Игнациус Мартин Перриш поискал глазами часы или браслет, способный бросить зайчик ему в глаз. Он украдкой осмотрел людей в очках с металлической оправой, женщин с обручами в ушах, но так и не смог найти источника вспышки. Впрочем, больше всего он смотрел на девочку с рыжими волосами и белыми голыми руками. В белизне этих рук было что-то такое, что делало их более голыми, чем руки всех других женщин, присутствовавших в церкви. Веснушки есть у очень многих рыжих, но эта выглядела так, словно ее вырезали из куска мыла.
Как только он переставал искать источник света и поворачивался лицом вперед, ослепительная вспышка повторялась. Они выводили его из себя, эти блики в уголке левого глаза, словно световая мошка, настойчиво кружившая над ним, трепетавшая перед лицом. Однажды он даже отмахнулся. Вот тут-то она себя и выдала, негромко фыркнув, дрожа от усилий сдержать смех. Затем она на него взглянула — медленный взгляд искоса, в котором были удовольствие и веселье. Она поняла, что попалась и что больше нет смысла притворяться. А Иг, кроме того, понимал, что она планировала попасться, продолжать, пока не попадется; от этой мысли в нем сильнее забилась кровь. Она была очень хорошенькая, примерно его возраста, ее волосы были заплетены в шелковистую косу вишневого цвета. Она крутила в пальцах тоненький золотой крестик, висевший у нее на шее, поворачивала его то так, то сяк, и солнечный свет превращал его в крестообразное пламя. Она задержала его в таком положении, что было чем-то вроде признания, а затем отвернула в сторону.
После этого Иг уже не мог уделять никакого внимания тому, что говорил с амвона отец Моулд. Больше всего ему хотелось, чтобы она снова взглянула в его сторону, но она долго этого не делала, такое милое кокетство. Но потом она снова покосилась на него, долго и осторожно. Глядя прямо на него, она бросила крестиком ему в глаза две короткие вспышки и длинную. Через пару секунд она промигала уже другую последовательность, на этот раз три короткие вспышки. Мигая крестиком, она смотрела ему прямо в глаза и улыбалась немного мечтательно, словно забыла, чему улыбается. Напряженность ее взгляда прямо говорила: она хочет, чтобы он нечто понял, и то, что она делает крестиком, очень важно.
— Думаю, это азбука Морзе, — прошептал уголком рта Игов отец: разговор заключенных во время прогулки.
Иг нервно дернулся. За последние несколько минут Священное Сердце Марии превратилось в телепрограмму, играющую где-то на заднем фоне, со звуком, прикрученным до еле слышного бормотания. Но когда отец заговорил, он вернул Ига к осознанию, где они находятся. Кроме того, Иг с тревогой обнаружил, что его член немного затвердел и стал горячим. Было крайне важно, чтобы тот вернулся в прежнее положение. В любой момент мог начаться заключительный гимн, и тогда нужно будет встать, и в штанах недвусмысленно выпрет.
— Что? — спросил он у отца.
— Она говорит: «Перестань пялиться на мои ноги. — Деррик Перриш снова шептал уголком рта, на манер остряка из кино. — Или я подобью тебе глаз».
Иг издал забавный звук, словно пытаясь прокашляться. Теперь и Терри пытался ее увидеть. Иг сидел прямо у прохода, отец — справа от него, затем их мать и лишь потом Терри. Так что, чтобы увидеть девочку, Терри нужно было вытягивать шею. Он оценил ее внешность — она снова повернулась к ним лицом, — а затем громко прошептал:
— Ты уж извини, Иг, но никаких шансов.
Лидия стукнула его псалтырем по голове.
— Кой черт, мама? — сказал Терри и снова получил по голове.
— Не говори здесь этого слова, — прошептала она.
— Почему ты не ударила Ига? — прошептал Терри. — Это же он пялится на рыжую. Думает похотливые мысли. Он алкает. Ты на него только посмотри. Это же у него на лице написано. Ты только посмотри на это алкающее выражение.
— Алчущее, — поправил Деррик.
Лидия взглянула на Ига, и его щеки вспыхнули. Затем она переместила взгляд на девочку, которая не смотрела на них, притворяясь, что слушает отца Моулда. Через секунду Лидия фыркнула и стала смотреть вперед.
— Это ничего, — сказала она. — А то я уже начинала бояться, не гей ли наш Иг.
А затем настало время петь, и все они встали. Иг снова посмотрел на девочку, и в тот момент, когда она поднималась на ноги, на нее упал сноп солнечного света, и ее волосы вспыхнули красным огнем. Она повернулась и снова взглянула на него, открыв рот, чтобы запеть, но издала вместо этого нечто вроде негромкого, но пронзительного крика. Она собиралась было снова мигнуть ему крестиком, но тонкая цепочка оборвалась и струйкой стекла в ее руку.
