– Надо же, какое совпадение! Меня Сергеем звать, а фамилия – тоже Колесников.
– Однофамильцы, значит. А это, – механик указал рукой на невысокого черноволосого парня, – стрелок-радист, Зырянов Алексей.
– Ты откуда, друг?
– Из Ярославля.
– Надо же, и я из Ярославля. Значит, мы не только однофамильцы, но и земляки еще!
– Ты на какой улице жил?
– На Речной.
– А я – на Революционной.
– Так это же недалеко. Могли даже и встретиться.
– Могли, да здесь встретились.
– Ты вот что, командир, пройди к компохозу, получи комбинезон и шлемофон, в танке без этого – никак.
– Да и так уже шишек столько на голове набил!
– Зырянов, проводи командира, я машину проверю.
Алексей проводил меня к компохозу, где я получил темно-синий комбинезон и шлемофон. А на обратном пути меня увидел усатый сержант Кривохатько.
– Боец, ко мне! Ты почему из отделения сбежал? Говорят, в атаке ты на танке, в десанте был – видели тебя, а потом пропал. Я уж было думал – убили. А ты живой.
– Меня комбриг в танкисты перевел.
Сержант сокрушенно покачал головой:
– Жаль, и так в отделении только трое бойцов осталось. И пошел дальше.
Я переоделся у танка в комбинезон, натянул шлем и почувствовал себя в своей тарелке. Ребристый шлем на голове, танк рядом, соляркой пахнет – что еще танкисту надо? Неожиданно в голове всплыл мотивчик:
%%%Да у тебя же мама – педагог,
Да у тебя же папа – пианист,
Да у тебя же все наоборот,
Какой ты на фиг танкист?
Подбежал маленького ростика танкист в таком же, как на мне, комбинезоне:
– Снаряды брать будешь?
– Конечно.
– Сейчас телегу подгоню.
Я залез в башню, пересчитал оставшиеся снаряды.
Подъехала самая настоящая крестьянская телега со снарядным ящиком. Мы втроем погрузили три десятка снарядов в башню, разместили их в боеукладке.
– Алексей, пулеметные патроны возьми.
Алексей принес цинк с патронами.
Телега уехала.
– Это замкомбрига по вооружению был, – запоздало сказал Алексей. – Так бы шустро еще начпрод наш шевелился. Жрать пора, а кухней и не пахнет.
Кухня подъехала почти к вечеру. Нам привезли сильно запоздавший обед и вместо ужина – сухпаек. Налили по сто грамм фронтовых. И спал я почему-то в эту ночь спокойно, как у себя дома, когда не было войны.
А утром, когда умывался у ручья, возникла неожиданная и потому немного бредовая мысль: а может, однофамилец – мой родственник? Фамилия та же, сам из Ярославля, и самое главное – он Петр. А деда, могилу которого я искал, тоже звали Петром. И у моего отца отчество, естественно, Петрович. Не слишком ли много совпадений? Ладно, поговорить поподробнее с ним надо, скажем, после завтрака.
А после завтрака все втроем чистили банником пушку, изрядно при том попотев. Потом пришел замполит – моложавый капитан со шпалами в петлицах и красной звездой на левом рукаве. Собрав всех танкистов, он стал проводить политзанятия, зачитав перед тем сводку Совинформбюро.
Все сидели, переваривая услышанное. По названиям сданных немцу городов картина складывалась неутешительная.
После занятий политрук отпустил всех, кроме меня.
– Садитесь, товарищ Колесников.
Я уселся на траву, капитан – напротив.
– Как мне сказал комбриг, вы у нас в бригаде человек новый.
– Так и есть.
– Коммунист?
– Нет.
– Жаль. Вы теперь командир танка, а линию партии не поддерживаете.
– Почему не поддерживаю? Главная задача партии – организовать народ на борьбу с гитлеровским захватчиками. Я правильно понимаю?
– Правильно.
– Ну, так я же не в тылу на продовольственной базе отъедаюсь.
– Вот, проявили себя в боях – надо подумать и о вступлении в ряды большевиков. Комбриг сказал – на вашем счету три уничтоженных фашистских танка.
– Так и есть.
– Вот! – Замполит поднял палец. – Стало быть, о смелых и решительных действиях вашего экипажа надо написать в бригадной многотиражке.
– Мне кажется – рано еще, недостоин я пока.
– Ну, мне, как представителю партии, лучше знать, кто достоин, а кто – нет.
Замполит поднялся и ушел.
Я направился к танку.
– Чего он от тебя хотел? – вытирая испачканные руки ветошью, поинтересовался Петр.
– В многотиражку статью предлагал написать – о нашем экипаже, а еще о вступлении в ряды ВКП (б) со мной говорил.
Алексей и Петр переглянулись.
