Теперь вредные мальчишки увеличились числом, их стало аж трое, они угрожающе придвигались, их лица сложились в агрессивно-пренебрежительные гримасы. Дураки, они не знали, что у Кирюши Кораблика папка сидит за убийство, а папкин острый ножичек хранится у сына в кармане штанов…
Первому — широкоплечему — он сразу проткнул щеку. Атака внешне страшная, дикая, но на деле — практически безопасная для здоровья пострадавшего. Ведь щека есть всего лишь тонкий кусок подвижного мяса. Дыра быстро зарастет, останется шрам — подумаешь, проблема… Правда, лезвие вошло не так, как он метил, чуть ниже, острие угодило в челюсть, и один из коренных зубов, судя по ощущениям, вылетел внутрь рта врага. Тот как раз вдохнул, от неожиданности, и выбитый зуб проскочил в дыхательное горло. Широкоплечий закрыл руками окровавленную физиономию и закашлялся. А Кирюха обратным движением руки уже рассек, чуть присев, переднюю поверхность бедра второго — блондина. Как большинство блондинов, этот оказался слабоват характером — испугался, нецензурно завизжал и упал на одно колено.
Убивать Кирилл не хотел. В артерии и вены не целил. Отбить нападение — вот была его задача.
Третий, джинсовый, обнаружив такой расклад и увидев на своих товарищах обильную блестящую кровь, благоразумно отпрыгнул. Выставив перед собой лезвие — с него капало, — Кирюха что-то закричал и попер вперед «буром». Но враг уже отступал, подхватив под локти раненых партнеров. Слюняво причитающего блондина Кирюха еще успел ухватить за прочный кожаный воротник, наподдать ногой и неторопливо, дочиста обтереть окровавленный нож об его одежду. Затем он спрятал отцовский сувенир, утратил интерес к нахалам, вернулся за руль и хладнокровно продолжил движение. Через пару минут его немного тряхануло — пришел адреналин. Закружилась голова и ослабли ноги. Не будь Никитина, он бы остановился у обочины и перекурил, пока пройдет боевой мандраж. Но при шефе не подал виду.
Шокированный, бледный Никитин — драку он наблюдал из-за стекла, три подонка по глупости даже не заметили его присутствия — всю оставшуюся дорогу до офиса молчал. Потом выяснилось, что номер машины оппонентов он запомнил. Уже наутро дураков пробили, стали искать, чтобы наказать всерьез. Но не нашли Шведская машина оказалась зарегистрированной па подставное лицо, персонального пенсионера, кавалера двух орденов Славы, — с боевым дедом не стали связываться. Заявление в органы милиции о дорожной драке не поступало. В травмопункты города и области с ножевыми ранениями тоже никто не обращался ни в ту ночь, ни в последующие сутки.
— Естественно, — усмехаясь, сказал тогда Кирилл шефу Никитину. — Я ж по-легкому работал. Шуганул, кровь пустил — ерунда…
— Ерунда или не ерунда, — жестко ответил Никитин, — больше так никогда не делай.
— Вообще-то мой папа за такое же дело четырнадцать лет получил, в семьдесят восьмом.
— Что ж ты выводов не сделал?
— Почему, — удивился Кир, — не сделал? Сделал. Вывод такой: бить надо — сразу до смерти. В шею. В пах. В печень. В течение пятнадцати минут цель гарантированно кончается от обильной кровопотери. Если б папка тогда так ударил, он бы и сейчас жил…
Никитин посмотрел на Кирюху внимательным новым взглядом, быстро этот взгляд спрятал, хмыкнул, задумался и тихо произнес:
— Езжай сейчас домой. Отдыхай. И жди. Тебе позвонят.
Конечно, Кирюха немного сыграл. Изобразил — из озорства, из некой, самому ему не совсем понятной, «новой русской» бравады — кровожадного недалекого киллера.
На самом деле убивать ему не хотелось. Он не считал себя убийцей. Убивать вообще очень страшно, и Кирилл Кораблик ясно ощущал, что не готов к убийству, и никогда не был готов, и не будет готов. Насильственная смерть — вещь сугубо интимная. Сулящая муки совести, и необратимые изменения психики, и ночные кошмары, и кару Божью. Кирилл Кораблик никогда не думал о себе как об убийце.
На следующий день из Фонда позвонили. Казначей Хренов от лица президента Ивана Никитина сообщил, что Кириллу Кораблику выплачивается единовременная премия в размере тысячи американских долларов, и назначается ему отпуск в два месяца, с сохранением содержания.
Деньги в конверте привезли тут же.
Первое, что сделал Кир, получив столь внушительную сумму, — купил абонемент в бассейн. Он обожал плавание.
