– Затем, что я их изучал не ради собственного тщеславия, – терпеливо ответил Глеб. – Я читал на них медицинские труды разных стран и эпох…
– А-а, вот оно что, – снова ухмыльнулся Пяст, – то есть, вы теперь знаете, как лечить бубонную чуму сушеным крокодилом?
– Я знаю, например, средство, которым индусы еще в древности останавливали холеру. – Глеб произнес это торжественно, даже с пафосом, и посмотрел прямо в глаза Ивану Францевичу, ожидая его реакции.
– Вы еще очень молоды и наивны, – бросил заместитель главного врача после длинной паузы, во время которой он пытался осмыслить все признания этого странного молодого человека. Не придя ни к какому выводу, он поморщился, будто лизнув хины: – Ну, хорошо, а рекомендации у вас имеются?
– Рекомендации? – растерялся Глеб.
– Как же без них? Конечно, рекомендации от докторов, с которыми вы консультировались, например, созывая консилиум. Без рекомендаций сюда устроиться никак нельзя.
– Но я ни разу не созывал консилиумов! – возмутился молодой человек. – Мне это совершенно не требовалось! Я ни разу не ошибся в поставленном мною диагнозе…
– Послушайте, Глеб Ильич, – перебил его Иван Францевич уже намного мягче, – доктор Маркус вас не примет в клинику без рекомендаций, и точка. Вижу, что человек вы необычный, но чтобы найти место в какой-либо московской больнице, этого качества недостанет. Примите во внимание еще и свой юный возраст. Ступайте и помяните мое слово – вам везде скажут то же, что и я, и куда резче. Я еще вас пожалел!
На этом разговор был окончен. В ближайшие дни Глеб мог убедиться в правоте слов доктора Пяста. Везде от него сразу требовали рекомендаций, всех настораживал возраст парижского врача, а кое-кто даже прямо сомневался в подлинности его диплома. Все бы кончилось весьма плачевно для Глеба, если бы не случай.
* * *Как-то вечером в его комнату постучали и тут же ввалились Фрол Матвеевич и Архип, оба вроде как навеселе. Дерябин держал в руках поднос с горячими плюшками, а старый слуга тащил самовар. Они явно хотели сделать Глебу сюрприз, но застыли на пороге, увидев, что Глеб сидит за столом и что-то сосредоточенно пишет. На полу, вокруг печной трубы, были разложены на газетных листах для просушки некие извилистые корневища.
– Это что еще значит? – присвистнул Фрол Матвеевич.
– И где же вы такого страху набрали, барин? – изумился Архип, удивленно выглядывая из-за самовара.
– Сегодня был в трех аптеках, – не отрываясь от своей писанины, стал объяснять Глеб, – и скупил все имеющиеся у них корни белой чемерицы. Беда только, что корни свежие, недавно привезенные из Малороссии… А надобны сушеные!
– И на что они вам надобны? – осторожно поинтересовался булочник.
– Это единственное известное мне средство против холеры, – спокойно продолжал молодой доктор. – Для начала я высушу эти корни, потом натру на терке и таким образом приготовлю порошки.
– Говорил я тебе, Фрол, с этим парнем никакая хворь не страшна! – подмигнул Дерябину старик. – В детстве он сам себя вылечил прям у меня на глазах!
Видно было, как старый слуга гордится своим бывшим подопечным.
– А мы вот вам перекусить принесли, господин доктор! – опомнился хозяин квартиры, водрузив на стол блюдо с горячими плюшками.
– И чайку, Глеб Ильич! – Архип торжественно поставил рядом с плюшками дымящийся самовар, слегка помятый, но начищенный до блеска.
Глеб отложил в сторону тетрадь и карандаш, окинул взглядом подношения и произнес упавшим голосом:
– Я не хочу вас обманывать, Фрол Матвеевич… Лакомиться мне не на что. У меня в скором времени закончатся сбережения, и взять будет неоткуда, потому что мне везде отказывают от места.
– Как так? – возмутился Дерябин. – А как же ваш парижский диплом? А Настенька-то, голубка моя… Вы помогли – и пошла на поправку!
– Всех смущает мой возраст и отсутствие рекомендаций… – признался молодой человек.
– Протекция им нужна, свиньям, вот что! – воздев корявый указательный палец к небу, гневно воскликнул Фрол Матвеевич. – Без протекции ты сегодня – нуль, никчемная букашка! Все устраивается по знакомству, все! Копейку заработать хочешь – ищи знакомство, рубль желаешь получить – ищи сто знакомств… И будь ты даже семи пядей во лбу, без протекции не пробьешься!
