– Я не студент.
– Сэм Кэйхолл категорически отказался от наших услуг. Боюсь, вы этого так и не поняли.
– Я хочу встретиться с ним.
– Для чего?
– Думаю, он все же разрешит мне представлять его интересы.
– Неужели?
Набрав в грудь воздуха, Адам поднялся и, лавируя меж стопками папок, подошел к окну. Еще один глубокий вдох. Хозяин кабинета терпеливо ждал.
– Раскрою вам секрет, мистер Гудмэн. На сегодняшний день о нем знает лишь Эммит Уайкофф, да и то потому, что у меня не было выхода. Пусть это останется между нами, хорошо?
– Я весь внимание.
– Вы даете слово?
– Я даю слово, – отчетливо выговорил Гудмэн.
Раздвинув полоски жалюзи, Адам бросил взгляд на озерную гладь, по которой скользила белоснежная яхта, и спокойно произнес:
– Сэм Кэйхолл приходится мне родственником. Гудмэн и бровью не повел.
– Ясно. Далеким?
– У него был сын, Эдди Кэйхолл. После ареста отца Эдди, чтобы избежать позора, перебрался в Калифорнию, сменил имя и постарался забыть прошлое. Однако рок настиг его и на побережье. Узнав в восемьдесят первом году, что отца приговорили к смерти, Эдди покончил с собой.
Заинтригованный пожилой юрист сместился на самый краешек кресла.
– Я – сын Эдди Кэйхолла. Гудмэн едва слышно присвистнул.
– Выходит, Сэм Кэйхолл – ваш дед?
– Да. До семнадцати лет я ничего об этом не знал. По дороге с похорон отца о деде рассказала мне его родная сестра, моя тетка.
– Уфф!
– Вы дали слово.
– Можете не напоминать. – Пересев на стол, Гудмэн пошевелил мысками ботинок, уставился взглядом в наглухо закрытые жалюзи. – А Сэму известно?..
– Нет. Я появился на свет в округе Форд, Миссисипи. Городок называется Клэнтон, не Мемфис, хотя мне всегда говорили, что родился я в Мемфисе. Звали меня тогда Алан Кэйхолл, но и это я выяснил много позже. Когда мне исполнилось три года, родители уехали из штата и никогда больше не вспоминали о нем. Мать уверена, что со дня отъезда контакт между Эдди и Сэмом так и не был восстановлен. Она написала о смерти мужа в тюрьму, но ответа не получила.
– Черт, черт, черт! – неслышно шептал Гудмэн.
– До конца еще далеко, мистер Гудмэн! Наше семейство – не подарок.
– В этом нет твоей вины, сынок.
– По воспоминаниям матери, отец Сэма являлся активным членом Клана, принимал участие в судах Линча. Наследственность у меня, видите ли, не из лучших.
– Но отец-то был другим!
– Отец наложил на себя руки. Не хочу углубляться в детали, но это я обнаружил его тело и успел до прихода домой матери и сестры убрать самые неприятные свидетельства свершившегося.
– Вам было тогда семнадцать лет?
– Почти семнадцать. Восемьдесят первый год, то есть девять лет назад. А потом, после похорон, тетка рассказала правду. Мрачная история Сэма Кэйхолла запала мне в душу. Я часами просиживал в библиотеках, листал подшивки газет, журналы. Информации в них было с избытком. Я выучил наизусть приговоры всех трех судов, слово в слово вытвердил каждую апелляцию. Поступив в юридическую школу, стал собирать материалы о том, как вела дело Кэйхолла ваша фирма. На мой взгляд, работа, которую вы проделали вместе с Уоллесом Тайнером, может считаться эталонной.
– Лестно слышать.
– Я прочитал сотни книг и тысячи статей, посвященных Восьмой поправке[5] и применению смертной казни. Четыре книги были написаны вами, со статьями сложнее, не помню. Конечно, в этой фирме я лишь новичок, но в данном вопросе подкован, кажется, неплохо.
– Полагаете, Сэм доверится вам как юристу?
– Не знаю. Но он – мой дед. Я просто должен увидеть его.
– Вы говорили, никаких контактов?
