- Задевало? - задумчиво повторил Родченко. - Может быть. Знаете, странный у нас с вами разговор получается. Ведь я ни с кем не мог об этом говорить, только с Катериной, но она была моложе меня всего на пять лет, а после пятидесяти разница в пять лет - уже не разница. Поэтому даже с ней я не мог быть абсолютно откровенным. А сейчас с вами я стал понимать, что у старости есть свои преимущества: мне было бы неприятно обсуждать эту тему со своими ровесниками, а с молодыми - пожалуйста. Перед вами мне не стыдно. Может быть, оттого, что молодые нынешнего поколения более безнравственны и потому более терпимы к чужим грехам, более равнодушны к ним. Вы ведь не станете с пеной у рта обвинять меня, верно?
- Верно, но не потому, что я безнравственна. В чем-то вы, наверное, правы, Семен Федорович, ведь на человека более молодого я должна была бы обидеться за такие слова. А на вас я даже обидеться не могу.
- Вот видите, - дробно засмеялся Родченко, - возраст - хорошая защита. Молодые очаровательные женщины на меня уже не обижаются, какую бы чушь я ни нес. Теперь вы знаете, почему Катя скрывала свои отношения со мной. Она ведь не знала, что среди ее друзей есть люди, не менее достойные осуждения. Она, святая душа, даже испытывала неловкость, оттого что простила меня. И не хотела, чтобы об этом узнали. Ей было стыдно перед этими людьми. Вы представляете такой парадокс? Ей было стыдно перед ними за то, что она сумела меня простить, что не смогла отказаться от нашей любви.
- Семен Федорович, неужели у вас никогда не возникало желания рассказать Екатерине Бенедиктовне правду о ее друзьях? Вы столько лет хранили эту тайну, добровольно приняв весь груз обвинений на одного себя.
- Это сложно, Анастасия Павловна. Тут много всякого... Конечно, когда она меня принародно оскорбила и запретила переступать порог ее дома, порыв сделать это был очень сильным. Но он быстро прошел. Я подумал: а чего я этим добьюсь? Я уже потерял Катю, я больше ее не увижу, и оттого, что она выгонит из своего дома еще кого-то, мне легче не станет. Потом, спустя несколько месяцев, она вернулась ко мне, и я был так счастлив, что вообще забыл о том, чтобы с кем-то сводить счеты. Тем более что передо мной эти люди, в сущности, не были виноваты, они были виноваты только перед Катериной. За что бы я мог им мстить? Только за то, что им повезло больше и про них Катя не узнала? Так это не их вина и не их заслуга. Все вышло случайно. На моем месте мог оказаться кто угодно, любой из них. А через несколько лет наступил следующий этап, когда я уже ни за что не рискнул бы открывать Кате глаза на ее окружение, даже если бы у меня такое желание появилось. Мы старели, кто-то умирал, кто-то тяжко болел и уже не вставал, кто-то уезжал в другие города, поближе к детям, которые могли бы за ними ухаживать. Нас, стариков, знавших друг друга лет сорок-пятьдесят, оставалось все меньше. Вам, наверное, рассказывали, что Катерина всегда была душой компании, любила общество, вокруг нее постоянно вращалось большое число людей. Но вы задумывались, кто были эти люди? Среди них старых друзей и знакомых было не так уж много. И одним махом лишить Катю всех этих людей, рассорить ее с ними? Вынудить ее отвернуться от Марты, от Ивана? Она осталась бы совсем одна. Вся прочая молодежь не заменила бы ей этих людей.
- Но она могла бы их простить, как простила вас, - заметила Настя.
- А вдруг не смогла бы? Как я мог рисковать? Разделить с Катериной старость я уже не мог. И вышло бы, что из мелочной мстительности я разорвал бы ее отношения с близкими ей людьми, обрек на одиночество, а сам благодушествовал бы в окружении любящей меня семьи. Простите, вам не кажется, что мы с вами несколько увлеклись этой темой? Вы сказали, что эти вопросы не являются обязательными для расследования обстоятельств убийства.
- Да, - согласилась она. - Вернемся к делу. Екатерина Бенедиктовна не рассказывала вам о том, что среди людей, которым она предоставляла приют в своей квартире, был некий врач лет на двадцать пять моложе ее самой?
- Врач-то? - усмехнулся Родченко. - Был. И не один. Знакомства в медицинском мире были у Катерины обширные еще со времен ее жизни со Швайштейном.
- Меня не интересуют все ее знакомые врачи, - терпеливо сказала Настя. - Мне нужны только те, которые лет шесть-восемь назад встречались со своими любовницами на ее квартире. А если еще конкретнее, то мне нужен врач, любовницу которого звали Галиной Терехиной.
- Галина Терехина? Кто такая?