Иг смотрел, как она наклонила голову и пыталась починить цепочку. Затем произошло нечто для него неприятное. Симпатичный блондин, стоявший за ней, наклонился вперед и неловко, неуверенно коснулся ее затылка. Он пытался помочь ей с крестиком. Девочка вздрогнула, наградив его удивленным, не слишком дружелюбным взглядом. Блондин не покраснел и даже ничуть не смутился. Прямо не мальчик, а античная статуя. Суровые, неестественно спокойные черты юного Цезаря, который может простым поворотом большого пальца спровадить компанию окровавленных христиан на пищу львам. Годы спустя прическа в таком стиле, коротко подстриженная щетка светлых волос, будет распопуляризирована Маршаллом Мэтерсом,[10] но сейчас она смотрелась ничуть не примечательно. Кроме того, он был в галстуке — высший класс. Он что-то сказал девочке, но та покачала головой. Ее отец наклонился, улыбнулся мальчику и начал сам возиться с крестиком.
Иг расслабился. Цезарь сделал тактическую ошибку, тронул девочку, когда она этого не ожидала, и тем ее рассердил, вместо того чтобы очаровать. Отец девочки какое-то время повозился с цепочкой, но затем рассмеялся и потряс головой, потому что ничего не получалось, и она тоже рассмеялась и забрала у него крестик. Ее мать строго на них воззрилась, и тогда девочка и ее отец снова начали петь.
Служба закончилась, и шум голосов возрос, как вода, заполняющая заданный объем, сразу сменив собой присущую церкви тишину. Из школьных предметов Игу всегда лучше давалась математика, и он автоматически думал в терминах емкости, объема, инвариантов и превыше всего абсолютных величин. Позднее это очень пригодилось на логической этике, но это, пожалуй, был единственный выигрыш от его математических талантов.
Ему хотелось поговорить с девочкой, но он не знал, что сказать, и мгновенно упустил свой шанс. Выйдя в проход, она на него взглянула, застенчиво, но улыбаясь, и тут же над ней навис юный Цезарь, что-то ей говоривший. Отец девочки снова вмешался, подтолкнув ее вперед и как-то втиснувшись между ней и юным императором. Отец приветливо улыбнулся мальчику — однако, когда тот заговорил, подтолкнул свою дочку вперед, увеличивая дистанцию между ними. Цезарь этим ничуть не обеспокоился и не попытался заговорить с ней снова, но спокойно кивнул и даже отступил в сторону, позволяя матери девочки и каким-то еще пожилым женщинам — тетушкам? — пройти мимо него. При папаше девочки, подталкивавшем ее вперед, не было никаких шансов с ней заговорить. Иг проводил ее глазами, страстно желая, чтобы она повернулась и махнула ему рукой, но она этого не сделала — конечно же, не сделала. К этому времени проход был забит уходящими прихожанами. Отец Ига положил руку ему на плечо, показывая, что они подождут, пока люди не разойдутся. Иг смотрел, как мимо проходит юный Цезарь. Вместе с ним был его отец мужчина с густыми пшеничными усами, переходившими прямо в бакенбарды, придавая ему сходство с каким-нибудь плохим парнем из вестерна Клинта Иствуда, парнем, который стоит слева от Ли Ван Клифа и будет подстрелен первым же выстрелом в заключительной разборке.
В конце концов людской поток в проходе стал тоненькой струйкой, и отец Ига снял руку с плеча сына, давая ему понять, что теперь они могут идти. Иг встал со своего места и, как обычно, пропустил родителей вперед, чтобы самому идти вместе с Терри. На прощание он взглянул на то место, где сидела девочка, словно она могла снова там появиться, и, когда он это сделал, в глаза ему снова сверкнул золотой зайчик. Иг непроизвольно зажмурился, а затем открыл глаза и подошел к ее месту.
Девочка оставила свой золотой крестик лежащим на скомканной золотой цепочке прямо в квадратике света из окна. Наверное, она положила все это, а потом забыла, когда отец уводил ее от того блондинистого мальчишки. Иг поднял крестик, думая, что он будет холодным, но тот был теплым, восхитительно теплым, как монетка, пролежавшая весь день на солнце.
— Игги! — окликнула его мать. — Так ты идешь?
Иг сомкнул кулак вокруг крестика и цепочки и торопливо пошел по проходу. Было очень важно ее догнать. Она предоставила ему шанс произвести хорошее впечатление, найти потерянную вещь, показать свою наблюдательность и заботливость. Но когда он дошел до двери, ее уже не было. Он лишь на мгновение увидел ее в обшитом деревом микроавтобусе, как раз выворачивавшем на дорогу. Она сидела сзади в компании с одной из тетушек, а ее родители — впереди.