– Никаких. Лица Сэма я абсолютно не помню. Много раз намеревался написать ему, но письма оставались неотправленными. Не могу сказать почему.
– Это и так понятно.
– А вот мне ничего не понятно, мистер Гудмэн. Не понимаю, для чего я пришел сейчас в этот кабинет. Я мечтал стать летчиком, но начал изучать юриспруденцию – потому что слышал некий внутренний зов. Будто кто-то молил меня о помощи. Наверное, этим “кем-то” и был мой свихнувшийся дед. Мне сделали пять заманчивых предложений, а я выбрал вашу фирму. У нее одной хватило мужества представлять интересы осужденного на казнь и не требовать за свой адский труд гонорара.
– Об этом следовало сказать еще до того, как вас приняли.
– Да, пожалуй. Но никто и не спрашивал, является ли мой дед клиентом фирмы.
– И все же не стоило быть таким скрытным.
– Что же, теперь меня уволят?
– Сомневаюсь. Чем вы занимались последние девять месяцев?
– Девяносто часов в неделю проводил в этих стенах. Спал на рабочем столе, обедал в библиотеке, грыз сборники постановлений Верховного суда, готовясь к экзамену по адвокатуре. Словом, проходил обкатку, которой вы подвергаете каждого новичка.
– Считаете ее идиотской затеей?
– У меня крепкий хребет. – Адам вновь приник глазом к щелочке в жалюзи. – А почему бы вам не поднять их? Отсюда открывается отличный вид.
– Я любовался им не раз.
– За такой не жалко отдать и душу. В моей каморке вообще нет окна.
– Работай, сынок, аккуратно подбивай счета, и в один прекрасный день этот кабинет станет твоим.
– Только не моим.
– Собираетесь нас покинуть, мистер Холл?
– Очень может быть… как-нибудь потом. Но пока пусть это тоже останется моим секретом. Пару-тройку лет поработаю здесь, а затем надеюсь открыть собственную контору. Знаете, где не нужно будет смотреть на часы. Меня больше привлекает бескорыстная деятельность на благо общества. Типа той, что заняты вы. Pro bono.
– Значит, проведенные в стенах “Крейвиц энд Бэйн” девять месяцев вас разочаровали?
– Нисколько. Однако разочарование неизбежно. Не хочу тратить жизнь на то, чтобы защищать состоятельных мошенников и изворотливые корпорации.
– В таком случае вы явно ошиблись с выбором места работы.
Приблизившись к столу, Адам в упор посмотрел на Гудмэна:
– Именно так. Поэтому прошу вас о переводе. Уайкофф согласится отпустить меня на несколько месяцев в Мемфис, где я вплотную займусь делом Кэйхолла. Будем считать это отпуском, но с полным содержанием, конечно.
– Что еще?
– В общем-то ничего другого нет. Неплохой выход, согласитесь. Ведь здесь я – новичок, всего лишь один из многих. Но у вас полно бойких юношей, готовых работать по восемнадцать часов в сутки и закрывать своими счетами целых двадцать.
Гудмэн расслабился, на лице его появилась мягкая улыбка. Качнув головой, юрист негромко заметил:
– Признайся, сынок, ты все спланировал заранее. Я имею в виду, ты выбрал нашу фирму потому, что она защищала Сэма Кэйхолла, потому, что у нас есть офис в Мемфисе.
Адам повел плечом:
– Так сложилось. Я не знал, когда наступит этот момент, но план у меня действительно имелся. Только не спрашивайте, каким будет мой следующий шаг.
– Сэму осталось всего три месяца, если не меньше.
– Я в любом случае должен что-то делать, мистер Гудмэн. Не позволит мне фирма взять его дело – что ж, тогда я, наверное, уйду и попробую действовать на свой страх и риск.
Гарнер по-юношески ловко спрыгнул со стола.
– Не спешите совершить глупость, мистер Холл. Проблема вполне разрешима. Но мне потребуется известить обо всем Дэниела Розена, управляющего. Думаю, он согласится.
– Репутация у него пугающая.
– И все-таки обещаю переговорить с ним.