– Что же мне предпринять? – упавшим голосом спросил Глеб. – У меня-то в Москве вовсе нет никаких знакомств.
– Вы, Глебушка, не кручиньтесь, – ласково, по старой памяти, проговорил Архип, придвигая своему бывшему господину чашку с чаем. – Может, и мы вам на что-то сгодимся! Авось, что и надумаем сообща…
– Чего тут думать? – усевшись за стол, заявил булочник. – Нужно искать доктора. Есть у меня один на примете…
– Кто таков? – заинтересовался Архип.
– Один немец, – таинственно пояснил Дерябин. – Здесь неподалеку живет, зовется Штайнвальд Густав Карлович. В Мещанской больнице служит. Я ему каждое утро к завтраку крендели-брецли доставляю с соленым маслом, с марципаном и еще с сыром. Они с супругой без них прямо свой кофий пить не могут, вот уж любят, так любят! Говорят, мои ничуть не хуже, чем в ихней Баварии… – самодовольно добавил булочник. – Вот прямо к нему и обращусь, вдруг он что-нибудь присоветует…
…На следующее утро Фрол Матвеевич ворвался в комнату Глеба, когда тот еще спал.
– Подымайтесь, ну-ка, Глеб Ильич! – растолкал он жильца за плечо. – Так что, доктор Штайнвальд хотят видеть вас прямо сей момент. Они едут на службу и требуют, чтобы вы непременно составили им компанию.
Молодой человек, поборов крепкий утренний сон, тотчас вскочил с постели:
– Куда идти?
– Да недалеко идти, спуститься только! – Булочник, волнуясь не меньше доктора, помогал ему одеться. – Они внизу ждут, на крыльце…
Утро было темное и сырое, накрапывал дождь. Зеленоватый свет газового фонаря выхватывал из тьмы маленькую, субтильную фигуру, укрывшуюся под огромным черным зонтом.
– Доброе утро, господин Белозерский! – Зонт покачнулся, на свет выступило лицо мужчины лет пятидесяти, с птичьим заостренным носом и глубоко посаженными маленькими глазками. Как ни странно, лицо это показалось Глебу знакомым. Впрочем, недоумение молодого человека немедленно разъяснилось.
– Вы меня, очевидно, не узнаете? – продолжал Штайнвальд. – Неудивительно! Ведь я вас лечил, когда вы были в младенческом возрасте. Я был вашим семейным доктором…
– Кажется, припоминаю… – пробормотал Глеб.
– Вот не думал, что сын князя выучится медицине! – прищурился доктор.
– Видите ли, это долгая история… И мне бы очень не хотелось, чтобы кто-нибудь знал о моем происхождении, – смутившись, признался Глеб.
– Понимаю, да! – кивнул Штайнвальд. – Не беспокойтесь, я буду держать язык за зубами.
Они взяли извозчика и вместе отправились в Мещанскую больницу. Там в довольно просторном кабинете, который Густав Карлович делил с двумя коллегами, он подробно изучил диплом Белозерского. Штайнвальд долго растирал нахмуренный лоб, барабанил пальцами по столешнице и наконец изрек:
– Положение ваше незавидное! Всему виной не только ваш юный возраст и отсутствие рекомендаций. Есть еще кое-что… – он тяжело вздохнул.
– Говорите, прошу вас, я готов ко всему!
– Увы, Глеб Ильич, наши немецкие доктора не любят брать на службу… скажем так, не немцев.
– Я это уже почувствовал, – усмехнулся Глеб. Он не раз пожалел, что так поспешно сжег фальшивый диплом на имя австрийского подданного.
– Однако есть один вариант, при котором ваш возраст может сослужить вам добрую службу! – Штайнвальд посмотрел на молодого человека с ободрительной улыбкой. – Дело в том, что сын знаменитого доктора Гильтебрандта, Иван Федорович, ваш ровесник, сейчас служит помощником профессора в Хирургическом институте и делает на этом поприще большие успехи. На днях ему поручили организовать лечебницу при Московском университете. Он будет набирать персонал из молодых талантливых докторов и лучших студентов медицинского факультета. Я давно знаком с его отцом и с чистой совестью могу вас порекомендовать…
…Иван Федорович Гильтебрандт поступил в Московский университет в возрасте двенадцати лет на отделение словесности. Написал два сочинения, за которые получил серебряную и золотую медали. Потом перевелся на физико-математическое отделение, но, проучившись всего год, решил, в конце концов, пойти по стопам своего отца, знаменитого хирурга. Медицинское отделение он окончил в возрасте девятнадцати лет и получил должность помощника профессора в Хирургическом институте.
