– Ты себя винишь, да ведь? Думаешь, что мог бы сделать что-то, чтобы спасти тех девушек?
– Сейчас ты говоришь, как психиатры в тюрьме Куантико.
– Ты избегаешь моего вопроса.
– Конечно, избегаю. Мы только познакомились. Давай отложим все эти тяжелые разговоры на потом.
Выбив из пачки сигарету, я предложил ее Темплтон. Она отказалась, покачав головой. Луч солнца, очень удачно осветив лицо, дал мне первую возможность рассмотреть ее в профиль с близкого расстояния. Профиль был столь же умопомрачителен, что и вид анфас. У нее было отличное строение кости, милый нос, высокие скандинавские скулы.
Темплтон, должно быть, почувствовала, что я ее рассматриваю, повернулась и взглянула на меня. Ее лицо обладало идеальной симметрией, которую так любит камера. Наверняка в цифровом выражении оно соответствовало бы золотому сечению – идеально приятной глазу пропорции, которая вдохновляла художников и математиков последние две с половиной тысячи лет. Доказательство того, что золотое сечение действительно существует в природе, ехало сейчас на водительском сиденье «БМВ».
Мне было непонятно, почему Темплтон выбрала работу в полиции за нищенскую зарплату, когда могла бы заработать целое состояние на своей внешности. Версии про следование семейной традиции, конечно, можно было верить, но что-то мне говорило, что это тоже была официальная версия. Я открыл окно и зажег сигарету. По радио запели «Роллинг Стоунс», и Темплтон прибавила громкость. Она окунулась в песню, голова ее двигалась в такт ритму, губы слово в слово повторяли слова. Я сделал еще одну затяжку и вернулся к мыслям о расследовании.
12
Рэйчел резко открыла глаза, но ничего не увидела – вокруг нее была кромешная тьма. Не было ни малейшего просвета от окна или дверной щели. Сердце стучало так, как будто готово было выскочить из груди, дыхание было коротким и прерывистым. Каждая последующая секунда вела к полномасштабной панической атаке. Темнота словно вбирала в себя каждый ее вдох и возвращала, многократно усилив его громкость.
Матрас, на котором она лежала, был такой тонкий, что через него чувствовался холодный и твердый пол. Запах хлорки щипал ноздри и глотку. Наваливались воспоминания: она сидит на переднем сиденье «порше», довольная, как будто в лотерею выиграла. Блеск иглы шприца.
Рэйчел попробовала встать, но на нее тут же накатила волна тошноты. Ее вырвало, но в последнюю секунду она смогла податься вперед, чтобы не запачкать одежду и матрас. Ее вырвало во второй раз – от запаха вчерашнего красного вина и желудочного сока, и рвало до тех пор, пока изнутри не стала выходить одна желчь. Рэйчел вытерла рот тыльной стороной ладони. Голова болела, ладони были влажными, ее трясло, как в лихорадке.
Она упала на матрас и попыталась восстановить дыхание. Паника нарастала, но Рэйчел пыталась избежать приступа. Медленно. Спокойно. Она несколько раз глубоко вздохнула, и кислый запах рвоты ударил ей в нос. Снова накатила дурнота, и ее стошнило бы опять, если бы в желудке оставалось хоть что-то. Она закашлялась и вытерла рот, еще раз глубоко вздохнула и приказала себе собраться. Дыхание стало более размеренным.
Рэйчел стала водить рукой по воздуху до тех пор, пока не нащупала стену, выложенную плиткой. Плитка на ощупь была гладкая, холодная, квадратная, где-то пятнадцать на пятнадцать сантиметров. Такой обычно выкладывают ванные комнаты. Держась за стену, Рэйчел попробовала потихоньку встать. Голова кружилась, но ноги вроде бы держали.
На полу тоже была плитка, но она была крупнее, где-то метр на метр. И тоже – по ощущениям от ее голых стоп – холодная и гладкая. Рэйчел осторожно передвигалась по комнате, пытаясь сориентироваться в помещении. Добравшись до третьей стены, она нащупала дверь, тяжелую и крепкую. Скользя ладонью по окрашенной поверхности, она нашла ручку. Повернула ее. Заперто. Сердце опять бешено застучало, и на этот раз панику победить не удалось. В ушах зазвенело, и она почувствовала, что падает.
Пустота.
Когда она вновь открыла глаза, вокруг все еще было темно. Она лежала на холодном полу, руки и ноги были деревянными и почти не слушались. На голове в том месте, которым она ударилась о пол, образовалась шишка. Рэйчел поняла, что была без сознания какое-то время, но не могла определить, как долго. Она осторожно поднялась на ноги и, держась за стены, вернулась к матрасу. Других дверей в комнате не было.