– Он может согласиться – с вашей подачи.
– Я в этом не сомневаюсь. Перекусить не желаете? – Гудмэн снял со спинки кресла пиджак.
– Самую малость.
– Пошли.
* * *
Народу в крошечном ресторанчике за углом почти не было. Мужчины уселись за небольшой столик у окна, выходившего на проезжую часть. Поток машин едва двигался, между ними суетливо лавировали озабоченные пешеходы. Официант принес Гудмэну увесистый кусок жирного паштета из гусиной печенки, Адам заказал чашку куриного бульона.
– Сколько сейчас в Миссисипи человек осуждены на смертную казнь? – спросил старший.
– Месяц назад их было сорок восемь. Двадцать пять чернокожих и двадцать три белых. Последний раз приговор приводился в исполнение два года назад. В газовую камеру вошел тогда Уилли Пэррис. На очереди Сэм Кэйхолл, и спасти его может только маленькое чудо.
Гудмэн торопливо прожевал толстый бутерброд, вытер салфеткой губы.
– Я бы сказал – большое чудо. В юридическом плане пространства для маневра почти не осталось.
– Если не считать новой апелляции.
– Разговор о стратегии лучше отложить. Полагаю, вы ни разу не были в Парчмане?
– Ни разу. Узнав от тетки правду, я намеревался вернуться в Миссисипи, но из этого ничего не вышло.
– Парчман представляет собой нечто вроде огромной фермы в дельте реки, по иронии судьбы расположен он совсем неподалеку от Гринвилла. Общая площадь – около семнадцати тысяч акров. Жара там стоит как в аду. Тюрьма находится на автостраде номер сорок девять, точнее говоря, чуть западнее. Целый комплекс зданий. Территория ближе к дороге занята администрацией, нет даже ограды. Вокруг разбросаны около тридцати лагерей, за колючей проволокой, естественно, с вышками охраны. Каждое поселение надежно изолировано. Иногда их разделяют мили. Едешь и видишь сотни слоняющихся без дела заключенных. Одеты в разноцветные тюремные комбинезоны – цвет соответствует сроку. Издалека обитатели напоминают сборище чернокожей молодежи: сидят на ступеньках, курят, кто-то играет в баскетбол, кто-то валяется на траве. Время от времени – очень редко! – мелькает белое лицо. Под колесами машины негромко скрипит гравий, и примерно через полчаса езды ты оказываешься у абсолютно невинного одноэтажного домика с плоской крышей. Его окружает высокая стена, по углам – будки охраны. Постройка, должен сказать, довольно современная. Безусловно, существует какое-то официальное название, но в народе домик известен просто как Скамья.
– Парчман представляет собой нечто вроде огромной фермы в дельте реки, по иронии судьбы расположен он совсем неподалеку от Гринвилла. Общая площадь – около семнадцати тысяч акров. Жара там стоит как в аду. Тюрьма находится на автостраде номер сорок девять, точнее говоря, чуть западнее. Целый комплекс зданий. Территория ближе к дороге занята администрацией, нет даже ограды. Вокруг разбросаны около тридцати лагерей, за колючей проволокой, естественно, с вышками охраны. Каждое поселение надежно изолировано. Иногда их разделяют мили. Едешь и видишь сотни слоняющихся без дела заключенных. Одеты в разноцветные тюремные комбинезоны – цвет соответствует сроку. Издалека обитатели напоминают сборище чернокожей молодежи: сидят на ступеньках, курят, кто-то играет в баскетбол, кто-то валяется на траве. Время от времени – очень редко! – мелькает белое лицо. Под колесами машины негромко скрипит гравий, и примерно через полчаса езды ты оказываешься у абсолютно невинного одноэтажного домика с плоской крышей. Его окружает высокая стена, по углам – будки охраны. Постройка, должен сказать, довольно современная. Безусловно, существует какое-то официальное название, но в народе домик известен просто как Скамья.
– Дивное, судя по всему, местечко.
– Я-то предполагал увидеть мрачную темницу, где с потолка падают капли воды. А это всего лишь безобидный коттедж посреди хлопкового поля. В других штатах Скамья выглядит намного страшнее.