– Как легко делать карьеру, если твой папенька знаменитый врач! – с усмешкой изрек Глеб, когда они со Штайнвальдом на следующий день отправились в Московский университет.
Густав Карлович покачал головой.
– Мы не выбираем себе родителей, – рассудительно произнес он, – мой отец, например, был мелким лавочником. Как он учился, кто его учил?! Но этот святой человек все до копейки тратил на мою учебу в Депре, желая для меня иной, лучшей доли, а сам жил с матушкой впроголодь. Поверите ли, у нее целой сорочки годами не было, и я не стыжусь в этом признаться, как не постыдилась бы и она! О! Она носила свои ветхие заштопанные сорочки с таким же достоинством, как королева – свои бесценные кружева! – И надо было видеть, каким светом озарилось при этих словах лицо доктора. – А ваш папенька богат, он мог платить за ваше обучение в Париже… Мы должны ценить то, что имеем!
Выслушав заявление о богатстве и о родительской любви своего отца, Глеб сделал про себя выводы, что добряк Штайнвальд не посвящен в тайны семьи Белозерских и уже очень давно не является их семейным доктором.
* * *Новая лечебница встретила их запахами свежевыкрашенных стен и полов. В просторном коридоре суетились студенты. Они таскали кровати и прикроватные тумбочки довольно неприглядного вида и ставили их в комнатах, предназначенных под палаты. Кровати были громоздкие, железные и, по-видимому, тяжелые, потому что студенты обливались потом и бранились. Руководивший работами молодой человек с копной рыжих волос, с живыми серыми глазками, не по возрасту мудрыми, одетый в коричневый, вышедший из моды сюртук, время от времени строго обращался к своим сверстникам: «Господа студенты, извольте еще немного потерпеть и по возможности не сквернословить!» К нему-то и подошел Густав Карлович. Они поприветствовали друг друга и заговорили по-немецки.
– Откуда эта рухлядь? – спросил Штайнвальд.
– Из Старо-Екатерининской больницы, – отвечал молодой Гильтебрандт. – Гааз прислал. Новые койки нам только в следующем месяце обещают.
– Я был вчера у него. Он требует установления ванн для холерных в своей больнице.
– Да, да, я слышал об этом, – с усмешкой подтвердил Иван Федорович, – он собирается купать зараженных в теплой водичке с травами, как на каком-то курорте. Притом, заметьте, совершенно бесплатно, в то время как в Теплице, например, берут двенадцать добрых крейцеров за час!
– Что за причуда – купать холерных? – пожал плечами Штайнвальд. – Он полагает, что сможет их таким образом излечить?
– Излечить вряд ли, – продолжал насмехаться Гильтебрандт, – разве что вымыть перед смертью…
– Господа, позвольте с вами не согласиться, – неожиданно вклинился в их разговор Глеб, демонстрируя при этом безукоризненное баварское произношение, – холерный во время болезни теряет огромное количество воды, и ванна отчасти компенсирует ему эту потерю. К тому же я читал, что холерных мучают ужасные судороги, а теплая вода расслабляет мышцы…
– Кто вы? – удивился новоиспеченный заведующий лечебницей.
– Разрешите вам представить доктора Белозерского, недавно прибывшего из Парижа, – спохватился Густав Карлович, забывший на минуту о своем протеже, – Глеб Ильич изучал медицину в Сорбонне. А так как я давно знаком с ним, то и решил порекомендовать вам его в качестве помощника.
– Замечательно, – неожиданно мягко улыбнулся только что злословивший молодой Гильтебрандт, – докторов у нас катастрофически не хватает. А позвольте узнать, – обратился он к Глебу, – где вы читали о холере? Насколько мне известно, в Европе ее никогда не было.
– В индийских медицинских книгах. В Индии вспышки холеры наблюдались еще в древности.
– И что же индусы? – с ироничной усмешкой спросил Штайнвальд. – Купали больных в травяных ваннах?
– До этого они, пожалуй, не додумались, – не обращая внимания на уколы со стороны коллег, продолжал Глеб, – однако кое-что действенное им удалось открыть.
– Неужели есть лекарство от холеры? – изобразил на своем лице крайнее и не очень натуральное удивление Густав Карлович.
– Ну, не совсем лекарство… – смутился Глеб.
– Что же это такое? Не томите, молодой человек! – куражился над ним старый врач.
– В общем… это растение такое… довольно ядовитое, если его неправильно применять… Белая чемерица, – выпалил, собравшись с духом, Белозерский.
