться к моему трону?

Беоен молчал, охваченный трепетом, ибо велики были пышность Ме­негрота и величие Тингола. Тогда заговорила Лутиэн:

– Это Берен, сын Барахира, вождя людей и могущест­венного врага Моргота, чьи деяния воспеты даже эльфами.

– Пусть говорит Берен! – велел Тингол. – Чего ты ищешь здесь, несча­стный смертный, и что заставило тебя покинуть родину и прийти в мои владения, которые закрыты для таких, как ты? Можешь ли ты отыскать спо­соб избежать сурового наказания за свою дерзость и глупость?

Тогда Берен поднял голову и увидел глаза Лутиэн, а потом перевел взгляд на Мелиан, и почудилось ему, что слова рождаются сами собой. Страх покинул его, и проснулась в нем гордость древнейшего человече­ского рода; и сказал он:

– Сюда, о король, через опасности, что и немногим эльфам по плечу, вела меня судьба. И здесь нашел я не то, что искал, но чем, найдя, хочу вла­деть вечно. Ибо сокровище это превыше золота и серебра и драгоценнее алмазов. Ни камню, ни железу, ни огню Моргота, ни всему могуществу эль­фийских владык не сокрыть от меня того, что я жажду. Ибо Лутиэн, дочь твоя – прекраснейшая среди Детей Мира.

Тишина воцарилась в чертоге, ибо те, кто там был, потрясенные и ис­пуганные, ждали, что Берен будет убит на месте. Тингол, однако, медленно проговорил:

– Этими словами ты заслужил смерть, и она последовала бы немедля, не дай я поспешной клятвы, о которой сожалею сейчас, о низкорожденный смертный, выучившийся во владениях Моргота ползать украдкой, подобно его рабам и соглядатаям.

Берен отвечал:

– Заслужил я смерть или нет, я приму ее от тебя; не приму лишь этих слов – "низкорожденный", "соглядатай", "раб". Клянусь кольцом Фела­гунда, что было дано моему отцу на поле битвы на Севере, мой род не за­служил подобных имен ни от одного эльфа, будь он хоть трижды король.

Горды были его слова, и все взгляды устремились на кольцо, ибо он высоко поднял его, и засверкали изумруды, сотворенные нолдорами в Ва­линоре. Было это кольцо сделано в виде двух змей с изумрудными глазами, и их головы словно венчала корона из золотых цветов; одна змея защищала корону, другая пожирала. Это был знак Финарфина и его рода. Тогда Ме­лиан склонилась к Тинголу и шепотом посоветовала ему смирить свой гнев. "Ибо, – прибавила она, – не от твоей руки погибнет Берен; предназначен ему долгий и вольный путь, но судьба его связана с твоей. Будь осторо­жен!"

Ничего не сказал Тингол, взглянул на Лутиэн и подумал так: "Злосча­стны люди, ничтожны и недолговечны их вожди; и одни из них посмеет протянуть руку к моей дочери и остаться в живых?!" И промолвил:

– Я вижу кольцо, о сын Барахира, и понимаю, что ты горд и высокого мнения о своей мощи. Недостаточно, однако, подвигов отца, даже если б он служил мне, чтобы получить дочь Тингола и Мелиан. Внемли же! И я желаю скрытого сокровища. Ибо камень, железо и огонь Моргота хранят то, чем я хотел бы владеть вопреки воле всех эльфийских владык. Ты сам сказал, что подобные препятствия не смутят тебя. Ступай же! Принеси мне в руке своей Сильмариль из короны Моргота, и тогда Лутиэн, буде она пожелает, отдаст тебе свою руку. Тогда получишь ты мое сокровище, и хотя в Силь­марилях заключена судьба Арды, ты не можешь не признать мою щедрость.

Так он вызвал к жизни рок Дориафа и попал в сети Проклятья Ман­доса. Те же, кто слышал его слова, поняли, что Тингол не нарушил своей клятвы и все же обрек Берена на смерть; ибо знали они, что вся мощь нол­доров еще тех времен, когда не была прорвана Осада, не смогла достичь того, чтобы хоть издалека увидеть сияние Феаноровых Сильмарилей. Ибо они были вправлены в Железную Корону и ценились в Ангбанде превыше всего; их хранили балроги и бесчисленные мечи, прочные затворы и непри­ступные стены, а более всего – черное могущество Моргота.

Берен же рассмеялся:

– Недорого ценят эльфийские владыки своих дочерей! – воскликнул он. – Они готовы продать их за драгоценные камни, за рукотворные укра­шения. Но если, о Тингол, такова твоя воля, я исполню ее. И когда мы встретимся вновь, в руке моей будет Сильмариль, вырванный из Железной Короны; ибо не в последний раз видишь ты Берена, сына Барахира!

Затем он взглянул в глаза Мелиан, которая не произнесла ни слова, простился с Лутиэн Тинувиэль и, поклонившись Тинголу и Мелиан, отстра­нил стоявших рядом с ним стражей и в одиночестве покинул Менегрот.

И тогда сказала Тинголу Мелиан:

– Ты поступил хитроумно, о король! Но если глаза мои не потеряли еще способности видеть дальше прочих, исполнит ли Берен свое дело или нет, это равно принесет тебе несчастье. Либо ты, либо твоя дочь обречены – тобой же. А судьба Дориафа сплелась сейчас с судьбой более могущест­венного королевства.

Тингол, однако, ответил:

– Ни человеку, ни эльфу не продам я тех, кого люблю и ценю превыше всех сокровищ. А если бы оставалась хоть тень надежды, что Берен когда-либо вернется живым в Менегрот, он не увидел бы больше дневного света, несмотря на мою клятву.

Лутиэн же хранила молчание, и с тех пор не слышно было ее песен в Дориафе. Тишина нависла тучей над лесами, и удлинились тени в королев­стве Тингола.

Сказано в Лэйтиан, что Берен беспрепятственно ушел из Дориафа и пришел к Полусветному Озерью и Топи Сириона; там поднялся он на холмы над водопадами Сириона, где река, грохоча, скрывалась под землей. Оттуда он взглянул на запад и сквозь дожди и туманы, окутавшие холмы, увидал Талат Дирнэн, Хранимую Равнину, простиравшуюся меж Сирионом и Нарогом; вдали же разглядел он нагорье Таур-эн-Фароф, вздымавшееся над Наргофрондом. И вот Берен, не ведая, что делать и на что надеяться, повернул туда.