– Неоткуда ему ждать наследства, – твердо заявила виконтесса, – родственники его покойной супруги бедны, как церковные мыши. Насколько я знаю, он женился по любви, а не по расчету. Я слышала однажды, как мои родители обсуждали брак Ильи Романовича на Наталье Харитоновне, удивляясь, что он выбрал именно ее, когда были невесты и побогаче, и породовитей. Что же касается нас, Белозерских-Мещерских, то вы и сами прекрасно знаете, я – его единственная родственница.
– Что же тогда стряслось? – развел руками поляк. – Ну не клад же он нашел, в самом деле?.. А еще, – вспомнил вдруг Летуновский, – явился к нему этот разбойник после стольких-то лет…
– Разбойник? – переспросила Елена.
– Илларион, бывший дворецкий князя, – подтвердил ее догадку Казимир Аристархович, – свалился, как снег на голову. И, представьте себе, подлецу известно, что вы живы! Откуда он это может знать?
– Илларион ведь некогда служил частным приставом в Гавани, – загадочно усмехнулась она, – и по долгу службы был посвящен во многие тайны.
Виконтессу даже порадовала эта новость, потому что Алларзон еще год назад потерял из виду Иллариона Калошина, бежавшего из столицы в неведомом направлении.
– Неужели дядюшка снова взял его на службу? – поинтересовалась Елена.
– Взял! Два сапога пара, хозяин и слуга! – в сердцах воскликнул Летуновский, не упомянув, впрочем, о том, что способствовал встрече старых знакомых. – Вопрос лишь в том, достанет ли Белозерскому денег платить жалованье этому молодчику? По глазам вижу – аппетиты у него нешуточные! И где князь возьмет деньги, в которых, по его словам, больше нужды не имеет? Как бы сейчас пригодился ваш сыщик!
– К моему глубокому сожалению, барона Лаузаннера больше с нами нет… Он погиб во время пожара в своем доме, – коротко сообщила Елена, решив, что лишние подробности Летуновскому знать ни к чему.
Однако этих слов было довольно, чтобы вызвать у ростовщика сильнейшую нервную реакцию. Его лицо внезапно покрылось багровыми пятнами. Он тяжело задышал.
– Это был поджог? Лаузаннера убили? – вдруг подпрыгнул он в кресле и, тяжело дыша, произнес: – Я предчувствовал что-то подобное… Даже во сне видел! Такие авантюры, какую вы затеяли, добром не кончаются!
– Что вам в голову взбрело, дорогой Казимир Аристархович? – спокойно перебила его Елена. – Это был несчастный случай, каких сотни. Неопытная, неуклюжая служанка разлила керосин и опрокинула свечку. Я сама была тому свидетелем, и мне едва удалось спастись. Вот взгляните, на руках до сих пор видны следы ожогов.
И она показала ему тонкие, белоснежные руки аристократки, испещренные мелкими розово-коричневыми шрамами. Казимир Аристархович, услышав про несчастный случай и несколько успокоившись, покачал головой:
– По всей видимости, вам не суждена смерть от огня. Пережив московский пожар двенадцатого года, вы будете жить долго и счастливо!
Ему самому льстила эта мысль, ведь он тоже пережил московский пожар. Мечтая о небывалом долголетии, Летуновский цеплялся за любую соломинку, за любую примету или просто глупое поверье.
– Каждый проживет столько, сколько ему отмерено, – усмехнулась виконтесса де Гранси, – хотя мне бы очень хотелось сократить срок пребывания на этом свете одному моему родственнику.
– Увы, дорогая моя виконтесса, – вздохнул Казимир Аристархович, – князь находится в полном здравии, обзавелся любовницей… Да еще, судя по его поведению, откопал где-то клад…
После его ухода Елена еще долго не поднималась с кресел, обдумывая все, что рассказал Летуновский. Она прекрасно понимала, что трусливый, мнительный и лицемерный ростовщик никогда не заменит ей Алларзона, с его цепким умом и смелостью солдата, без оглядки бегущего в атаку. Однажды сыщик признался, что был когда-то унтер-офицером наполеоновской армии, провел несколько лет в русском плену, а потом еще какое-то время жил в обеих столицах, пока не получил в наследство небольшой уютный домик в Париже. С бывшим офицером можно было строить грандиозные планы и смело смотреть в глаза опасности. Казимир же оказался форменным трусом, малопригодным для рискованных дел. Но искать нового сообщника уже не было ни времени, ни сил.
Ее тревожные грустные мысли прервала Майтрейи. Девушка ворвалась в гостиную в невероятном возбуждении.
– Представь себе, Элен, – воскликнула она с порога, – я только что видела в окне своей комнаты Глеба Белозерского!