Весь следующий год своего шефа Никитина Кирюха видел только по телевизору; работой его не загружали.
Только один раз, императивно, в десять вечера, вызвали в Фонд. Велели надеть приличный костюм, белую рубаху и галстук. Привезли в неизвестном ему автомобиле неизвестной ему марки на какие-то переговоры. Беседа шла корректно, на полутонах в кабинете двухэтажного особняка по Рублево-Успенскому шоссе. Хозяин кабинета задолжал два миллиона долларов; отдать не мог или не хотел. После трехчасового, с перерывами на кофе и вермут, диспута тихий, скромный Кирилл Кораблик, в пиджачной паре от Дольче и Габбана, в круглых очках а-ля Джон Леннон, как было заранее договорено, траурно вздохнул, внимательно изучил тело хозяина дома — узкую грудь, слабые плечи, тонкую шею, упрямо поддерживающую маленький, но отчетливо квадратный, волевой подбородок, — и задумчиво произнес:
— Может, ему ножичек в глазик воткнуть?
Прочие участники беседы здесь как бы вскинулись, как бы защитили несчастного от посягательств безжалостного палача, как бы остановили руками угрожающую эскападу. Кирюха сел на свое место. На том его миссия окончилась.
Хозяин круто пронервничал и по окончании переговоров, при прощании, не подал Кирюхе руку.
Отдал он два лимона, или зажал — осталось для Кирилла тайной; спустя неделю ему привезли, в конверте, его долю, довольно скромную, но на большее он и не претендовал. Пара крупных купюр, пара таблеток «экстази», пара граммов кокаина, пара кораблей хорошей марихуаны плюс звонок самого Никитина с благодарностью за верные действия — нормальный гонорар за одну-единственную, в нужный момент произнесенную фразу.
Спустя несколько недель, довольно внезапно, двое мрачных мужчин в сединах и дорогостоящих, до пят, кожаных плащах прямо на дом привезли какого-то массивного, с выпирающими мышцами юнца, по виду — типичного быка, коротко стриженного, с рваной раной лица. Кастет, что ли, спросил Кир и получил утвердительный кивок. Залатай пробоину, попросили его. Пострадавший помалкивал, прижимая к ране кусок газеты «Коммерсант».
Выпускник медицинского училища промыл повреждения перекисью водорода, споро наложил швы, присыпал стрептоцидом. Бык держался молодцом, не ныл. Но в финале операции — седовласые как раз вышли на кухню, перекурить — ломким голосом попросил («если есть, братан») дозу героина, для вящего обезболивания.
Впоследствии он еще несколько раз приезжал за новой дозой.
Впрочем, Кир таких не поощрял. Он не понимал героина. Слишком сильный препарат; две-три инъекции — и налицо стойкое привыкание. Впоследствии юный бык исчез с горизонта, но через него пришли более продвинутые покупатели. Эти искали в основном гашиша и дискотечных таблеточек.
Никак не желал Кирюха Кораблик зарабатывать торговлей наркотиками, но получилось — само собой. Он не искал клиентуру — она сама его нашла. Пришлось на регулярной основе брать товар у старого друга Гагика Джафарова.
Покупатели прозвали Кирюху «Кактусом».
Гагик начинал скромно, с продажи лекарств из списка «А», главным образом — атропина (двухкубовая ампулка по стоимости равнялась половине месячной зарплаты фельдшера «Скорой помощи»), — но со временем раскрутился, кто бы мог подумать, на банальном димедроле и теперь предлагал желающим впечатляющий ассортимент, в том числе ЛСД и кокаин.
Однако карьера барыги — с ее практически неизбежным финалом в виде двенадцати лет строгого режима — Кириллу быстро опротивела. Ему вообще не нравилась всякая регулярная деятельность. Хлопоты, поездки, добывание товара, встречи с покупателями — зачем это нужно, если дела и так идут хорошо? Наркобароны живут красиво только в американском кино. Кирюха с легкой душой закрыл бизнес и с тех пор приобретал волшебные порошки исключительно для личного пользования.
Его душа лежала к галлюциногенам. Он закидывался — и проникал сознанием в бездонные глубины, в пропасти, в миры, где обитали первобытные чудовища, где живые и мертвые свободно бродили, братаясь меж собой и делясь друг с другом впечатлениями.
Подчитав кое-какую специальную литературку, Кирюха понял, что его воображение хромает, оно довольно бедное, скуповато на образы и ассоциации. Будь он каким-нибудь поэтом или композитором — сошел бы с ума от своих экспериментов. Но подсознание сына рецидивиста не выталкивало наружу сколь-нибудь многозначительных фантазийных конструкций, и Кир, галлюционируя, ощущал себя в безопасности.