- Женщина, которая шесть лет назад выбросила из окна троих своих детей, а затем и сама выпрыгнула.
- А, да-да, - оживился Родченко. - Помню, помню. Катя рассказывала. Ужасная какая-то история.
- Семен Федорович, это очень важно, поэтому я попрошу вас припомнить как можно точнее и подробнее, что именно рассказывала вам Анисковец.
...В последние годы они встречались и ездили гулять в парки или за город. Очень любили Коломенское и Останкино, частенько бывали в Архангельском. Необходимость встречаться в интимной обстановке с возрастом отпала, теперь они часами бродили по аллеям, сидели на лавочках и много разговаривали. Екатерина Бенедиктовна рассказывала о чужих романах, а Семен Федорович с удовольствием слушал ее рассказы. Язычок у его возлюбленной был острым и язвительным, и ее устные повествования больше напоминали читаемую наизусть прозу хорошего сатирика. Во всех этих рассказах присутствовала одна особенность Екатерины Бенедиктовны: она старалась не называть лишних имен. Это не было скрытностью, перед давним другом она уже ничего не старалась скрыть, это было скорее с детства воспитанной культурой речи. К чему загромождать рассказ именами, которые собеседнику ни о чем не говорят и только отвлекают внимание? Конечно, если речь шла об известном артисте или писателе - другое дело. Но в данном случае ни врач, ни его подруга-домохозяйка известными личностями не были, поэтому и остались для Родченко безымянными, хотя упоминала о них Екатерина Бенедиктовна довольно часто. Роман у врача и домохозяйки был таким длительным, что она порой посмеивалась:
- Они идут по нашим с тобой, Сеня, стопам. У обоих есть семьи, которые они не хотят разрушать, но они вместе уже так долго, что наверняка не расстанутся до глубокой старости. Впервые имя домохозяйки прозвучало незадолго до несчастья. Екатерина Бенедиктовна как-то сказала:
- Похоже, им действительно уготована наша с тобой судьба. Не пойми меня превратно, Сеня, я не хочу напоминать о том, что произошло у нас с тобой, мы это уже похоронили, но врач оказался отъявленным мерзавцем, а бедная Галина ничего не подозревает. Интересно, узнает ли она когда-нибудь о том, что он сделал? И если узнает, то сможет ли простить его?
- Что же он такого сделал страшного? - вяло поинтересовался Семен Федорович.
Он в тот день чувствовал себя из рук вон плохо, уже несколько дней болело сердце, то и дело отнималась рука, темнело в глазах. Ему с большим трудом удалось собраться с силами для традиционной прогулки с Екатериной. И разговаривать не хотелось, каждый звук, даже тихий, болезненно отдавался в висках и затылке.
- Пока точно не знаю, но он... Что с тобой, Сеня? Ты плохо себя чувствуешь?
- Да, что-то нехорошо мне, - признался Родченко.
- Господи, да ты бледный какой! Зачем же ты пошел на прогулку? Почему не сказал, что болен? Пойдем, пойдем, - заторопилась Екатерина Бенедиктовна. - Сейчас поймаю тебе такси, отправляйся домой и ложись. И непременно вызови врача. Мы с тобой уже не молоденькие, со здоровьем шутить нельзя.
Он покорно поднялся со скамейки и поплелся следом за ней к выходу из парка. Дома он сразу улегся в постель, а вечером пришлось вызывать "неотложку", которая и увезла его в больницу. Вышел из больницы Семен Федорович только через три месяца, и судьба безымянного доктора и какой-то Галины волновала его в то время меньше всего. О последнем разговоре с Екатериной Бенедиктовной он и думать забыл. Спустя еще некоторое время он снова возобновил неспешные прогулки с Анисковец, и та сама как-то сказала:
- Знаешь, Сеня, та история с врачом и его многолетней любовью все-таки закончилась трагически. Несчастная пыталась покончить с собой и детей из окна выбросила. Об этом даже газеты писали. Не знаю, как он будет дальше жить с таким грузом на совести. Сейчас я начинаю корить себя за то, что потворствовала этим отношениям. На меня тоже ложится часть вины.
- Бог с тобой, Катя, - возразил Родченко, - какая же тут может быть твоя вина?
- Но я предоставляла им квартиру, они встречались у меня.
- Если не у тебя, так в другом месте встречались бы. Не бери на себя лишнего, - пытался успокоить ее Семен Федорович.
- Нет, Сеня, - она покачала головой, - ты не понимаешь. Я очень виновата перед ней. Мне следовало быть более осмотрительной.
Но ему не хотелось говорить о чужих трагедиях. Выведенный усилиями врачей из клинической смерти, проведя три месяца в больнице и еще два месяца дома, не вставая с постели, он так испугался собственной близко подступившей кончины, что избегал разговоров на печальную тему. Поэтому он постарался сменить предмет обсуждения и задал Екатерине Бенедиктовне вопрос о чем-то совершенно постороннем. Больше они к этому не возвращались...
