— Выше среднего роста. Серый костюм у него. Рубашка, рубашка… не обратил внимания. Туфли, по-моему, коричневые. А может быть, и черные. Я точно не помню.
— Деньги и часы у него были?
— Были деньги, рублей двести, а то и больше. Часы, по-моему, золотые.
Мы помолчали. Потом я спросил:
— Вы уже были судимы, Асташев?
Он зло посмотрел на меня и сказал:
— Был, ну и что?
— Нет, ничего. Я просто поинтересовался.
— А вы не поинтересовались, что я сейчас лучше всех в совхозе работаю?
— Еще поинтересуюсь. Скажите-ка, а где сейчас Рожков?
— Не знаю. Костя мне говорил, что поедет в Симферополь. Когда я утром уходил из дома, он еще спал.
— А вы очень спешили?
— Да, спешил.
— Позвольте узнать, куда? — быстро спросил я.
— В Коктебель, — так же быстро ответил Асташев.
— Что вы там делали?
Асташев сбросил темп разговора, подумал.
— Со знакомой встречался. А что, нельзя?
— Можно, даже нужно, — сказал я невозмутимо. — Имя, фамилия вашей знакомой?
— Это неважно.
Вот тут притормозил я. Посидели, помолчали, потом я спокойно сказал:
— Вы уж мне отвечайте на вопросы-то, гражданин Асташев. Разговор у нас серьезный. А Нонна вас не осудит за то, что говорили о ней.
Асташев этого никак не ожидал. Лицо у него стало растерянное, беззащитное:
— А откуда вы знаете?..
— Как видите, знаю.
— Хорошо. Конькова Нонна. Вечером мы ходили на танцы в Литфонд, а потом еще погуляли.
— Когда вы расстались?
— В общем… мы до утра гуляли. В семь она на работу побежала, а я пошел к морю, хотел поспать на пляже. Часа в три пришла Нонна, мы пообедали, позагорали, а потом она проводила меня до шоссе, и я уехал домой.
— У вас деньги есть?
— Где? — сказал он удивленно.
Я хмыкнул:
— Вам виднее, где могут быть ваши деньги.
— Ну, при себе у меня копеек тридцать… — неуверенно заявил Асташев.
— А остальные?
— Остальные я в Коктебеле истратил.
— Сколько же вы истратили?
— Рубля три примерно. Больше у меня не было.
— Вы в Коктебеле выпивали?
— Что вы! Я при Нонне в рот не беру, она этого не признает…
…Вопрос. Что Вам известно про убийство на шоссе?
Ответ. Про этот случай я от людей слышал. Да беспокоюсь: не Костю ли убили?
Вопрос. Почему Вы так думаете?
Ответ. Да я ничего не думаю, просто опасаюсь.
Вопрос. Вам предъявляется фотография убитого. Рожков ли это?
Ответ. Нет. Я этого человека впервые вижу.
Вопрос. Есть ли у Вас в поселке враги?
Ответ. Враги?! По-моему, нет. Не должно быть: вроде бы никого не обижал, а меня самого не очень-то тронешь.
Протокол допроса мною прочитан, записано с моих слов правильно. Асташев.
Допросил СледовательЯ сказал ему:
— Если вы, Асташев, действительно не имеете отношения к убийству на шоссе, почему вы так напряженно держитесь?
— Ха! У вас тут не цирк небось, веселиться нечего…
Лист дела 9
Когда Асташев вышел из комнаты, участковый Городнянский — молодой, толстощекий, старательный — протянул мне исписанный лист. Я пробежал его глазами и разозлился:
— Что же вы, сержант, до сих пор молчали?
— Та вы же заняты разговором были!
— Неужели вы не соображаете, что это очень важно?
— Та допрос же?
— Ладно, — махнул я рукой. — Поезжайте за этим парнем…
СЛЕДОВАТЕЛЮ
РАПОРТ
По Вашему поручению произвел проверку. Установил, что за последние три дня в нашем районе было одно происшествие:
Позавчера, 2 сентября, шофер Нигматуллин из треста «Крымспецстрой» ехал в Судак и на повороте у сорок третьего километра увидел в зеркало, как из кузова его машины, где он вез инструменты и бухгалтерию, выпрыгнул человек. Шофер остановил машину и догнал его. Оказался — Дахно Михаил из Солнечного Гая, сказал, что в кузов залез просто так, доехать. Нигмтуллин заметил, что пиджак у Дахно был вымазан в крови.
Дахно — тунеядец, собутыльник Прокудина Юрия. Мною дважды предупреждался, чтобы шел работать.