Шеф Никитин не сидел на месте. Фонд развивался. Работы прибавилось. Едва ли не ежемесячно Кактуса обычно на каком-нибудь шикарном лимузине вывозили на разборку, где его личной конкретной задачей было произнесение в определенный момент вкрадчивым голосом все той же фразы про погружение ножичка в глазик. Услышав о таком проекте развития событий, клиент, как правило, сильно бледнел и вносил конструктивные предложения по возврату задолженности. Далее Кирилл извлекал носовой платок, протирал свои очечки и ретировался. Через день или два присылались премиальные — две или три тысячи долларов.
К слову сказать, за свою многолетнюю карьеру живодера Кирюха так ни разу по-настоящему и не погрузил лезвия в трепещущую плоть. Да и желания такого не возникало. Он уже понял, что людей впечатляет сам его вид, его глаза, его манера держать себя. Бритоголовый, щуплый, очкастый заморыш, всегда гладко выбритый, всегда при галстуке, всегда скупо улыбающийся тонкогубым ртом.
К середине девяностых он стал было копить на квартиру, но быстро понял, что это очень глупо, и твердо решил тратить деньги исключительно на повышение качества жизни. Он много спал, хорошо ел, привык к дорогостоящим женщинам. Иногда читал книги. Время от времени, выкуривая пяточку хорошей травки, задумывался о своей жизни — и каждый раз приходил к выводу, что ему чего-то не хватает.
Его боялись. Ему платили за то, что его боятся. Его ценили. Он достиг совершенства. Он мог взять такси, доехать до места, вместо платы за проезд наградить шофера взглядом — и выйти прочь, оставив недалекого дурака полупарализованным от страха. Будучи вызван «на переговоры», он теперь не рассказывал про глазик и ножичек. Всего лишь наклонялся к клиенту и молча трогал его ноздрю или губу. Или оттягивал пальцем нижнее веко — любовался, как расширяется зрачок. Клиент становился белым, как бумага, и подписывал нужные документы.
Он стал посещать солярий и сделался коричневым, как Бельмондо. Он заплатил за пластическую операцию — ему поправили уши. Он плавал в бассейне по два часа ежедневно. Он купил контактные линзы и перестал носить очки.
Но что-то сладкое, невыносимо притягательное продолжало скользить мимо. Струилось с призывным русалочьим смехом. Звало, обещало. Попробуй, вдруг тебе понравится?
Он тосковал и думал. Искал — и не мог найти.
Он прочел Библию и Коран. Ницше и Конфуция. Сун-Цзы и «Майн Кампф». Он понял, что абсолютно ненормален, и насладился этим.
Когда он проходил мимо какой-либо собаки — та принималась захлебываться лаем. Когда мамаши провозили мимо него в колясках своих младенцев — те плакали навзрыд.
Нечто сгущалось внутри Кирилла Кораблика, отвердевало, остывало, оформлялось и просилось наружу — следовало понять, как с этим жить, как это приручить и выпустить.
2. Визит к банкиру
В лопающемся от золота городе — нефтяной, газовой, финансовой и культурной столице — быть слугой закона удобно и выгодно. Но капитан Свинец никогда не искал себе удобства и выгоды. Он работал в милиции по единственной причине: потому что родился ментом. Именно так он о себе думал. Вычислить жертву, догнать и схватить — вот что его возбуждало. Что до пойманной дичи — ее можно посадить в тюрьму или позволить ей откупиться (если ее вины не столь значительны), — но это происходит только потом. Когда все самое интересное уже позади. Важен процесс погони.
Возникающих на пути препятствий капитан не замечал, убирал их без эмоций и раздумий.
Когда двое квадратных потрясли перед его носом ксивами, гораздо более увесистыми, нежели его собственная ксива, он пришел в ярость. Никто не знал его дело лучше, чем он сам. Никто не смел лезть с советами и распоряжениями. Никто не мог давить и угрожать. Угрожать — кому? Сыщику из МУРа? Офицеру, раскрывшему полтора десятка убийств? Ходившему под чеченскими пулями? Отмороженному волку, который не имеет ни жены, ни детей — ничего, кроме работы? Единственный друг которого — его же собственный непосредственный начальник? Угрожать человеку, привыкшему к болтающейся кобуре, как привыкает всякий мужчина к тому, что болтается меж его ног?
Гнев ввел капитана в особенное состояние. Ему стало легко и спокойно. Прохладно в груди. Даже голова почти перестала болеть.