Иг сомкнул кулак вокруг крестика и цепочки и торопливо пошел по проходу. Было очень важно ее догнать. Она предоставила ему шанс произвести хорошее впечатление, найти потерянную вещь, показать свою наблюдательность и заботливость. Но когда он дошел до двери, ее уже не было. Он лишь на мгновение увидел ее в обшитом деревом микроавтобусе, как раз выворачивавшем на дорогу. Она сидела сзади в компании с одной из тетушек, а ее родители — впереди.
Ну что же, ничего страшного. Будет и следующее воскресенье, и когда Иг вернет ей цепочку, та уже не будет порвана, и будет окончательно понятно, что же говорить, когда он будет представляться.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
За три дня до того, как Иг и Меррин встретились впервые, отставной военный моряк, живший на северной стороне Лужи, проснулся как-то утром от оглушительного взрыва. На мгновение, не совсем еще проснувшись, он решил, что снова находится на авианосце «Эйзенхауэр» и кто-то только что запустил противосамолетную ракету. Затем он услышал визг покрышек и хохот. Поднявшись с пола — он свалился с кровати и оцарапал себе бедро, — он откинул занавеску и увидел, как отъезжает чей-то говеный «роудраннер». Его почтовый ящик был сбит взрывом со столбика и валялся теперь на земле. Он дымился и был весь в дырках, словно словил заряд из дробовика.
Тем же днем, но позднее прозвучал еще один взрыв, на свалке за универмагом «Вулворт». Бомба взорвалась с оглушительным грохотом и подкинула клочья горячего мусора в воздух футов на тридцать. Пылающие газеты и упаковочный материал посыпались огненным градом, и несколько припаркованных машин получили повреждения.
В воскресенье, когда Иг почувствовал любовь или, по меньшей мере, похоть к незнакомой девочке, сидевшей через проход от него в церкви Священного Сердца Марии, в Гидеоне произошел еще один взрыв. Так называемая вишенка — петарда со взрывной силой примерно в четверть палочки тринитротолуола — взорвалась в туалете «Макдоналдса» на Харпер-стрит. Она сорвала сиденье, разбила унитаз и бачок, залила водой пол и наполнила мужской туалет жирным черным дымом. Весь персонал и посетители были эвакуированы, пока пожарные не решили, что можно возвращаться. Об этом инциденте было написано в понедельничном номере газеты «Гидеон леджер», в статье, которая заканчивалась просьбой главного пожарного прекратить это хулиганство, пока кто-нибудь не лишился пальцев или глаза.
Взрывы гремели по городу несколько недель. Это началось за пару дней до Четвертого июля и продолжалось и после праздников со все нарастающей частотой. Терренс Перриш и его дружок Эрик Хеннити не были главными виновниками. Они никогда не уничтожали ничью собственность, кроме своей, и были оба слишком молоды, чтобы развлекаться в час ночи взрыванием каких-то почтовых ящиков.
И все же. И все же Эрик и Терри находились на пляже в Сибруке, когда двоюродный брат Эрика, Джереми Ригг, вошел на склад пиротехники и вышел оттуда с коробкой старых петард «вишенка», сорок восемь штук, изготовленных, если ему верить, в старые добрые времена, до того как мощность таких взрывных устройств была ограничена законами об охране детей. Джереми отдал шесть из них Эрику, по его словам — как запоздалый подарок ко дню рождения, хотя его истинным мотивом было сострадание. Отец Эрика уже больше года сидел без работы и вообще серьезно болел.
Возможно, Джереми Ригг был возбудителем этой эпидемии взрывов и все многочисленные бомбы, взорвавшиеся тем летом, так или иначе связаны с ним. А возможно, Ригг купил петарды потому, что их покупали другие ребята, что это было модно. Возможно, эта зараза имела много источников, в этом Иг так и не разобрался, да это и не имело значения — все равно что спрашивать, как в мир пришло зло или что происходит с человеком после смерти; сии философические упражнения весьма любопытны, но вместе с тем и совершенно бессмысленны, ибо зло в мире есть и смерти происходят безотносительно того, что все это значит. Тут имеет значение только то, что в начале августа Эрик и Терри, подобно всем гидеонским тинейджерам мужского пола, лихорадочно занимались взрывами. Петарды, называвшиеся «вишенки Евы», были размером с китайское яблочко, имели текстуру кирпича и были украшены изображением почти что голой женщины — лихой красотки с задорно торчащими грудями и невероятными пропорциями девицы из порнографического журнала: эти самые груди были размером с футбольный мяч, а осиная талия в два раза тоньше бедер. Как некий намек на скромность ее пах был прикрыт чем-то вроде кленового листа; это привело Эрика Хеннити к заключению, что она болельщица «Торонто мейпл ливс» и, значит, долбаная канадская шлюха, которая буквально напрашивается, чтобы ей подпалили титьки.