Внезапно раздался крик:
– Воздух!
Вдалеке, довольно высоко, появились темные точки. Не преодолев нашу, прямо скажем – жиденькую оборону – с ходу, немцы решили бросить на нас авиацию.
– В окоп!
Недалеко от танка я видел окопчик. Маловат он был на троих, но уместились.
Точки приближались, превратившись в немецкие самолеты.
Издалека я уже видел, как бомбили немецкие пикировщики, но сам под бомбежку попал впервые.
Ведущий пикировщик Ю-87, позже прозванный на фронте «лаптежником» за неубирающиеся шасси, свалился в пике. Ревел мотор, для психологического давления летчик включил сирену, затем к этой какофонии присоединился нарастающий свист падающих бомб.
Два взрыва грохнули недалеко, похоже – на позициях артиллеристов.
И началось: один пикировщик заходил на цель, сбрасывал бомбы, его место занимал другой. И снова – рев моторов, звуки сирены, вой бомб, взрывы…
Пыль и черный дым затянули наши позиции. Жутковато!
Окопчик во время взрывов трясся, как при землетрясении, на нас сыпались комья земли, остро пахло едкой немецкой взрывчаткой. И хоть бы одна зенитная пушечка, пулемет зенитный! Наши позиции были беззащитны, немцы вытворяли все, что хотели.
Отбомбившись, самолеты прошлись по расположению наших войск пулеметным огнем. Наконец этот кромешный ад закончился, и немцы улетели.
Над позициями наших войск какое-то время стояла мертвая тишина, затем я стал различать стоны раненых, треск огня, почувствовал запах дыма горящей техники.
Мы выбрались из окопа и осмотрелись. Наш танк был цел, а вот соседнему не повезло. Бомба упала почти рядом с ним, сорвав башню и разворотив весь левый бок бронирован-
ного корпуса. Немного подальше лежало перевернутое орудие артиллеристов. Везде были воронки, множество деревьев повалено.
Да остался ли кто в живых после бомбежки? Остались! Там и здесь, из щелей окопов и траншей появлялись люди. Они отряхивались от комьев земли и пыли, приводили в порядок себя и оружие. Только вот немцы не дали на это времени.
Со стороны пехотинцев раздался крик:
– Немцы! Приготовиться к отражению атаки!
Началось!
Мы побежали к танку и забрались внутрь. Я высунулся из люка, посматривая на танк комбрига. Раций-то в танках не было, вот потому и боялся упустить сигналы, подаваемые флажками.
Вот комбриг дал отмашку двумя флажками. Его танк дернулся и, ломая молодые деревья, пошел на немецкие позиции.
Я захлопнул люк:
– Вперед, не отставай от комбрига!
Наш Т-34 и три других танка выстроились в линию. Переваливаясь на кочках и воронках от снарядов и мин, боевые машины шли вперед. По полю ползли шесть немецких Т-III и Т-IV. Под их прикрытием густой цепью шли немцы. Пулеметчики наших танков поливали пехоту огнем, пытаясь отсечь немцев от танков, командиры танков ввязались в пушечную дуэль.
Нам надо было выбить немецкие танки, пока мы не сблизились. Пушка Ф-32, стоящая на Т-34, поражала и Т-III, и Т-IV на дистанции до полутора-двух километров – смотря куда было попадание: в лоб, борт или корму, где броня тоньше.
Немцы могли поражать наши танки лишь с трехсот метров, и то только в борт или корму. Но не стоило забывать о немецких противотанковых или зенитных пушках. Немецкое 88-миллиметровое зенитное орудие оказалось очень мощным и, поставленное на огонь по танкам, могло поражать Т-34 и КВ в лоб на дальности до тысячи восемьсот метров. Немцы поставили потом это орудие в тяжелые танки Т-VI «Тигр». К счастью, на нашем участке таких мощных орудий не было.
Я поймал в прицел идущий почти прямо на меня Т-IV и толкнул Петра обеими ногами. Танк сделал короткую оста-
новку, и я выстрелил. Немец вспыхнул почти сразу. В перископ было видно, что еще три немецких танка горят.
Фашистские танки остановились, а потом попятились. Гитлеровская пехота, увидев, что лишилась мощной огневой поддержки, начала отступать.
Из танка комбрига посигналили флажками. Не хотелось отходить, когда атака так хорошо началась, но приказ есть приказ. Его надо выполнять, не раздумывая и не обсуждая. На этом зиждется дисциплина в армии. А не будет ее, любая армия – сброд, толпа вооруженных анархистов. Так и возвращались к себе на позиции – пятясь задом.
В лесу, где укрылись танки, выбравшийся из своей боевой машины комбриг собрал нас, еще разгоряченных боем и чумазых от пороховой гари.