Она сползла по стенке и села в углу, прислонившись спиной к стене, крепко обняла колени и положила на них голову. Слезы катились у нее по щекам, но она их почти не замечала. Это было самое худшее, что могло случиться. Она умрет. Она была уверена в этом. Но это было не самое страшное. Больше всего ее ужасало то, что она все еще жива.
Она вспомнила, как резко переменилась улыбка Адама вечером. Сначала она была такой дружелюбной и веселой, как будто обещала: я стану твоим лучшим другом, я заберу тебя из твоего жалкого существования и перенесу тебя в жизнь твоей мечты, в жизнь, которую ты заслуживаешь. За долю секунды эта улыбка превратилась в оскал хищника. У Рэйчел опять свело желудок, и она решила, что ее снова вырвет. Ноги и руки стали ватными, по щекам потекли слезы. Она раздумывала, позвонил ли уже Джейми в полицию. За этой мыслью быстро последовала другая, вызвавшая новый поток слез: а он вообще заметил, что ее нет? Хоть кто-то заметил?
13
Дорожка, ведущая к зданию, походила на минное поле из выбоин, но Темплтон ехала как ни в чем не бывало. Она даже не пыталась маневрировать и ехала прямо по ямам, как будто их тут не было. Подвеска «БМВ» была явно не в восторге от происходящего. Темплтон въехала во двор, обнесенный стеной, и, забуксовав, остановилась так резко, что подняла волну гравия под днищем автомобиля.
Здание частной больницы Данскомб-Хаус было построено много веков назад, оно было старше, чем Америка. С течением времени то тут, то там появлялись новые постройки, отражающие разные архитектурные стили, разные временные периоды, мировоззрение разных архитекторов. Возникало ощущение, что эта постройка – вне времени и вне стилевых рамок. По размеру здание было достаточно большим, чтобы называться особняком, но слишком маленьким для дома-усадьбы.
Мы вышли из машины и плечом к плечу дошли до главного входа. Темплтон нажала на звонок, отступила на один шаг и направила взгляд в глазок камеры наблюдения. Ее выражение лица словно говорило: попробуй не пусти! Прошло несколько секунд, послышался щелчок замка, и Темплтон вплыла внутрь так, как будто это был ее собственный дом, – расправив плечи, с прямой спиной, покачивая бедрами. Сзади ее обтягивающие джинсы смотрелись столь же фантастически, как и спереди.
Напротив стойки администратора стояла трехметровая елка. Это был явный перебор: на ней висели десятки блестящих украшений и игрушек, сотни маленьких белых фонариков, километры мишуры, а сверху красовалась большая серебряная звезда. Темплтон направилась прямо к стойке администратора и показала свое удостоверение.
– Мы пришли к Саре Флайт, – сказала она.
Администратор, казалось, удивилась.
– Какие-то проблемы? – спросил я.
– Нет, никаких, – покачала она головой. – Просто к Саре мало кто приходит.
– Мало кто – это кто?
– Ее мать приходит каждое, без исключения, утро. Она только что ушла.
– Еще кто-нибудь приходит?
Она покачала головой.
– А муж?
Администратор помедлила и посмотрела направо и налево – классическое поведение человека, обладающего секретной информацией.
– Он ни разу сюда не приходил, да ведь? – спросил я.
– Ни разу.
– Где нам найти Сару?
– Она в комнате дневного пребывания, – администратор показала на ряд двойных дверей напротив широкой, старинного вида лестницы.
Просторная комната дневного пребывания с облицованными деревом стенами, паркетом на полу и высокими сводчатыми потолками была похожа на церковь, елка здесь стояла перед большим камином. Она была поменьше, чем та, что при входе, но все равно выглядела очень впечатляюще. Украшена она была так же. Очевидно, кто-то из персонала специально ездил в город за рождественскими украшениями и купил километры мишуры, сотни флажков и серебряных колокольчиков. Было похоже, что обе елки украшал один и тот же человек.
В комнате неприятно пахло пережаренными овощами, подливкой и бытовой химией. Этот запах напоминал мне сразу все казенные учреждения, в которых я когда-либо бывал или о которых читал в «Полете над гнездом кукушки». За пациентами присматривали два санитара – чернокожий мужчина и белая женщина. Эта парочка явно умирала со скуки: они сидели за столом у двери и не знали, как убить время до конца смены.
Стул Сары Флайт стоял перед окном с видом на залив. Она сидела и тупо смотрела в окно. Волосы у нее уже отросли и выглядели хорошо – они были блестящие и аккуратно убраны. Явно кто-то совсем недавно их расчесал. Возможно, причесывание было частью ежедневного ритуала, поддерживаемого матерью Сары. Вряд ли санитары стали бы тратить время на волосы пациентов. Сара была одета в свободную, мешковатую одежду, которую легко снимать и легко надевать. Шестьдесят килограммов веса – слишком тяжелая ноша, а персонал по понятным причинам пытался максимально облегчить себе жизнь. По подбородку Сары из уголка рта текла струйка слюны.