Участковый инспектор старший сержант Городнянский…Это уже на что-то похоже. До сообщения участкового я никак не мог составить хоть какую-нибудь, пускай рваную, цепочку: похожий на иностранца убитый парень, бухгалтерские документы треста «Крымспецстрой», пьяница Прокудин, продающий на рынке заграничные вещи. А теперь появился Дахно в перепачканном кровью пиджаке, приятель Прокудина.
Климов привел Прокудина в половине двенадцатого ночи.
Лист дела 10
Вид у Прокудина был какой-то неуверенно-залихватский: эхма, давай, вали, где наша не пропадала! Плевать — совесть чиста, бояться нечего! И говорил он быстро-быстро, и все время шарил глазами по стенам, смотрел в забрызганное дождем окно, и я никак не мог поймать его взгляд. Ну, никак! От этого я злился, старался говорить еще медленнее и спокойнее. И все время хотелось забросить в разрез между двумя нейтральными вопросами (как говорится — «не для протокола»): «Вещички-то убитого парня загнал? А?»
Но идет допрос. Наводящие вопросы задавать нельзя. А этот — уж совсем провокационный. Да и не умею я давить на подследственных. Хотя это иногда, наверное, надо?.. Не умею я и не люблю. И все. А он спокойно врет тебе в глаза…
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА
Я, Следователь, 4 сентября допросил Прокудина Юрия Ивановича в качестве подозреваемого.
…Вопрос. Что Вам известно об убийстве на шоссе около поселка?
Ответ. Об убийстве? Ничего не известно, первый от Вас слышу.
Вопрос. Но ведь это общеизвестный факт?
Ответ. Возможно. Но я ни с кем не виделся. Только к дому подъехал, слез с велосипеда, а меня уже оперативник встречает. «Пойдем, — говорит, — к следователю, на допрос».
Вопрос. В каких отношениях Вы находитесь с Михаилом Дахно и встречались ли с ним с позавчерашнего дня?
Ответ. Ни в каких. Знаю, что живет такой в поселке, а дел у меня с ним нету. Не встречался я с ним.
Вопрос. По официальным сведениям, Вы часто встречаетесь с Дахно, вместе выпиваете. Почему Вы скрываете это?
Ответ. По злобе на меня наговаривают. Ни с кем я не выпиваю. Я — сам по себе. Нечего мне скрывать, а весь на виду…
Я отложил ручку и снова постарался поймать его взгляд. Но Прокудин смотрел в угол, будто его больше всего интересовало, заест ли паук насмерть тонко звеневшую в паутине муху.
Монотонным голосом я спокойно сказал Прокудину:
— Следствие располагает данными о том, что вчера вы были на ялтинском рынке и продавали там кое-какие вещи. Расскажите об этом.
Не отрывая глаз от паука, Прокудин ответил:
— Я уже сказал, где я вчера был. А в Ялте я не был, и продавать мне там нечего было. Нет у меня ничего для продажи.
Я кивнул и с упорством трактора повторил:
— Напоминаю вам о том, что следствию надо показывать правду.
Он сразу же согласился:
— Я и говорю, что был на полевом стане. Не торговал я на рынке. Так можете и записать.
Я записал. Помолчали немного, и мне стало казаться, что это звенит не муха, а тишина.
— Скажите, Прокудин, есть ли у вас оружие?
— Есть. Ружье-централка. Нож-секач, для рыбы. Не-е.
— А нарезное оружие? Пистолет, например?
Он усмехнулся и в первый раз быстро, прострелом, взглянул на меня:
— Нет. Был когда-то пугач немецкий. «Вальтер», что ли. Но я его давно выбросил. Мне лишних приключений не надо.
Я повернул на сто восемьдесят градусов и «поехал» назад:
— Расскажите снова, где вы были и чем занимались со второго до четвертого сентября?
— Второго, то есть позавчера, я весь день был на седьмом полевом стане — ладил столовую для рабочих. Там и ночевал. Это видел тракторист Тоценко Василий, и он может подтвердить. Утром третьего числа я на велосипеде уехал к девятому вагончику — это самый дальний наш стан — чинил там стенки и крыльцо. Там же обедал и ночевал. Сегодня продолжал там работать и в поселок приехал часа полтора назад.
— Кто может подтвердить ваше пребывание в девятом вагончике?
— Сегодня там был наш бригадир Тришин, он принимал мою работу.
— А вчера?
— Вчера там никого не было, ведь стан — отдаленный, а работ никаких пока не ведется.
— Где же вы обедали вчера и сегодня?