– Мне не терпится посмотреть на нее.
– Вы к такому зрелищу еще не готовы. Это жуткий дом, квартиранты которого безвольно ждут смерти. Вернувшись из Парчмана, я неделю не мог спать. – Гудмэн отхлебнул кофе. – Не знаю, что вы ощутите, когда окажетесь там. Даже если подзащитный является для тебя человеком совершенно посторонним, Скамья производит очень тягостное впечатление.
– Для меня Кэйхолл и есть посторонний.
– Как вы ему скажете?..
– Пока не представляю. Слова найдутся. Я уверен, что план сработает.
– Все это как-то дико.
– Моя семья и была дикой.
– По-моему, Сэм имел двух детей. У него еще росла дочь. Слишком уж много воды утекло с той поры, начинаю забывать. В основном с Кэйхоллом общался Тайнер, вы же знаете.
– Его дочь – моя тетка, Ли Кэйхолл Бут. Она давно хочет забыть свое девичье имя. Вышла в Мемфисе замуж за весьма состоятельного человека, владельца то ли одного, то ли двух банков. О существовании ее отца известно только супругу.
– А где ваша мать?
– В Портленде. Несколько лет назад нашла себе второго спутника жизни. Пару раз в год звоню ей. Семья у нас, мягко говоря, не самая дружная.
– Откуда же взялись средства на учебу в Пеппердайне?
– Страховка. Отцу не везло с работой, но ему хватило ума оформить страховой полис. Срок действия договора закончился года за три до самоубийства.
– Сэм никогда не рассказывал о своей семье.
– А семья не вспоминала о Сэме. Его супруга, моя бабка, умерла, так и не успев узнать о приговоре. Тогда я об этом не знал. Сведения о собственной генеалогии я по крохам выпытывал у матери, которая старательно пыталась забыть прошлое. Понятия не имею, как заведено в нормальных семьях, мистер Гудмэн, но мы очень редко собираемся вместе, и, когда такое происходит, нас меньше всего тянет на воспоминания. Чересчур много в нашем прошлом темных пятен.
Сжимая в пальцах корочку хлеба, Гудмэн внимательно слушал.
– Вы говорили о сестре.
– Да, о Кармен. Ей двадцать три года. Умная, привлекательная девушка, заканчивает учебу в Беркли. Родилась она в Лос-Анджелесе и не прошла через унизительную смену имени. Я поддерживаю с ней связь.
– Она знает?
– Да. Тетка поделилась правдой со мной, а после похорон отца мать попросила рассказать обо всем и Кармен. Тогда ей было четырнадцать. Не помню, чтобы сестра хоть раз поинтересовалась Сэмом Кэйхоллом. Каждый член семьи желал Сэму в душе тихо и незаметно уйти из нашей жизни.
– Их желание вот-вот осуществится.
– Но тихо не выйдет. Так, мистер Гудмэн?
– Так. Это никогда не бывает тихо. На короткий, но невыносимо мучительный миг Сэм Кэйхолл станет знаменитостью. Телевидение вновь покажет старые кадры: дымящиеся после взрыва руины, толпу куклуксклановцев у здания суда и прочее. Вновь закипят споры вокруг проблемы смертной казни. В Парчман ринутся представители прессы. А потом Сэма убьют, и через два дня общество обо всем позабудет. Обычное дело.
Адам помешал ложкой бульон, достал из него цыплячье крылышко, осмотрел, осторожно опустил в чашку. Есть ему не хотелось. Покончив с паштетом, Гудмэн сделал глоток кофе.
– Мистер Холл, вы ведь не рассчитываете, что все пройдет тихо?
– У меня была такая надежда.
– Оставьте ее.
– Мать умоляла меня ничего не делать. Сестра говорить не пожелала на эту тему. А тетю пугает даже отдаленная возможность того, что все выплывет и на нашем будущем можно будет поставить крест.
– Возможность не такая уж отдаленная. Пресса отыщет в семейных альбомах порыжевшие фотографии, где вы мальчиком сидите на коленях у Сэма. Выразительнейший снимок, мистер Холл. Подумайте о заголовках: “Давно забытый внук прилагает героические усилия, чтобы спасти осужденного на смерть деда”.