– У тебя есть салфетки? – спросил я у Темплтон.
Она достала из кармана пачку салфеток, и я аккуратно вытер Саре подбородок. Это была мелочь, можно было бы и не замечать вытекающей слюны, но Сара заслуживала уважения, даже если она этого и не осознавала.
Вчера, когда я увидел Патрисию Мэйнард, моей первой мыслью было: лучше бы она была мертва. И сейчас я думал ровно то же самое. А думать так мне было непросто. Я считаю, что быть живым всегда лучше, чем мертвым, потому что любая жизнь лучше, чем холод и одиночество могилы. Если ты жив и даже если ты прошел через ад, всегда сохраняется шанс на то, что жизнь изменится к лучшему.
Но лучше может стать не каждому. Я это знаю из собственного горького опыта. Мой отец никогда не бил мою мать, но эмоциональные шрамы от жизни с ним были столь глубоки, что в конце концов убили ее. Кто-то в этих случаях начинает пить или принимать наркотики, чтобы обезболить свои воспоминания, а для кого-то жизнь становится настолько невыносимой, что они прибегают к самоубийству. Но большинство людей как-то умудряются выплыть и наладить некое подобие жизни. Жить всегда лучше, чем умереть.
Я смотрел на то, как Сара Флайт сидит и смотрит в пустоту стеклянными глазами, и думал, есть ли исключения из этого правила. Сару никогда не вылечат, и лучше, чем сейчас, ей уже не будет никогда.
Я поставил стул рядом с ней, расстегнул куртку, надел на голову капюшон толстовки и какое-то время просто сидел и смотрел туда же, куда и она. Как мог, я пытался отбиваться от бесконечного потока разных мыслей. Мне хотелось поймать несколько мгновений, во время которых ум остался бы пустым и белым, как пейзаж по ту сторону стекла. Мой самый большой недостаток – принимать все слишком близко к сердцу, пропускать все через себя. Я настолько сильно хочу найти разгадку, что за деревьями не вижу леса, он расплывается в глазах.
Свет зимнего яркого солнца придавал дополнительную резкость всем предметам. Покрытая снегом лужайка была ослепительно яркой, а деревья и кусты напоминали белые минималистичные скульптуры. Весь пейзаж был похож на рождественскую открытку. Одна мысль о том, что Сара никогда не сможет этого увидеть по-настоящему, ввергала меня в депрессию.
На долю секунды мое зрение трансформировалось: все, что было за окном, стало фоном, а само окно превратилось в тусклое зеркало, отражающее меня и Сару. Ракурс, освещение, наши тени на поверхности стекла – весь мир вдруг сузился для меня до нас двоих.
Затем обычное восприятие восстановилось, и я вновь вернулся в комнату. Темплтон стояла позади меня и всем видом демонстрировала нетерпение. Ее отражение в окне смотрело на часы, затем в мобильный телефон, потом через плечо на других пациентов. Пару раз она вздохнула, закусила губу. Весь ее вид говорил о том, что у нее было много дел и что ее ждали люди.
Я решил дать ей еще минуту, а может, достаточно было и сорока пяти секунд. Она наклонилась настолько близко, что я во всей полноте ощутил аромат ее духов. Он был приятным и хорошо сочетался с моим гиперактивным воображением – в сознании тут же появилось множество интересных и неуместных образов.
– Можно вопрос? Какого черта мы здесь делаем, Уинтер? – она говорила тихим шепотом, ее дыхание щекотало ухо. – Я спрашиваю, потому что мне кажется, что ты сидишь и любуешься цветами, вместо того чтобы заниматься поиском преступника.
– Я пытаюсь кое-что понять, – улыбнулся я и подождал, пока она тоже улыбнется.
– Хорошо, – сказала она. – Интересно, что именно.
– Ты выбрала эту работу, чтобы отлавливать жуликов, да? Это для тебя основная цель, и у тебя хорошо это получается.
Темплтон двусмысленно качала головой из стороны в сторону, и, судя по всему, более близкого к согласию жеста сейчас было ожидать нельзя. Я сомневался в том, что она была способна вслух признать справедливость подобного утверждения.
– Ты – классическая трудяга, – добавил я. – Тебя мотивирует твоя работа, у тебя все хорошо получается, и ничего плохого в этом нет. Вообще ничего.
– Не пойму, к чему ты ведешь.
Я кивнул в сторону Сары Флайт. Из уголка ее рта показалась еще одна струйка слюны, и я снова вытер ее салфеткой.