– Молодцы! Каждый экипаж по вражескому танку сжег. А у Колесникова это уже четвертый. Пора и к медали представлять. Жалко, танков у меня почти не осталось, иначе задали бы немцам перцу. Жду подхода пополнения. Надо продержаться еще два дня.
– Лишь бы снарядов да горючки хватило! – запальчиво крикнул совсем еще молодой танкист.
– Приводите технику в порядок, – построжал комбриг, – а я распоряжусь насчет обеда.
Похоже, немцы тоже устроились обедать, потому что с их стороны не раздавалось ни одного выстрела. Они же педанты.
Прибыла кухня. Все потянулись поглубже в лесок, где метрах в двухстах стояла полевая кухня на колесах, прикрепленная к трактору «Сталинец». Мы поели горохового супа, перловой каши, попили жиденького чая. Не сказать, что сытно, но голод утолили. И хлеб был неважный – черный, с сырым, непропеченным мякишем.
Поесть успели не все – видимо, немцы покончили с обедом раньше, потому что на наши позиции снова обрушился град снарядов. Били издалека, из гаубиц, потому что выстрелы были почти не слышны, а разрывы мощные – не такие, как у полевых пушек.
Шквал огня продолжался минут пятнадцать. От леса остались одни стволы – без веток и листьев. Позиции наши были буквально перепаханы.
Крепко нам досталось, но хуже всего пришлось пехоте – она стояла перед нами, и на пехотных позициях буквально бушевал огненный шквал.
Один из наших танков прямым попаданием был выведен из строя.
Наш экипаж пережидал артиллерийский налет в воронке, оставшейся от утренней бомбежки.
В лесу стоял густой запах тротила, в воздухе висела пыль. Грохот был такой, что заложило уши. Может, потому я и прослушал сигнал к отражению атаки.
Петр толкнул меня в бок и показал на флажки комбрига.
– К машине! – хрипло скомандовал я.
Бегом мы добрались до своего танка, забрались и закрыли люки. От попадания гаубицы танк не убережет – ее снаряды летят по навесной траектории. Но от осколков броня защищает.
Выдвинувшись на опушку леса, мы остановились. Комбриг больше не хотел рисковать танками.
Немцы снова пошли в атаку. Впереди шли три танка, за ними – три густые цепи пехоты. За пехотинцами артиллеристы вручную перекатывали по полю несколько пушек. Вот с них я и начну, пока они не успели развернуться и занять боевые позиции. Для наших танков они сейчас наиболее опасны.
Мы зарядили фугасный снаряд, я навел прицел на пушку и выстрелил. В прицел заметил, как ее перевернуло взрывом.
– Бронебойный!
Алексей загнал снаряд в ствол орудия, закрыл замок. Теперь надо попытаться уничтожить ближайший ко мне танк.
Я поймал его в сетку прицела и выстрелил. Танк встал, но дыма и огня я не увидел.
– Еще бронебойный!
Я выстрелил по Т-III еще раз, и только тогда он вспыхнул.
Я приник к перископу. Плохи наши дела. Два немецких танка горят, но и наших осталось только два – мой и комбрига. На позициях пехотинцев немногие оставшиеся в живых постреливают из винтовок. Лишь с небольшого холмика, из-за бруствера, пулемет «максим» ведет ожесточенный огонь. Очереди его почти не умолкают, и гитлеровские цепи не выдержали его огня – залегли.
– Алексей, к пулемету!
Леша протиснулся вниз, к лобовому пулемету в шаровой установке, и открыл огонь. Я поддержал его из башенного пулемета, спаренного с пушкой. Не умолкал пулемет и в танке комбрига.
Дрогнули немцы – вначале залегли, а потом стали отползать назад.
Вдруг по танку сильно ударило – аж корпус загудел. Черт, где-то пушка немецкая!
Я поворачивал башню, выискивая через прицел орудие.
Вот она! Градусов тридцать левее нас. Было видно, как суетятся около пушки немецкие артиллеристы. И Алексея в башне нет.
Спрыгнув с командирского сиденья, я достал со стеллажа фугасный снаряд, загнал его в ствол и закрыл замок. Я просто кожей чувствовал, как немецкий наводчик доводит прицел – с секунды на секунду он выстрелит. Я лихорадочно вращал маховичок, подводя перекрестье прицела под цель и тут же нажал на спуск. Выстрел! Башню заволокло пороховым дымом, о пол звонко ударила гильза. Успел, я успел буквально за мгновение до их выстрела!
Пушку перевернуло взрывом, были видны лежащие вокруг нее убитые артиллеристы. А ведь могло и не повезти, я их опередил совсем немного.
Немцы отошли с поля боя, атака захлебнулась.
Петр дал задний ход, уводя танк от опушки. Мы вылезли наружу. Какой радостью было вдохнуть свежего воздуха!