— С собой были помидоры и хлеб. А вода там есть…
Лист дела 11
Не спеша, лениво истекала ночь, как смола из перевернутой бочки, звенели на жестяном карнизе окна дождевые капли, тусклым пятном маячила над головой мутная лампа. Я смотрел в лицо Прокудину, а он уставился в пол и уже не хорохорился…
Не спеша, лениво истекала ночь, как смола из перевернутой бочки, звенели на жестяном карнизе окна дождевые капли, тусклым пятном маячила над головой мутная лампа. Я смотрел в лицо Прокудину, а он уставился в пол и уже не хорохорился…
Когда перелистываешь уголовное дело, возникает ощущение, будто без спросу открыл дверь в чужой дом, где поселилось горе, и много людей, которых это горе свело вместе. Одни люди это горе сотворили, другие — претерпели, третьи его увидели. И хотя вся моя работа связана с человеческим горем, я никогда не видел в уголовных делах таких уместных слов, как добрый или злой человек. Нет таких процессуальных фигур. Есть обвиняемые, потерпевшие, свидетели. И еще есть — подозреваемые.
Вот если сто раз повторить какое-нибудь слово, он потеряет форму, смысл, расплавится, как воск в ладонях. А с этим словом — «подозреваемый» — беда. Я просто пользуюсь им, но почему-то оно не деформируется от этого, не теряет своей жесткости и злобности. Когда мне приходится говорить кому-то: «Вы являетесь подозреваемым по делу…» — я боюсь, чтобы он не заметил как я внутренне вздрагиваю.
Ну, с обвиняемым — понятно. Этому уже наступили на жало. А если подозреваемый — подозревается напрасно? Тяжело, противно подозревать. Даже — подонка…
Прокудин врет все. Или почти все. Он отрицает даже общеизвестные факты. С ним надо разобраться глубже.
«САНКЦИОНИРУЮ»
Прокурор Верхне-Крымского района Крымской области
ПОСТАНОВЛЕНИЕ о производстве обыска
Я, Следователь, рассмотрев материалы уголовного дела № 4212, нашел:
Житель поселка Солнечный Гай — Прокудин Ю. И. — 3 сентября продал на рынке новую одежду импортного производства, которой у него ранее не было, — пиджак и куртку.
Из протокола осмотра места происшествия усматривается, что у погибшего, одетого в новые заграничные вещи, отсутствует пиджак.
Указанное обстоятельство, с учетом крайне отрицательной характеристики личности Прокудина, дает основания для подозрения его в причастности к убийству на шоссе.
Принимая во внимание, что в квартире Прокудина могут находиться предметы, имеющие значение вещественных доказательств по делу, постановил:
Произвести обыск в квартире гр-на Прокудина Юрия Ивановича, проживающего по адресу: поселок Солнечный Гай, дом 41.
Следователь…Если бы у Прокудина нашли какие-то вещи убитого, это могло бы пролить свет на многие обстоятельства…
Лист дела 12
Участковый Городнянский пошел к Прокудину домой — делать обыск.
За окном давно замолкла гитара, из дежурки приглушенно доносились голоса милиционеров, неразборчивые слова, бесформенные, неузнаваемые. Я сидел, откинувшись на стуле, прикрыв глаза, и пытался построить какую-то схему. Но все рассыпалось, сочилось между пальцами, как белый речной песок. Все это похоже на домики, которые дети строят поутру в песочнице. К обеду домики рассыпаются.
Прокудин ведет себя непонятно. И приятель его, Дахно, видимо, тот еще гусь. Но какая может быть связь между ними и убитым? Завтра Наташа улетит. В два часа дня… А может, погибший — все-таки иностранец? Возможно, возможно. Но там была машина. Его машина? Или чья? Катал он их, что ли? Да нет, ерунда все это. А может быть, он остановился на обочине, эти деятели подошли и ограбили, а потом убили? Вряд ли, чепуха. Хорошо бы позвонить сейчас Наташе. Спит уже. Говорить не захочет. Ладно, поеду завтра, провожу, постараюсь объяснить.
Отворилась дверь, и вошел Климов. Ему было неудобно уйти сейчас домой и очень хотелось спать, а по набрякшему лицу с мешками под глазами было видно, что он чертовски устал, и вообще эта петрушка ему совсем ни к чему. Я искренне сочувствовал Климову — в этом тихом месте сроду не бывало преступлений тяжелее, чем пьяная потасовка двух подгулявших курортников.
Я хотел ему сказать, чтобы он шел домой, но Климов опередил меня:
— Совсем замаялись?
— Ничего, я привычный.
— Давно такого не бывало. Отвыкли мы здесь от такого. А борцы мои по молодости и вовсе не слыхивали.
— Какие борцы?
— Да работнички мои. Они же все время борются: первую половину дня — с аппетитом, а вторую — сном, — и, довольный своей шуткой, Климов засмеялся, тяжело колыша животом. Потом, посерьезнев, грустно сказал — Вот только с пьяницами плохо. Никак мы это родимое пятно не выведем. Я слыхал, что в Москве указ против них готовят. Как там, у вас, ничего об этом не слышно?
