Д. Истина религии
Как завидуем мы, нищие верой, тем исследователям, которые убеждены в существовании некоего высшего существа! Для этого высшего духа наш мир не таит никаких загадок, ибо он сам создал все в нем существующее. Насколько всеобъемлющими, исчерпывающими и окончательными являются учения уверовавших в сравнении с мучительными, трудными, недостаточными и отрывочными попытками объяснений, являющихся верхом того, что можем дать мы! Божественный дух, являющийся идеалом этического совершенства, внушил людям знание этого идеала и сам же заставил приравнять свою сущность к идеалу. Люди сразу и непосредственно чувствуют, что является высоким и благородным, а что – низким и порочным. Их чувственная жизнь определяется тем, насколько они приближаются к идеалу или удаляются от него. Им приносит огромное удовлетворение нахождение в перигелии по отношению к идеалу, и они испытывают чрезвычайное неудовольствие, находясь в афелии, то есть на максимальном расстоянии от идеала. Все это так просто и так непоколебимо. Можно лишь от души пожалеть, что определенный жизненный опыт и результаты наблюдений делают для нас невозможным допущение о существовании этого высшего существа. Можно подумать, что у мира мало загадок, так как он ставит перед нами новую задачу – понять, как смогли какие-то люди поверить в божественное существо и откуда эта вера черпает огромную силу, способную, шутя, одолеть «разум и науку».
Но вернемся к более скромной проблеме, занимавшей нас до этого. Мы брались объяснить, откуда взялся своеобразный характер еврейского народа, позволивший ему сохраниться до наших дней. Мы нашли, что этот характер был запечатлен в народной душе человеком по имени Моисей. Он сделал это, дав евреям религию, которая способствовала резкому росту их самосознания, но и породила в них чувство превосходства над всеми другими народами. Евреи сохранились только потому, что держались отчужденно от других народов. Смешанные браки не могли этому помешать, так как евреев связывала не кровь, а идеи, совместное обладание определенными интеллектуальными и эмоциональными добродетелями. Религия Моисея оказала такое влияние, потому что она: 1) приобщила народ к величественной идее нового бога; 2) утверждала, что именно этот народ избран великим богом и его судьба послужит доказательством особой милости бога; 3) навязала народу духовное развитие, очень важное само по себе, но открывшее путь к преувеличенной оценке интеллектуального труда и к отказу от удовлетворения естественных влечений.
Таков наш вывод, и хотя мы не в состоянии от него отказаться, признаемся, что многое в нем нас не устраивает. Причинная связь не объясняет последствий в полной мере, как нам того хотелось бы; они имеют более сложную природу, не поддающуюся такого рода истолкованию. Вполне вероятно, что наше исследование смогло вскрыть не все причины, а лишь тонкий поверхностный их слой, под которым дожидаются своего открытия причины более глубокие. При чрезвычайной сложности, характерной для причинных связей в жизни и истории, надо всегда считаться с такой возможностью. Доступ к этим глубинным причинам открывается на определенном этапе предыдущих рассуждений. Религия Моисея оказала свое влияние не непосредственно, а весьма своеобразно – косвенным путем. Мало того что она повлияла не сразу, а потребовалось длительное время, целые столетия, чтобы ее влияние развернулось в полную силу; ибо чего еще можно было ожидать, когда речь шла о формировании народного характера. Но дело не только в этом факте, который мы добыли из еврейской религиозной истории или, если угодно, включили его в эту историю. Как уже говорилось, еврейский народ по прошествии некоторого времени отверг религию Моисея – правда, мы не знаем, отбросил он ее полностью или сохранил часть ее заповедей. Допуская, что в течение длительного периода завоевания Ханаана и войн с жившими там народами религия Яхве практически ничем не отличалась от культов других семитских богов, мы становимся на твердую историческую почву, несмотря на все позднейшие тенденциозные попытки завуалировать этот постыдный факт. Однако религия Моисея не пропала бесследно, память о ней – смутная и искаженная – могла сохраниться в священнической касте, сумевшей сберечь старые религиозные тексты. И это предание о великом прошлом, которое продолжало действовать исподволь и постепенно, завоевывало все большую власть над душами, овладевало умами и в конце концов смогло превратить бога Яхве в бога Моисея и по прошествии столетий вернуть к жизни отвергнутую некогда религию Моисея.