Но ему не хотелось говорить о чужих трагедиях. Выведенный усилиями врачей из клинической смерти, проведя три месяца в больнице и еще два месяца дома, не вставая с постели, он так испугался собственной близко подступившей кончины, что избегал разговоров на печальную тему. Поэтому он постарался сменить предмет обсуждения и задал Екатерине Бенедиктовне вопрос о чем-то совершенно постороннем. Больше они к этому не возвращались...
- Семен Федорович, мне нужно найти этого врача, - твердо сказала Настя. - И я прошу вас подумать как следует и вспомнить все, что вам говорила о нем Екатерина Бенедиктовна. Пусть вы не знаете его имени, но мне важна любая информация о нем. Вот вы обмолвились, что у него была семья, которую он не хотел оставлять. Уже что-то. Может быть, есть еще какая-нибудь информация?
- Еще Катя говорила, что этот врач - знакомый какого-то другого врача, не то его ученик, не то что-то в этом роде. Да, вспомнил! Романовская. Вам, Анастасия Павловна, это имя что-нибудь говорит?
- Певица? - осторожно спросила Настя.
Она еще училась в школе, когда на советской эстраде начала семидесятых блистала Елена Романовская, которую критики называли Тихим ангелом песни. Стройная, хрупкая, с толстой русой косой, свободно свисающей вдоль спины до самой поясницы, она нежным негромким голосом исполняла лирические песни советских композиторов, в основном о России и о простых русских женщинах.
- Да, знаменитая певица, - подтвердил Родченко. - Пресловутый Тихий ангел. Знали бы они, какой это был ангел! Из койки в койку прыгала не переставая. Прошу прощения за грубость, но блядища она была первостатейная. Из абортов и венерических заболеваний не вылезала. Но муж! Муж у нее был в аппарате ЦК, и перед ним сияла блестящая карьера по партийной линии. Поэтому, сами понимаете, Леночка Романовская должна была быть весьма и весьма осторожной, чтобы не сломать мужу служебное восхождение. Она прекрасно понимала, что звездой эстрады она будет ровно до тех пор, пока он ее муж и пока он кормится возле власти. Как только хотя бы одно из этих двух условий будет нарушено, ее попрут с подмостков взашей. И не будет ни записей на радио, ни съемок на телевидении, ни гастролей, ни даже самых захудалых концертиков в провинциальных клубах. Она сдохнет в нищете. Посему все свои проблемы Леночка решала в приватном порядке и с соблюдением строжайшей конспирации. Абортмахер у нее был постоянный и очень доверенный, Катерина свела ее с одним из коллег-друзей покойного Швайштейна. Потом, когда Лена совсем с тормозов сорвалась, начала пить и шляться с кем ни попадя, пошли вензаболевания. И тут Катя тоже ей помогла, познакомила с надежным и опытным дерматовенерологом, опять же из числа друзей покойного мужа, с которыми все годы не прекращала поддерживать отношения. И вот однажды этому дерматовенерологу что-то не понравилось в состоянии здоровья Романовской, и он отправил ее на какое-то дополнительное обследование. Лена, естественно, долго сопротивлялась, она боялась вовлекать в свои дела лишних людей, но венеролог заверил ее, что его коллега - человек доверенный, на него можно положиться, молчать он умеет, тем более что этот молодой коллега очень обязан самому венерологу. И врач он превосходный. Леночка зубками скрипнула, но пошла обследоваться. Уж не знаю, чем этот молодой коллега так ее расположил к себе, но спустя какое-то время Романовская попросила Катерину помочь. Дескать, такой славный человек, но такой несчастный. Жена молодая, но тяжело больна, она - инвалид после автокатастрофы, бросить ее он не может ни при каких условиях, это было бы непорядочно, но у него есть женщина, которую он любит, а вот встречаться им негде. Ну и так далее. Сами понимаете. Разумеется, Катерина разжалобилась и дала согласие.
- Но ведь Романовская сошла со сцены очень давно, - заметила Настя. Я точно помню, в восемьдесят втором, когда я закончила университет, она уже не выступала. Когда же это все произошло?
- Намного раньше. Году, наверное, в семьдесят четвертом - семьдесят пятом, когда Леночка была в зените славы. Вы правы, в начале восьмидесятых она уже не выступала, спилась окончательно, срывала концерты, не являлась на записи. Ее первое время пытались как-то вытянуть, покрывали, придумывали уважительные причины, но после смерти Брежнева, когда начали менять аппарат ЦК, карьера ее супруга накрылась, и с ней перестали возиться.