– Ты не обозналась? Это действительно был он? – с некоторой долей сомнения спросила виконтесса.
– Да, да, совершенно точно! Я его ни с кем не могу спутать! – вырвалось у принцессы, и она тотчас залилась румянцем. – Представь, он шел по нашему переулку в компании двух очень странных людей и оживленно с ними беседовал. Я так и остолбенела, они прошли мимо окна, и он в мою сторону не взглянул…
– Почему тебе показались «очень странными» его спутники? – Елена едва сдерживала улыбку, настолько девушка была воодушевлена этим незначительным происшествием. Наивная и прямая, она не привыкла хитрить и совсем не умела скрывать свои чувства.
– Они были похожи на циркачей, уличных артистов, – вдохновенно сообщила принцесса. – Один совсем маленький, почти карлик, в костюме Арлекина, а другой, напротив, высоченный, широкоплечий атлет, в трико и плаще…
– Гм… Действительно, странная компания для Глеба, – задумчиво произнесла Елена.
– Я хотела окликнуть его из окна, – еще пуще краснея, призналась девушка, – но посчитала это не совсем приличным. Тогда я послала за ним служанку Мари-Терез…
– То есть, ты решила пригласить его к нам на обед вместе с циркачами? – рассмеялась, развеселившись, наконец, виконтесса де Гранси.
– Об этом я не думала, – потупилась Майтрейи.
– И что Мари-Терез? Вернулась с добрыми вестями?
– Да, то есть… Нет! Она упустила их из виду. Говорит, они свернули в какой-то крохотный проулок, а она побоялась идти следом, потому что совсем не знает города и боится воров.
– Очень разумно с ее стороны, – одобрительно кивнула Елена. – Москва только с виду кажется простой, а на самом деле заплутать в ней легко, как в лабиринте. Имей это в виду, если решишься на променад в одиночку, чего я тебе решительно не советую! Однако вполне вероятно, что Глеб обитает где-то неподалеку, – неожиданно заключила она, – раз он шел пешком и не взял извозчика. Да и прохожих в этом переулке что-то не видать… Думаю, мы вскоре увидимся…
Лицо принцессы при этих словах просветлело. А виконтесса, отослав девушку в ее комнату и перебравшись из гостиной в будуар, полулежа на кушетке и теребя пальцами бахрому на атласном покрывале, вдруг вспомнила тот далекий вечер в библиотеке Мещерских, когда они с маленьким Глебом и Евлампией уютно устроились за самоваром, а старый Архип, ворча и почесывая спину, растапливал для них камин.
– Боже! – вдруг воскликнула Елена и, вскочив на ноги, нервно зашагала по комнате. – Как я могла забыть о библиотеке!
Никто, ни Алларзон, ни Летуновский, ни дядюшка не догадывались, какую ценность представляет библиотека Мещерских. Елене было известно, что князь хотел продать ее сразу же после войны, когда редкие книги стоили гроши, но благодаря Глебу и Борису этого не сделал. Теперь же стоимость библиотеки должна была достичь баснословной цифры.
– Вот где клад зарыт! – хлопнула в ладоши виконтесса, разбудив под потолком звонкое эхо. Она тотчас написала записку Летуновскому.
«Пожалуйста, скорее узнайте, – говорилось в ней, – сколько примерно сейчас могут стоить редкие средневековые фолианты по медицине, алхимии, астрологии, философии и прочим наукам. А также попробуйте выяснить, не навещал ли в последнее время дядюшку кто-нибудь из известных московских букинистов? Поторопитесь! От вашей расторопности может зависеть успех нашего дела…»
Глава третья Дорожные встречи, случайные и не случайные. – Триумф политики деревенского «Фигаро». – Княжна Головина вновь обретает мать
Если Элен де Гранси дорога из Петербурга в Москву показалась длинной и мучительной, граф Евгений Шувалов почти ее не заметил. В компании статского советника Дмитрия Антоновича Савельева, новоприобретенного друга, бывшего недруга и соперника, он чувствовал себя превосходно и ничем не тяготился. Большую часть пути они вспоминали свое боевое прошлое: Савельев – войну с турками, Евгений – французские баталии. Ничто так не сближает мужчин, некогда побывавших в переделках, как рассказы о самом страшном, смертельно-роковом в их жизни. Тем более, когда-то оба во время военных действий получили тяжелые увечья, от которых долго не могли оправиться.
Савельев расхохотался, когда на первой же после Петербурга станции их нагнала знакомая карета, кучер которой имел еще более ошеломленный вид, а лошади – загнанный. Карета с грохотом въехала на двор почти сразу за их экипажем, едва путники успели выйти, чтобы немного размять затекшие ноги.