– Мне даже нравится.
– Действительно, звучит неплохо. Наша маленькая фирма окажется в центре внимания.
– Да, и возникнет еще один щекотливый вопрос.
– Вряд ли. Среди сотрудников “Крейвиц энд Бэйн” нет трусов, Адам. Мы переживали в Чикаго и худшие времена. Город знает нас как отъявленных пройдох. У юристов толстая кожа, сынок. За фирму можешь не беспокоиться.
– Значит, вы согласны?
Гудмэн швырнул на стол салфетку, поднес к губам чашку с кофе.
– О, идея великолепна, при условии, что ваш дед не пошлет ее ко всем чертям. Сумеете его убедить – и окажетесь на коне. Вы станете полководцем, Адам. Коллеги помогут. Я тоже обещаю вам поддержку. Но потом его казнят, и вы себе этого не простите. Я был свидетелем смерти трех клиентов, мистер Холл, причем одного казнили там, в Миссисипи. Вы превратитесь в другого человека.
Улыбнувшись, Адам перевел взгляд за окно, на оживленную толпу прохожих.
– Мы будем рядом, – продолжал между тем Гудмэн. – Вас не бросят.
– Значит, надежда все-таки есть?
– Мизерная. О стратегии поговорим позже. Сначала я встречусь с Дэниелом Розеном. Полагаю, вас ждет долгая беседа. Потом вам необходимо повидать Сэма. Воссоединение семьи, скажем так. Это – самое трудное. Если Сэм даст добро, мы начнем действовать.
– Спасибо.
– Не благодарите, Адам. Сомневаюсь, что в конечном итоге вы захотите пожать мне руку.
– Тем не менее – спасибо.
ГЛАВА 5
Долго ждать беседы с Дэниелом Розеном Адаму не пришлось. Через три часа после телефонного звонка Гудмэна в маленьком конференц-зале по соседству с кабинетом управляющего собрались четверо мужчин. То, что разговор состоится во владениях Розена, немало беспокоило молодого юриста.
Сотрудники “Крейвиц энд Бэйн” считали главу фирмы лишенным всяких человеческих чувств монстром – и это несмотря на два перенесенных Розеном инфаркта, которые несколько смягчили его несгибаемую волю. В течение тридцати лет Дэниел Розен являлся безжалостным судией для собственных подчиненных и самым грозным противником государственного чиновничьего аппарата. До первого сердечного приступа он успел прославиться своим немыслимым рабочим графиком: девяносто часов в неделю, полночные бдения, беготня по коридорам до одури сонных ассистентов. От него ушли четыре жены и пять секретарш. Всего несколько лет назад Розен играл в фирме роль осязаемой и весьма мощной пружины. Но времена эти миновали. Врачи ограничили его неделю пятьюдесятью часами, и отбывать их приходилось исключительно в стенах офиса. Доступ к залам суда был для “монстра” закрыт. Тогда с единодушного благословения коллег Дэниел Розен возложил на свои плечи заботу о рутинных буднях юридической фирмы. Он превратился в настройщика капризного бюрократического механизма, заправлявшего всей деятельностью “Крейвиц энд Бэйн”. Партнеры, по их собственным словам, удостоили Дэниела высочайшей чести.
Последствия этого шага ужасали. Лишившись возможности присутствовать на поле битвы, Розен установил в фирме порядки, которые напоминали подготовку к серьезной судебной тяжбе. По самому банальному поводу он подвергал трепетавших от страха сотрудников перекрестным допросам. Он часами мучил партнеров, навязывая им обсуждение неясных перспектив. В собственный кабинет, ставший узилищем, он вызывал новичков и принимался запугивать их, проверяя на прочность.
Ступив в зал, Дэниел Розен намеренно опустился за стол напротив Адама, мрачно раскрыл тонкую папку. Гудмэн сел рядом с молодым юристом, пальцы его задумчиво поглаживали клинышек бородки. Когда в телефонном разговоре он поведал управляющему о родственных связях Холла, партнер лишь многозначительно усмехнулся.