Выходит, таинственный врач встречался с Галиной Терехиной лет пятнадцать. Ничего себе! Но это означает, что в принципе все дети Галины могли быть и его детьми. Все четверо, а не только Наташа. Хотя, конечно, тот факт, что интерес он проявляет к ней одной, говорит скорее в пользу того, что остальных детей Галина родила все-таки от мужа. Как же найти этого неуловимого "дядю Сашу"? Остается последняя надежда - Елена Романовская и ее врач-венеролог. Только они могут назвать его имя.
Найти врача, который лечил когда-то известную певицу Елену Романовскую от венерических болезней, можно было только через саму Романовскую. Ибо пытаться установить его имя, исходя из круга друзей доктора Швайштейна, умершего в сорок девятом году, было делом абсолютно безнадежным. Вернувшись на работу после визита к Семену Федоровичу Родченко, Настя заглянула в кабинет, который занимали Юра Коротков и Коля Селуянов. Юра был в бегах, а Коля сосредоточенно строчил какой-то документ, то и дело заглядывая в разложенные на столе блокноты и отдельные листочки с записями.
- Коленька, я пойду к Колобку докладываться, а ты найди мне, будь добр, Елену Романовскую.
- Отчество у твоей Елены имеется? - скептически осведомился Селуянов. - Или она - плод непорочного зачатия, как принято в приличных библейских семьях?
- Имеется, - улыбнулась Настя. - Но я его не знаю. Зато знаю, что двадцать пять лет назад она была знаменитой эстрадной певицей. Сейчас ей, должно быть, лет пятьдесят пять - шестьдесят. Поищешь? Да, и муж у нее в ту пору был сотрудником аппарата ЦК.
- Замечательная примета, - хмыкнул Николай. - Аська, зачем ты пошла в сыщики? Тебе нужно было заниматься археологией. Так и тянет тебя в древней истории покопаться. Ладно, поищу. А что мне за это будет?
- Я тебе булочку куплю в буфете, - пообещала Настя. Через полчаса, отчитавшись перед полковником Гордеевым, она снова зашла к Селуянову. Тот по-прежнему строчил свой документ, и в кабинете, казалось, ничего за полчаса не изменилось, кроме чайника, который тридцать минут назад уныло стоял на полу, а теперь весело шипел на тумбочке.
- А булочка? - вопросительно поднял брови Селуянов. - Я уже и чайник поставил.
- А Романовская? - передразнила его Настя. - Авансом не подаю.
- Обижаешь, подруга. Я сроду авансы не клянчил. Между прочим, а на что ты, собственно, рассчитывала, занимаясь археологическими раскопками? Археологи, насколько мне известно, обычно находят скелеты. Так что я тебе труп нашел.
- Коля! - в отчаянии простонала она, обессиленно усаживаясь на стул. - Скажи, что ты пошутил. На эту Романовскую была вся моя надежда.
- Ну извини, - Николай развел руками, - не угодил. Но я старался. Нет, правда, Ася, Елена Романовская упала с лестницы, будучи в сильно нетрезвом состоянии, в котором она пребывала без перерывов уже много лет, и сломала себе шею. Так что пить вредно, имей это в виду.
- Когда это произошло?
- Не так чтобы давно, ты совсем чуть-чуть опоздала. Спохватилась бы раньше, застала бы ее в живых.
- Колька, ты прекратишь свои дурацкие шуточки или нет? У меня дело об убийстве висит, а тебе все хиханьки.
- Одно, что ли, дело-то висит? - осведомился он. - Насколько я знаю, у тебя таких "висяков" как минимум штуки три. И у каждого из нас не меньше. Так что не надо трагедий. Работаем дальше. Елена Владимировна Романовская скончалась две недели тому назад. Жила одна, муж давно ее бросил в связи с ее беспробудным пьянством, взрослая дочь живет отдельно.
- Адрес дочери? - устало спросила Настя.
- Ася, она живет не просто отдельно, а ОЧЕНЬ отдельно. Так отдельно, что тебе ее не достать. Я, конечно, могу напрячься и раздобыть для тебя ее адрес, но имей в виду, эта улица находится в Сиднее. Туда самолетом часов шестнадцать лететь.
- Вот невезуха. И давно она в Австралии?
- С восемьдесят девятого года. Удачно вышла замуж и отбыла подальше от сумасшедшей мамочки-алкоголички. С тех пор в Россию ни разу не приезжала, я проверил.
- Спасибо тебе, Коленька, ты настоящий друг. Жаль только, что все обломилось.
Лицо у Насти было таким расстроенным, что добродушный весельчак Селуянов мгновенно проникся сочувствием.
- А что ты у нее узнать-то хотела? Может, как-нибудь подругому попробуем выяснить?
- Ох, Коля, я должна была узнать у нее фамилию врача, который больше двадцати лет назад ее обследовал.