По коридору затопали шаги, и в комнату ввалился Дахно, за ним вошел Городнянский.
Климов сказал:
— Вот он. Полюбуйтесь на него, пьяница проклятущий, бездельник! Ты у меня, Дахно, отгулял свое! Все! Отпелись твои песенки! Вот разберутся с тобой сейчас — или в тюрьму отсюда пойдешь, или работать. Другой дороги у тебя нету!
Лицо у Дахно было острое, наглое и испуганное. Косясь на меня, он одним духом, на высокой ноте, заблажил:
— За все оскорбления за ваши, дорогой начальник синих шинелей, я на вас не жалуюсь в высшие органы только потому, что люблю вас больше папы родного, поскольку я с детства круглый сирота!
— Нахал ты и пьяница, а не сирота! — крикнул Климов. — Давно пора самому детей кормить на свои трудовые денежки, а не захребетничать!
В их перебранке было что-то домашнее, семейное, и я видел, что Климов искренне переживает из-за того, что Дахно бездельник и пьянчуга, что так и не сумел он заставить Дахно идти работать, а теперь Дахно может попасть в тюрьму, и что он не верит в его причастность к убийству на шоссе. Тогда я сказал отчетливо и негромко:
— Расскажите, Дахно, откуда на вашем пиджаке кровь.
Климов сердито сопел и от волнения все время расстегивал и опять застегивал пуговицы пиджака. Дахно торжественно поднял перевязанную грязным бинтом ладонь и сказал голосом трагическим, но нежным:
— Из руки. Из моей руки эта кровь…
— Точнее?
Дахно воздел другую руку и на мгновенье замер, а затем бросил их вниз, как дирижер в заключительном пассаже. Огромный, остро выпирающий кадык прыгнул на худой грязной шее.
— Точнее некуда, — сказал он с искренней жалостью к себе. — На грузовике руку поранил. О грубый железный засов на борту. В момент перелезания через вышеуказанный борт в кузов. Во время движения вышеупомянутого грузовика по шоссе. И брызнула кровушка на мой красивый пинжачок.
— Вышеуказанного перелезания… — пробормотал я. — А почему на ходу?
Дахно повернулся ко мне, скривил губы:
— А с кем, простите, имею честь?..
— Ты отвечай, когда спрашивают, — сказал грозно Климов. — Небось не в гостях расселся. Объясняй по-человечески!
— Объясняю, — сказал Дахно высокомерно. — Не имею обыкновения отвлекать от работы водителей попутного транспорта. Пользую их без отрыва, так сказать, от производства.
— Вон что… — и я пододвинул к себе лист бумаги. — Как вы думаете, Дахно, зачем я вас об этом спрашиваю?
— А я об этом не думаю, — быстро сказал Дахно. — Не было такого указания.
Признаться, манера Дахно вести себя и смешила, и злила меня.
— Тогда считайте, что указание есть. Думайте! — сказал я ему.
Дахно сдвинул выгоревшие брови, собрал морщинки на узком загорелом лбу, прищурил глаза и открыл рот — изобразил полную сосредоточенность. Помолчав немного, вдруг выкрикнул:
— А-а-а!
— Ну?! — подался к нему Климов.
— Па-а-нятия не имею, — ухмыльнулся донельзя довольный Дахно.
— Что ж ты врешь! — взорвался Климов. — Весь поселок об этом говорит!
Дахно пожал плечами, сокрушенно покачал головой:
— Делать им нечего…
— Это им-то нечего делать, — сквозь зубы сказал я, ощущая прилив недостойных чувств. — Это им-то нечего делать? А ну-ка, снимайте пиджак!
У Дахно округлились глаза, он быстро вскочил, закричал визгливо:
— Не имеете права! Телесные наказания запрещены!
С трудом подавив смех, я серьезно сказал ему:
— И зря, — и, помолчав, добавил: — Мы ваш пиджак на экспертизу пошлем.
Дахно сделал вид, будто до него только сейчас дошло, о чем речь. Он хитро посмотрел на меня:
— Понял. Это вы насчет убийства спрашиваете. Так вот — если вы думаете, что я к тому убийству причастен, то ошибаетесь. Моя кровь на пиджаке, можете ее проверить, сами убедитесь. А покойничка-то я и в глаза не видел…
ПРОТОКОЛ допроса Михаила Дахно
…Вопрос. Что Вам известно об убийстве на шоссе?
Ответ. Да, наверное, то же самое, что и Вам: убили парня, а за что да кто — неизвестно. Болтают, правда, что Асташева Федьки это работа…
Вопрос. Кто именно это говорит?
Ответ. Да в павильоне кто-то брякнул, будто Федька споил парня и ограбил его потом. Только навряд ли это.