В предыдущих частях нашего исследования мы уже говорили о том, какую гипотезу нам неизбежно придется принять, чтобы объяснить такой успех предания.
Е. Возвращение вытесненного
Существует множество процессов, сходных с теми, с которыми мы имели возможность познакомиться в ходе психоаналитических исследований душевной жизни. Часть этих процессов мы считаем патологическими, а остальные суть многообразные проявления нормы. Но такое деление не вполне адекватно, ибо граница между нормой и патологией очерчена нечетко, психические механизмы в большинстве случаев одинаковы, и гораздо важнее, осуществляются ли те или иные изменения самим Я или происходят помимо и вопреки его воле, то есть, строго говоря, являются симптомами. Из всей массы материала я прежде всего приведу случаи, имеющие отношение к развитию характера. Молоденькая девушка изо всех сил стремится стать непохожей на собственную мать. Она тщательно культивирует в себе те черты, которых матери недостает, и энергично изживает черты ей свойственные. При этом надо заметить, что в детстве, как и всякая девочка, она пыталась идентифицировать себя с матерью, от чего теперь всячески пытается избавиться. Тем не менее, когда девушка выходит замуж, она сама становится женой и матерью, и мы, не особенно удивляясь, обнаруживаем, что она становится все больше похожей на неприятную ей мать. Так продолжается до тех пор, пока в полном объеме к ней не возвращается преодоленное в девичестве отождествление с матерью. То же самое происходит у мальчиков, и даже великий Гёте, который в период расцвета своего гения весьма низко ценил своего жесткого и педантичного отца, стал к старости сильно его напоминать складом своего характера. Намного сильнее такой результат бросается в глаза, когда между двумя людьми изначально наблюдается разительное несходство. Молодой человек, которому выпала судьба расти рядом с недостойным отцом, назло ему вырос прилежным, надежным и честным человеком. Однако уже в зрелом возрасте характер его переменился так сильно, словно он всю жизнь брал пример с собственного отца. Чтобы не потерять связи с нашей основной темой, стоит подчеркнуть, что в раннем детстве этот человек, несомненно, отождествлял себя с отцом. Затем отождествление было им изжито и начисто отброшено, но в конце концов снова вернулось.
Давно уже стало общим местом утверждение, что переживания первых пяти лет жизни оказывают сильнейшее влияние на ход жизни и никакие позднейшие приобретения не способны противостоять их влиянию. Каким образом эти ранние впечатления сохраняются под спудом впечатлений более позднего возраста, было сказано много замечательного, но это не имеет отношения к нашей теме. Менее известно, что самое сильное влияние оказывают впечатления, которые воздействуют на ребенка в том возрасте, когда, по нашему мнению, его психический аппарат еще недостаточно восприимчив. В самом этом факте не приходится сомневаться, и он настолько удивителен, что облегчить понимание этого феномена можно, лишь сравнив его с получением фотографического снимка, который можно проявить спустя сколь угодно долгое время после момента съемки. Тем не менее часто и охотно вспоминают, что один писатель с богатейшей фантазией предвосхитил это наше открытие со свойственной поэтам отвагой. Эрнст Теодор Амадей Гофман использовал необычайное богатство образов, доступное его художественному воображению, для описания череды картин и впечатлений во время недельного путешествия в почтовой карете в возрасте двух лет на коленях у матери. То, что было пережито, прочувствовано, но не понято в возрасте двух лет, люди вспоминают только во сне. Эти воспоминания становятся доступными только на психоаналитических сеансах, но удивительным образом эти впечатления вторгаются в жизнь зрелого человека, определяют его поступки, внушают симпатии и антипатии, подсказывают те или иные важные жизненные решения, которые он сам не может разумно обосновать. Нетрудно понять, в каких двух пунктах эти факты имеют отношение к рассматриваемой нами проблеме. Во-первых, это удаленность во времени[70], которая в данном контексте приобретает решающее значение, как в случае с воспоминаниями о детских переживаниях, которые мы классифицируем как «бессознательные». Здесь напрашивается аналогия с влиянием преданий на душевную жизнь народа. Конечно, это нелегкая задача – перенести представления о бессознательном в массовую психологию.