– Сдается мне, твоя сумасшедшая племянница все-таки не вернулась к родителям, как ты ей приказал, сэр Ланселот! – с добродушной усмешкой констатировал Дмитрий Антонович. – Знаешь, видал я на своем веку влюбленных барышень, видал и таких, которые считались решительными… Но твой предмет – вне конкуренции! Ну и характер! И в кого она такая?! Отец – истинный дипломат, рассчитывает каждое слово, осторожен, пуглив… Не хотелось бы сказать – труслив. Вот о ее матушке ничего сказать не могу – не имею чести быть знакомым. Должно, в нее пошла…
И действительно, из запыленной кареты поспешно выбралась Татьяна в сопровождении своей английской служанки. Увидев графа, она тотчас кинулась к нему, не смущаясь тем, что на них смотрел с десяток зрителей – проезжающих и служащих станции. Евгений, лихорадочно сочинявший краткую, убедительную речь, которая уж во второй-то раз должна была подействовать и вернуть обезумевшую девушку в лоно семьи, не смог припомнить из нее ни слова. Когда Татьяна, в своем черном платье, покрытом дорожной пылью, прямая и дрожащая, как натянутая струна, пошла прямо к нему, не сводя с него голубых глаз, сейчас грозно потемневших, ему показалось, что это приближается сама судьба, которой бессмысленно что-то доказывать. Граф молча протянул руки ей навстречу, словно принимая ее появление как неизбежность. Татьяна сделала еще шаг, остановилась и вложила тонкие дрожащие пальцы в его ладони. Ее руки были ледяными.
– Я поехала за вами, хотя вы прогнали меня домой, – сказала Татьяна низким, сдавленным голосом. Чувствовалось, что она в любой миг может разрыдаться. – Вы должны запомнить, что никакого дома там, в Петербурге, у меня больше нет. Я не хочу без вас жить ни одного дня, а вы предлагаете мне ждать шесть лет, пока не истечет срок ссылки. Помните, я угрожала вам, что покончу с собой, утоплюсь, если вы меня отвергнете? – Улыбка, появившаяся на ее побледневших губах, была одновременно жалка и величественна, как бывает жалко и величественно искреннее проявление сильных чувств. – Это было ребяческое заявление. Так говорят девчонки, чтобы им купили новую куклу или скаковую лошадь. Я беру свои слова обратно – я не стану сводить счеты с жизнью. Жизнь сама покинет меня – я не смогу жить, если вы отвергли меня, мое сердце само остановится…
– Послушайте, дорогая моя! – перебил ее граф, при этом слегка пожимая ледяные руки девушки. – Я готов на все, чтобы вы не страдали так, как сейчас страдаете… Кроме одного: я не могу губить вашу жизнь. Давайте повременим, пока не кончится моя ссылка…
– Заклинаю вас, больше ни слова о ссылке! – взмолилась Татьяна. – Какое мне дело до нее?
– Не могли бы вы, мадемуазель, отпустить моего арестанта, – с подчеркнутой вежливостью обратился к Татьяне подошедший к паре Савельев. – Сейчас он в некотором роде представляет собой собственность государства!
– Снова вы лезете в чужие дела! – грубо бросила ему девушка. – Жандарм!
– Я лезу в чужие дела, как вы изволили выразиться, не по склонности натуры, а по долгу службы, так сказать, – улыбнулся ей ничуть не задетый статский советник и прибавил: – Ну, а как товарищ вашего дядюшки предлагаю всем вместе отужинать в здешнем трактире, разумеется, за мой счет.
– За мой! – возразил Евгений.
– Поужинаем за счет казны, – подмигнул ему Савельев. – Мы ее не разорим!
Трактир при станции был довольно приличный – недавно выстроенный, чистый, еще пахнущий свежим тесаным деревом. Для «благородных» гостей тут имелось особое отделение, отгороженное от остального зала дощатой переборкой, оклеенной дешевыми голубенькими обоями в цветочек. Там приезжие и устроились втроем.
За переборкой расположились слуги Евгения и Татьяны. Вилим и Бетти, долговязые, рыжие, востроносые, очень походили на брата с сестрой. Это было неудивительно, если учесть, что Вилим (или Вильгельм) был незаконным сыном крепостной девки, которая прижила его от немца-учителя, а Бетти (или Элизабет) происходила из Манчестера, из семьи старшего приказчика крупного торговца мануфактурой. Возможно, их воинственные германские предки некогда и состояли в родственных отношениях…
– Что это ваши прекрасные глазки все на мокром месте? – приосанившись, начал светскую застольную беседу камердинер графа. С девицами он всегда держался развязно.
Выпуклые «рачьи» глаза прекрасной англичанки, красноватые от природы, сейчас были совершенно красны от пролитых слез. Она то и дело подносила к ним платок.