– Я пытаюсь тебе сказать о ней. О ней и о всех тех, кому пришлось столкнуться с психом, у которого искаженное видение мира и множество извращенных фантазий. Когда ты всю свою энергию направляешь на преступника, очень просто позабыть о жертвах. Слишком уж это просто, и я тоже часто попадаю в эту ловушку. Поэтому я и пришел сюда, чтобы напомнить себе, что на самом деле я все это делаю для жертв. Поимка преступника – это просто бонус. Сейчас где-то еще жива женщина, которую похитил наш маньяк, и, если мы плохо сделаем свою работу, она окажется в том же состоянии, что и Сара.
Я протянул руку и дотронулся до руки Сары. Мне будто было необходимо убедиться в том, что она была реальной. Я почти что ожидал, что моя рука пройдет сквозь ее руку, но этого не случилось. Я ожидал, что ее кожа окажется холодной, но она была такой же теплой, как и моя. На единственном пальце, который у нее остался, было место, где когда-то было обручальное кольцо. Обрубки остальных пальцев преступник прижег, и теперь они уже зажили и зарубцевались. Кто снял кольцо? Ее мать? Кто-то из санитаров, на кого Сара никогда не сможет указать? Было ясно одно: это точно сделал не Грег Флайт. Я встал и направился к двери. Темплтон пошла за мной, и теперь шаги ее звучали тихо и робко – в ее походке больше не было ни следа от той самоуверенности, с которой она сюда вошла.
14
Личная помощница Грега Флайта провела нас в его просторный угловой офис на верхнем этаже арендуемого рекламным агентством «Физз» трехэтажного здания. Агентство не принадлежало к числу лидеров в своей области, но было и не самым последним. Оно занимало комфортную позицию середнячка, которому перепадали крошки со столов «Саатчи & Саатчи» и других крупных фирм.
Офис Флайта был очень большой, оформление было лаконичным. То же самое можно было сказать и про его стол. Мебель из темного дерева имела скругленные углы. Стена «имени Грега Флайта», завешанная сертификатами и дипломами, просто кричала о его низкой самооценке и потребности в самоутверждении. Он, как мог, старался скрыть свою неуверенность, и, учитывая то, что он занимал должность арт-директора, ему это практически удалось.
Личная помощница подвела нас к двум креслам около окна. Сиденья были мягкие, кожаные, а сами кресла развернуты так, что, если раскрыть жалюзи, пришлось бы жмуриться от солнца. Кресло Флайта было массивным и больше походило на трон. Оно стояло спиной к окну, и получалось, что все его собеседники вынуждены были смотреть на солнце. Кресло было почти на восемь сантиметров выше, чем наши кресла. Все эти отчаянные попытки казаться более могущественным бросались в глаза и вызывали лишь жалость.
Темплтон встала у меня за спиной. Сочетание высокого роста и натренированного полицейского взгляда придавало ей внушительный и угрожающий вид. Грег Флайт в своем огромном кресле казался потерянным и нервозным. Для нас это было большой победой. Флайт заранее продумал тактику поведения, которая гарантировала ему успех, но ошибся по всем статьям. Он намеревался держать ситуацию под контролем, но ему явно не удавалось это делать, и самое время было доставать белый флаг. Золотое правило любой битвы за власть состоит в том, что нельзя делать шаг до тех пор, пока нет полной уверенности в следующем шаге оппонента. Сунь-Цзы два с половиной тысячелетия назад верно сказал, что нужно знать врагов своих.
Личная помощница выразительно посмотрела на своего босса и тихо закрыла за собой дверь. Брюнетка, чуть за двадцать, наглая и, без сомнения, совершенно бесполезная с профессиональной точки зрения. Недостаток компетенции ей наверняка приходилось компенсировать физическими упражнениями с боссом. Другой причины нанимать ее на работу я не видел.
Я улыбнулся Грегу Флайту, и он тут же метнул в меня ответную улыбку. Он очень старался выглядеть презентабельно, но его битва была проиграна, хотя он еще об этом не знал. На безымянном пальце у Флайта тоже не было обручального кольца. С тем, что случилось, он справлялся, делая вид, что ничего не произошло. Наверняка, он сделал все возможное, чтобы полностью стереть ее из своей жизни. Если бы мы встретились у него дома, а не в офисе, то там мы не увидели бы ни одного следа их совместной жизни – ни фотографий, ни памятных мелочей – ничего. Возможно, он уже даже продал дом, в котором они жили вместе. Темплтон потребовалось очень сильно постараться, чтобы он согласился уделить нам пять минут. Встречаться он не хотел не потому, что был слишком занят, а потому, что мы представляли собой ту часть его прошлого, от которой он так старался убежать.
– Сколько вы уже с ней спите? – спросил я.
Флайт был сбит с толку и выглядел, как человек, которого застали врасплох. Это ровно тот эффект, которого я и добивался своим вопросом. Он знал, что не ослышался, но не мог быть до конца уверен, правильно ли он меня понял.