Помогают понять исследуемый нами феномен механизмы, приводящие к формированию неврозов. Здесь тоже решающее событие происходит в раннем детстве, но в данном случае нас интересует не возраст, а сам процесс сопротивления событию, реакция на событие. Схематически представляя этот процесс, можно сказать: вследствие сильного переживания возникает влечение, требующее своего удовлетворения. Я отказывается его удовлетворить либо потому, что требования влечения слишком велики, либо потому, что это может быть опасно. Первая из этих реакций предшествует второй, но обе они направлены на избегание опасной ситуации. Я защищается от опасности, прибегая к вытеснению влечения. Возбуждение, вызванное влечением, так или иначе подавляется, а сама его причина с сопутствующими ощущениями и представлениями забывается. Но процесс на этом не заканчивается – влечение либо сохраняет свою силу, либо снова начинает собираться с силами, либо пробуждается при встрече с тем же раздражителем или похожим событием. Влечение предпринимает повторную попытку, а так как путь к нормальному удовлетворению все еще блокирован, как мы это называем, «рубцом вытеснения», влечение находит слабое место и прокладывает себе путь к замещающему удовлетворению, которое проявляется как симптом невроза и осуществляется без согласия и участия Я. Механизм формирования симптома можно с полным правом описать как «возвращение вытесненного». Отличительной чертой симптома является извращение или искажение содержания возвращающегося влечения. Читатель может упрекнуть меня в том, что последние из изложенных фактов едва ли имеют что-то общее с народными преданиями. Но не стоит жалеть о потраченных усилиях, ибо с их помощью мы теперь снова приблизимся к проблеме отказа от влечений.
Ж. Историческая истина
Мы предприняли этот психологический экскурс только затем, чтобы указать на вероятность того, что религия Моисея оказала свое влияние на еврейский народ главным образом через предания. Конечно, этот факт всего лишь вероятен, но ни в коем случае не достоверен. Но предположим, что мы смогли его каким-то образом доказать; пусть останется впечатление, что мы удовлетворились качественными факторами и пренебрегли факторами количественными. Со всем, что имеет отношение к возникновению религии, в том числе и иудаизма, должно быть связано нечто величественное, не поддающееся пока что нашим объяснениям. Здесь должно быть задействовано еще что-то, для чего существует мало аналогов, нечто уникальное и значительное не менее, чем возникшая в результате религия.
Давайте попытаемся решить этот вопрос по-иному. Мы понимаем, что первобытным людям бог нужен как творец мироздания, глава племени и личный опекун и хранитель. Этот бог стоит как тень за спиной покойных отцов, воспоминания о которых сохранились в преданиях. Человек более поздних времен и даже человек нашего времени ведет себя таким же образом. Он остается инфантильным и продолжает нуждаться в защите, даже став взрослым, он считает, что не способен обойтись без поддержки бога. Это неоспоримый факт, но труднее понять, почему должен быть единственный бог, почему такое значение приобретает движение от генотеизма к монотеизму. Как мы уже установили, верующий отчасти приобщается к величию своего бога, и чем более велик бог, тем надежнее защита, которой он может обеспечить верующего. Но могущество бога имеет своей необходимой предпосылкой не только его единственность. Многие народы видели возвеличивание своего главного бога в том, что он повелевает всеми остальными, подчиненными ему богами, и главное божество ничуть не принижалось тем, что, помимо него, существовали и другие боги. Кроме того, при единобожии приносится в жертву тесная связь народа с богом, ибо единственное божество является универсальным и заботится обо всех землях и народах. Люди как будто делили своего бога с чужеземцами, вознаграждая себя мыслями о том, что они тем не менее являются избранными в глазах всемогущего единого бога. Можно также считать, что почитание единственного бога было шагом вперед на пути к более высокой духовности, но этот фактор не стоит переоценивать. Только истинно верующие люди способны заполнить лакуны в мотивации к единобожию. Они утверждают, что идея единого бога потому так сильно влияет на людей, что является частью вечной истины, которая пробила себе дорогу наконец и теперь увлечет за собой весь мир. Мы вынуждены признать, что движущая сила такого рода вполне соответствует величию как самого процесса, так и его исхода.