– Как же мне не платч, – отвечала англичанка, плохо говорившая по-русски, – если май леди дэн и нотч рыдай?
Она старалась не смотреть прямо на Вилима, держалась прямо, словно ее костлявая спина была прибинтована к доске, и почти ничего не ела.
– Зря, между прочим, не кушаете, – заметил жизнелюбивый Вилим, – неизвестно, что вас там ждет впереди. Уж если вы с барышней насовсем бежали из Питера и этаким вот тайным манером, даже и без багажа, хотите ехать за моим господином до Москвы, а там – до нашей владимирской деревни, то – ууу… Наголодаетесь еще в дороге!
– Май леди так решил! – гордо заявила Бетти. – Она хочет, чтобы все было, как у других декабрист!
Вилим поперхнулся и зажал рот салфеткой, изумленно глядя на англичанку, которая тем временем с подозрением разглядывала лежавший перед ней на тарелке кусок тушеного мяса.
– Значит, вот как… – пробормотал слуга, снова берясь за вилку и нож, чтобы вступить в сражение с жилистым трактирным жарким. – А деньги-то на дорогу у вашей госпожи есть?
– У леди деньги мало! У мэня йэст май сэлори… Май жалованье… Тоже мало… – смущаясь, призналась Бетти.
– Вы будете тратить свое жалованье на госпожу? – удивился Вилим, до сей поры имевший весьма низкое мнение о великодушии прислуги женского пола. Дитя людской, он был слишком хорошо знаком с ее нравами и обычаями. Вилим знал сотню способов обокрасть своего господина, но, к чести его надобно признать, ни разу не воспользовался ни одним из них.
– Йес, – гордо заявила служанка, – я буду давайт кушать май леди, даже если я сам умирайт голодны смертч. Так!
И Бетти храбро принялась за еду.
Услышав это, молодой камердинер графа проникся уважением к англичанке, над которой раньше посмеивался и про себя называл «жердью». Он вспомнил, как в марте четырнадцатого года при осаде Парижа рискуя жизнью, вытаскивал тяжелораненого барина из-под обломков рухнувшего здания. В тот миг он тоже не думал о себе и не слышал, как рядом свистели пули.
Тем временем за соседним столом шла не менее увлекательная беседа, которая также мешала ее участникам отдавать должное гастрономическим чудесам дешевого придорожного трактира.
– Вот увидите, когда вы вернетесь домой, ваш папенька уже по-другому на все посмотрит, – убеждал Татьяну Евгений. – Ну, а ваша маменька всегда была разумной женщиной…
– Но только не в последнее время, – с тяжелым вздохом заключила девушка и грустно добавила: – Мне кажется, что у меня больше нет семьи…
– Не надо так отчаиваться! – продолжал уговаривать ее граф. – Только представьте: я пришлю вам в Петербург приглашение на Рождество, и вы с вашими домочадцами приедете к нам в деревню. По снегу, в теплых санях, все вместе, без всякой вражды, без ссор!
– А я, в свою очередь, выступлю миротворцем между вашим папенькой и дядей, – вставил Савельев, снова подмигнув Евгению, – и вообще берусь подготовить господина сенатора к неизбежной развязке.
– Вы оба сейчас говорите глупости! – вспылила девушка. – Отец никогда не согласится на этот брак…
– Вы не можете этого знать наверняка, – возражал Дмитрий Антонович, – под грузом обстоятельств человек иной раз меняет свои самые твердые и незыблемые решения.
– Хорошо. В таком случае поставьте себя на место моего дорогого папеньки-сенатора, – неожиданно предложила Татьяна. – После всего, что случилось, вы бы дали своей дочери согласие на брак с декабристом? Чтобы она уехала от вас за тридевять земель?
За столом установилась тишина, Татьяна и Евгений выжидающе смотрели на статского советника, будто от его следующих слов зависело их будущее.
– Если бы у меня была взрослая дочь… – протянул Савельев после затянувшейся паузы, глядя куда-то в сторону, – во всяком случае, я не стал бы чинить препятствия ее любви… – Помедлив немного, он добавил: – Даже если бы избранником моей дочери был государственный преступник.
По всему было видно, как нелегко дались чиновнику Третьего отделения эти крамольные слова.
– Даю тебе честное слово, Савельев, что я не поставлю в известность твое жандармское начальство об этом разговоре, – на этот раз без всякой иронии произнес Евгений.
– Вы оказались намного человечнее, чем я о вас думала! Мой отец никогда, никогда в жизни бы так не сказал! Вы – молодец! – взволнованно призналась статскому советнику Татьяна, скорая как на осуждение, так и на восхищение.