– Ах, вот оно что! – театрально воздев руки к небу, воскликнул Штайнвальд. – А мы-то думали, это что-то диковинное, из недоступных простым смертным районов Гималаев. А это обычный Veratrum album, который можно купить в любой аптеке…
Молодой парижский доктор прекрасно понимал, что над ним насмехаются, и в былые годы непременно бы обиделся и наговорил дерзостей. Но у него за плечами был не просто медицинский факультет, а настоящая школа злословия, которую он успешно закончил, сдав экзамен на «отлично». Он считал, что нет ничего язвительней и больнее французской насмешки, тонкой и убийственной одновременно. Поэтому неуклюжие саркастические выпады двух образованных немцев не оставили на его самолюбии ни царапины.
– Так ведь это замечательно, что лекарство доступно! – с самым простодушным видом воскликнул Глеб. – Значит, мы встретим неприятеля во всеоружии.
– А вы помните, Глеб Ильич, что о белой чемерице писал Авиценна? – спросил Гильтебрандт. – «Она – яд для собак и для свиней, испражнения того, кто ее пил, убивают кур!»
– Ну, да, конечно помню, – кивнул Глеб. – Но Авиценна применял ее как рвотное при отравлениях. И довольно успешно. Вот вам и еще одно доказательство, господа, – Veratrum album дезинфицирует организм больного.
– А скажите, Глеб Ильич, – снова обратился к нему Иван Федорович, хитро прищурившись, – разве парижские профессора одобряют гомеопатию и рекомендуют своим студентам читать Ганемана?
– Нет, не одобряют. И я не читал Ганемана, – поспешил заверить Белозерский. – Только вот что мне не понятно… Если наши предки успешно применяли в своей практике различные яды, почему мы должны от этого слепо отказываться? Зачем приносить такие жертвы в угоду прогрессу?
– Наши предки, дорогой Глеб Ильич, – вновь вмешался Штайнвальд, – успешно применяли не только яды, но и сушеных змей, лягушек и крокодилов. И также успешно отправляли на тот свет массу пациентов. Неужели вы верите в это средневековое мракобесие?
– Нет, я верю только в собственный опыт, – заявил Глеб, – а мне удалось по методу Авиценны спасти одного человека от отравления опаснейшим ядом с помощью белой чемерицы.
– Что ж, похвально. – Гильтебрандт произнес это с явной симпатией. Он любил тех, кто отстаивает свою точку зрения до конца. – Я попрошу вас, Глеб Ильич, завтра же приступить к обязанностям моего помощника. Но при одном условии, – с улыбкой добавил он, – в моей больнице не применять никаких гомеопатических средств!
На том новые коллеги и расстались, напутствуемые добродушной улыбкой доктора Штайнвальда, который от всей души радовался тому, что сумел оказать услугу сыну князя Белозерского, когда-то доставлявшего ему практику и доход. Честный немец полагал неблагодарность самым тяжким из смертных грехов.
* * *На другой день, ближе к вечеру, Глеб прогуливался в окрестностях Хитрова рынка. В здешних дешевых, грязноватых лавчонках можно было накупить снеди за сущие копейки и жить припеваючи целую неделю на ржаных лепешках, селедке, луке, квашеной капусте и постном масле. Молодой доктор уже начинал испытывать серьезный недостаток в средствах и тратил последние деньги.
Внезапно его слух поразила знакомая мелодия. Неподалеку в густой толпе некто невидимый выводил на расстроенной скрипке грустный еврейский мотив. Глеб часто его слышал во время выступлений бродячего цирка лилипутов, с которым когда-то скитался, бежав из родного дома. Его сразу кольнула мысль о Евлампии, няньке-карлице, дарившей ему в детстве столько любви и заботы. Глеб во всех унизительных подробностях вспомнил тот несчастный день, когда он самым безжалостным образом прогнал свою няньку. С тех пор молодой человек не получил от Евлампии ни одной весточки и был уверен, что она утопилась в море, на берегу которого им тогда довелось жить. Никто не видел, как она выходила за ворота особняка.
На рыночной площади теснился народ. Протиснувшись между зеваками, для чего ему пришлось основательно поработать локтями, Глеб увидел маленького человечка в костюме Арлекина, игравшего на скрипке, а рядом с ним – верзилу почти двухметрового роста. Богатырь ловко подбрасывал в воздух огромные гири и ловил их играючи, словно они были из папье-маше, а не из железа. Время от времени он ставил гири на землю и приглашал кого-нибудь из публики попробовать их приподнять. Желающие убедиться в честности трюка «хитрованцы» смело подходили, азартно брались за гири… И едва отрывали их от земли. «Силен, братец, нечего сказать!» – с уважением хлопали они атлета по плечу и не забывали бросить монету в старую помятую шляпу, лежавшую в пыли рядом с гирями.