Для начала Эрик и Терри опробовали петарду у Эрика в гараже. Они подкинули «вишенку» в ящик для мусора и дали деру. Последовавший взрыв уронил бак на бок, закрутил его на бетонном полу и подкинул крышку к самым стропилам. Упавшая на пол крышка дымилась и была согнута посередине, словно кто-то пытался ее сломать. Иг при этом не присутствовал, но Терри потом ему все рассказал, а в частности то, что в ушах у них с Эриком так звенело, что они даже не слышали, как друг другу кричат. Далее последовала целая цепочка объектов разрушения: кукла Барби в человеческий рост, старая покрышка, которую они пустили по склону с петардой, приклеенной внутри. И наконец, арбуз. Иг не присутствовал ни при одном из упомянутых взрывов, но брат всегда рассказывал ему в больших подробностях, какую забаву он пропустил. Иг знал, к примеру, что от Барби не осталось ничего, кроме почерневшей ноги, которая шлепнулась с неба на дорожку к Эриковому дому, шлепнулась и начала подпрыгивать, словно исполняя какой-то дикий танец. Что от вони загоревшейся покрышки всем становилось плохо и что Эрик Хеннити встал слишком близко к взорвавшемуся арбузу и ему пришлось спешно принимать душ. Эти рассказы переполняли Ига завистью, и в середине августа ему уже отчаянно хотелось и самому взглянуть, как что-нибудь уничтожается.
Так что, когда утром Иг зашел на кухню и увидел, как Терри пытается запихнуть в свой школьный рюкзак двадцативосьмифунтовую индейку, он сразу догадался, зачем это. Он не стал канючить, чтобы брат его взял, и не стал прибегать к угрозам типа «возьми меня с собой, или я расскажу маме». Вместо этого он поглядел, как Терри борется со своим рюкзаком, а потом сказал, что лучше понести индейку вдвоем. Он достал из кладовки свой дождевик, они закатали в него индейку, и каждый взял по рукаву. Нести ее таким образом было совсем незатруднительно, и само собой вышло, что Иг идет вместе с братом.
Так они дотащили индейку до опушки пригородного леса, а там, в болоте, чуть в стороне от тропы к старой заброшенной литейной мастерской, Иг обнаружил магазинную тележку. Правое переднее колесо дико виляло из стороны в сторону, с тележки сыпалась ржавчина, но с ней было все же лучше, чем тащить индейку в руках добрых полторы мили. Терри поручил тележку заботам Ига.
Старая литейная была строением из темного кирпича с большим изогнутым дымоходом, торчащим из одного конца, и стенами, сплошь испещренными дырами, где были когда-то окна. Она была окружена несколькими акрами древней автостоянки, асфальт на которой растрескался чуть ли не до полного исчезновения и пророс многочисленными клочьями сорняков. Сегодня здесь кипела жизнь: разъезжали на скейтбордах ребята, а в мусорном баке, стоящем чуть поодаль, горел огонь. Вокруг огня собралась группа заброшенного вида тинейджеров: двое мальчишек и какая-то девчонка. У одного из них было наколото на палку нечто вроде вялой сосиски; сосиска почернела и изогнулась, от нее шел голубой сладковатый дым.
— Ты только глянь, — сказала девчонка, пухлая прыщеватая блондинка в низко сидящих джинсах; Иг ее знал, они были ровесниками, Гленна какая-то. — Вот и обед пришел.
— Ну прямо как долбаное Благодарение, — сказал один из ребят, одетый в футболку с надписью «Дорога в ад».[11] — Кидай эту клевую сучару сюда.
Он широким жестом указал на огонь, горевший в мусорном баке.
Иг, которому было только пятнадцать, державшийся очень неуверенно в обществе незнакомых старших ребят, не мог даже говорить; в горле у него пересохло, словно при приступе астмы. А вот Терри — другое дело. Двумя годами старше и получивший уже право водить машину, если рядом с ним сидит взрослый, Терри обладал своего рода вкрадчивым изяществом и искусством шоумена забавлять аудиторию. Он заговорил за них обоих. Он всегда говорил за них обоих: такова была его роль.
— Похоже, обед уже готов, — сказал Терри, кивнув на предмет на палке. — Ваш хот-дог скоро совсем сгорит.
— Это не хот-дог! — взвизгнула девица. — Это говешка! Гари жарит собачью говешку!