В четверг, через четыре часа после разговора с квадратными, он вернулся в город Захаров вместе с судмедэкспертом, дактилоскопировал сомнительного жмурика, и нужные пальчики нашлись в архивах. Сгнивший в болоте субъект оказался неким Хромченко, ранее судимым за кражу.
Кто-то влиятельный, имеющий в друзьях квадратных парней — или хорошо им заплативший, — очень хотел, чтоб виноторговца Матвеева считали мертвым. Хотел настолько сильно, что попытался убедить даже жену виноторговца. Теперь Хромченко должны были хоронить под видом Матвеева.
А опознанные женой личные вещи бедного виноторговца — как они оказались в морге? Безусловно, тот, кто их туда подложил, знает все о судьбе Матвеева. И это — вряд ли квадратные ребята. Такие мараться не станут. Их дело — прикрывать. Подъехали в нужный момент, поговорили в машине за темными стеклами, без свидетелей и тут же исчезли. А тем временем внутри морга, рядом с покойничком, тихо орудовал кто-то очень смелый. Даже отчаянный.
Не столько Матвеева хотел теперь найти капитан, сколько неизвестного, хитроумно затаившегося в тени. Гада-невидимку, разыгрывающего по нотам свою партию и считающего себя способным обмануть любого — даже капитана милиции, сыщика из МУРа. Как будто сыщик-капитан не знает, что за сто часов тело не может так распухнуть…
Перед сном Свинец долго смотрел телевизор. Чтоб создать хоть малую иллюзию своей территории, пришлось включить ту же программу, что и соседи за тонкой стеной.
Густо намазанные гримом люди исполняли шоу. Пытались убедить капитана в том, что умеют петь, танцевать и шутить. Получалось неубедительно, но клоуны и клоунессы старались. Со страшной силой гнали позитив. Трясли мускулистыми руками и силиконовыми грудями. Аудитория дисциплинированно ржала. В промежутках рекламировали пиво. Хлебай и смейся, празднуй, все нормально.
Двери железные, сиськи пластмассовые — нормально.
Тут сосут шампанское, там жонглируют гнилыми трупами — нормально, нормально.
С утра стал разыскивать банкира Знаева.
Дозвонился в банк. На том конце провода невыносимо благожелательный женский голос сообщил: «ваш звонок очень важен для нас, ждите ответа оператора», после чего битых пять минут играла расслабляющая музычка; если звонок важен, зачем заставляете ждать, подумал капитан; сказали бы сразу, что ваш звонок нам на хуй не нужен, так было бы честнее.
— Да, это банк, — наконец, ответили ему. — Да, Сергей Витальевич — председатель правления. Но он тут редко бывает.
— А где его можно найти?
— Он нам не докладывает.
— Дайте его мобильный.
— Вы с ума сошли.
— Я капитан милиции.
— И что дальше?
В конце концов соединили с заместителем банкира, неким господином Гороховым. Тот выслушал капитана и вяло пообещал помочь. Очень тихий голос очень осторожного и очень высокооплачиваемого функционера. Ледяная вежливость. «Будьте любезны представиться полностью».
Через час Знаев позвонил сам:
— Что у вас за дело?
— Дело касается некоего Матвеева.
— Ага, — банкир помолчал. — Подъезжайте.
— В банк?
— Нет. Я там редко бываю. Я теперь в другом месте. Пишите адрес…
Хорошо устроился банкир, подумал Свинец. В собственной лавке редко бывает. То есть, видимо, уже не нужно ему сидеть в кабинете, шуршать и потеть, теперь шуршат и потеют вместо него другие люди вроде господина Горохова, — судя по голосу, этот господин как раз и создан для того, чтоб работать не только на хозяина, но и за хозяина.
А хозяин редко бывает.
Или дела обстоят наоборот, и Знаев хоть и председатель правления, но никакой не хозяин? Подставная фигура? Поэтому и сидит не в банке, а в другом месте?
Другое место смотрелось интересно. Двухэтажное здание посреди необъятного пустыря, огороженного сплошным двухметровым забором. В ста метрах к югу ревела и воняла Кольцевая дорога. Прикупили землицы, понял сыщик. Стройку будут затевать. Вот, значит, почему банкир торчит не в банке. У банкира хороший аппетит.
Вокруг дома висел один из характерных запахов нового времени, ненавидимый старожилами, ретроградами и патриотами так называемой «старой Москвы» (небольшой группы зданий, десять раз проданных и перепроданных, в три слоя завешанных рекламными щитами), — запах подсыхающего цементного раствора, сухих смесей, плиточного клея. Запах новостройки. Капитан вспомнил про свою купленную в кредит квартиру — она пахла почти так же, — и его решительность удвоилась.