Со всем этим можно было бы согласиться, если бы не резонное сомнение. Упомянутый аргумент верующих людей зиждется на оптимистически-идеалистической предпосылке. Но ничто не дает нам оснований утверждать, будто человеческий интеллект обладает особым чутьем на истину и что душевной жизни человека присуща склонность к познанию истины. Наоборот, у нас избыток доказательств того, что наш интеллект очень легко и часто без всякого предупреждения сбивается с пути, и нам чрезвычайно просто безоглядно поверить в то, что соответствует желанным для нас иллюзиям. Поэтому мы введем все же некоторые ограничения. Мы убеждены, что решение, предлагаемое верующими, содержит истину, но истину не материальную, а историческую. Таким образом, мы имеем право исправить то искажение, которое истина претерпела при своем возвращении. Это означает, что мы не верим, что сегодня существует единственный великий бог, но верим, что в незапамятные доисторические времена существовала одна-единственная личность, которая тогда казалась непомерно великой и которая была обожествлена в вернувшемся воспоминании.
Мы приняли, что религия Моисея была вначале отвергнута и наполовину забыта, а затем снова ожила в виде предания. Теперь мы допускаем, что это событие в те времена произошло дважды. Когда Моисей дал народу идею единственного бога, в ней не было ничего нового, она означала лишь повторное переживание событий доисторического прошлого человечества, давно и прочно изгладившихся из его памяти. Но это событие было настолько важным, произвело такие глубокие изменения в жизни человечества, что невозможно не поверить в то, что оно оставило в человеческой душе неизгладимые следы, сравнимые с народными преданиями.
Благодаря психоаналитической работе с индивидуальными пациентами мы знаем, что самые ранние впечатления, воспринятые в возрасте, когда ребенок еще едва ли умел говорить, оказывают впоследствии огромное влияние, имеющее принудительный характер; при этом сам пациент совершенно ничего не помнит о тех событиях. Мы считаем себя вправе перенести этот феномен на ранние переживания всего человечества. Одним из результатов действия этого феномена могло быть повторное появление искаженной, но в целом верной идеи о единственном великом боге. Эта идея имела принудительный характер, все должны были в него поверить. Эту идею, учитывая те искажения, которые она претерпела, можно назвать бредовой, но поскольку она основывалась на реальном воспоминании о прошлом событии, ее можно назвать также истинной. Из психиатрии мы знаем, что даже самые бредовые идеи имеют в своей основе некое зерно истины, которое больной старательно окутывает своим бредом.
Дальнейшее изложение является несколько измененным повторением содержания первой части.
В 1912 году в книге «Тотем и табу» я попытался реконструировать древнюю ситуацию, породившую все эти следствия. Я воспользовался теоретическими положениями Чарльза Дарвина, Аткинсона и особенно У. Робертсона-Смита и соединил их с данными психоанализа. У Дарвина я позаимствовал гипотезу о том, что люди изначально жили малыми группами, в которых господствовал старший самец, ему принадлежали все самки, и он подчинял себе или убивал молодых самцов, включая собственных сыновей. У Аткинсона я нашел продолжение этой картины в описании разложения патриархата, когда сыновья, объединившись, восстали против власти отца, убили и сообща его съели. Из приложения к тотемной теории Робертсона-Смита я взял идею о том, что после падения отцовской власти ее место занял тотемный клан братского союза. Для того чтобы мирно уживаться друг с другом, победившие братья отказались от своих женщин, несмотря на то что именно из-за них они убили отца и установили систему экзогамии. Отцовская власть была повержена, семьи стали управляться в согласии с материнским правом. Двойственное отношение братьев к отцу сохраняло свою силу в течение всего последующего развития человеческого общества. На место отца в качестве тотема было поставлено определенное животное. Его считали предком и духом-хранителем, племени его запрещалось убивать или причинять ему вред, но один раз в году все мужчины собирались на пир, на котором тотемное животное разрезалось на части и сообща поедалось. Ни один член рода не имел права уклониться от этого пира, являвшегося торжественным повторением убийства отца, с которого берут свое начало общественный порядок, устоявшиеся обычаи и религия. Сходство тотемного пира Робертсона-Смита с христианским причастием бросалось в глаза многим авторам и до меня.