Из открытых люков шел едкий пороховой дым, дышать в танке было просто невозможно. В горле першило, у всех были красные глаза и закопченные лица.
Когда мы немного отошли, отдышались, начали осматривать танк. На лобовом листе – правее и выше люка механика – виднелась изрядная вмятина. Не смогла крупповская сталь одолеть нашу, харьковскую броню. Артиллерист наверняка в люк метил – это уязвимое место у Т-34 спереди.
Прихрамывая, подошел комбриг:
– Целы?
– Целы, вмятины только на броне, но ни одной пробоины.
– А экипажи Волкова да Самохвалова сгорели. Никто выскочить не успел. Так что осталось у нас только два танка. Сейчас распоряжусь, чтобы снаряды и патроны подвезли. Вот с соляркой плохо, бензовоз во время бомбежки сгорел.
– У нас еще с полбака осталось – продержимся, если далеко ехать не придется.
До вечера никаких попыток наступать немцы больше не делали.
Когда стемнело, подвезли кухню. Мы поужинали гречкой с тушенкой. Старшина выдал каждому по поллитровке, вздохнул:
– Получал по списочному составу, а танкистов осталось – перечесть на пальцах рук можно.
Мы устроились около танка, распили бутылку за наших погибших ребят. Я их не знал лично, но Петр и Алексей служили с ними и горевали о потере.
Выпили еще. Меня слегка повело, и я затянул фронтовую песню, слышанную в фильме «На войне как на войне» и потом иногда исполнявшуюся нами в училище:
%%%Моторы пламенем пылают,
И башню лижут языки…
Когда я дошел до слов
%%%В углу заплачет мать-старушка,
Слезу рукой смахнет отец,
И дорогая не узнает,
Какой танкиста был конец…
Алексей всхлипнул:
– Задушевная песня, не слышал раньше такой.
Подошел и комбриг:
– Чего поем?
За всех ответил Петр:
– Да вот друзей погибших помянули, по сто грамм фронтовых приняли.
Комбриг выразительно посмотрел на две пустые бутылки.
– Хватит пить. Песню я услышал о танкистах – новое что-то. Кто пел?
– Командир наш.
– Спой еще раз, Колесников. За душу взяла твоя песня.
И я исполнил песню, что называется, на «бис».
– Замечательная песня. Слова мне потом запишешь.
Комбриг поднялся и ушел.
Привезли снаряды и патроны. Мы набрали даже сверх боекомплекта, приторочив два ящика бронебойных снарядов на корме. Даже если в них пуля попадет или осколок, они не взорвутся. Чему там рваться? Снаряд – болванка из стали.
На небе высыпали крупные яркие звезды. Где-то высоковысоко послышался гул множества невидимых самолетов.
– Немцы, Москву небось полетели бомбить, – вздохнул Алексей.
Незаметно завязался разговор.
У Алексея в Костроме была семья – жена и двое детей.
Петр тоже успел обзавестись женой и имел сына – Михаила. Когда я это услышал, меня словно обухом по голове ударило. Отец у меня – Михаил Петрович, а я, естественно, Сергей Михайлович. Слишком много совпадений – похоже, мы не просто однофамильцы. С замиранием сердца я спросил Петра:
– Ну а жену-то как звать?
– Имечко самое простое – Лукерья, проще – Луша.
Все, все сомнения отпали – так звали мою бабушку.
Какое-то время я был настолько оглушен, что перестал
слышать разговор. Выходит, Петр – это мой дед, который не вернулся с войны и могилу которого я разыскивал на Смоленщине? А я его в бою ногами в плечи толкаю, приказы отдаю?! Голова кругом идет, никак не укладывается в ней, что рядом со мной, здесь и сейчас, сидит мой дед – живой, из плоти и крови, и его даже пощупать можно!
Осипшим от волнения голосом я спросил:
– Петр, а тебе сколько лет?
– Двадцать восемь – я с тринадцатого года.
– А мне двадцать девять, – выдавил я из себя.
Выходит, дед даже моложе меня.
– Староваты вы оба, – хохотнул Алексей. – А мне только двадцать пять.
– Зато у тебя двое детей, – огрызнулся я.
– Так это же хорошо. Случится – убьют на войне, сыновья род продолжат.
– А ты – семейный, командир?
– Нет, ни женой, ни детьми не обзавелся.
Надо признаться, в этот момент я и в самом деле пожалел, что не успел жениться и завести ребенка.
– Вот что, – поднялся Петр, – спать пора, неизвестно еще, как завтра день повернется.
Петр забрался спать под танк, на брезентовый чехол, Алексей – на брошенную на землю ватную телогрейку, я же улегся в окопе. Вещами я здесь еще не обзавелся, и стелить мне было нечего.