И друзья, расхохотавшись, взмыли в известном только Гермесу направлении…
Одиссей наслаждался семейным покоем после долгого путешествия и благополучного возвращения домой. Женихи Пенелопы, что беззастенчиво грабили дом Одиссея и пытались добиться её благосклонности, были перебиты. Родственники женихов-неудачников, увидев скорую расправу над женихами, тоже присмирели, признав правоту Одиссея: да, претенденты на руку Пенелопы уж очень нагло вели себя, а он, как мужчина, просто обязан был защитить свою семью и очистить свой дом от наглецов. И теперь Одиссей приводил в порядок порушенное хозяйство, дом и дела государства, пришедшие в упадок, пока Одиссей сражался под стенами Трои, а потом по воле богов скитался на чужбине.
Одиссей принял нежданных гостей очень радушно. Он гордился тем, что род его шёл от Гермеса, и плутоватый бог приходился царю Итаки пра-прадедушкой. Правда, внук выглядел довольно пожилым по сравнению с вечно юным Гермесом, но в том не было вины Одиссея: он был смертным, и бурные годы жизни давали о себе знать.
Одиссей устроил в честь гостей пир, не зная, как угодить своему великолепному предку-богу. На Ерофея он поглядывал с нескрываемым интересом, спросив наконец (любопытство тоже было ему присуще):
- Не тот ли это герой, о коем говорит Эллада, что сумел он укротить бешеного критского быка не хуже Геракла?
- Тот, тот, - подтвердил Гермес, а Ерофей запунцовел от смущения, уловив при этом весьма красноречивый взгляд одной из симпатичных служанок.
- А не обидится ли Тесей, что ему не позволили совершить подвиг, богами указанный, чтобы поверг он то рогатое чудище? - шутливо спросил Одиссей.
- На век героев подвигов хватит, - махнул рукой Гермес, - тем более, как говорит молва, Тесей - сын Посейдона, значит мне - двоюродный брат. Мы поладим: свой своему - поневоле друг.
Сын Одиссея, Телемах, собирался на охоту, и Ерофей, попросив разрешения у Одиссея покинуть пир, отправился с Телемахом: он чувствовал, что ещё одну великую попойку не выдержит.
- Иди-иди, - усмехнулся добродушно Гермес, догадавшись о причине столь странной прихоти Ерофея, - нам больше достанется.
И Ерофей покинул пир, ничуть о том не пожалев.
Телемах оказался умным и любознательным юношей. Узнав, что герой Ерофей не совсем герой, а пришелец из неведомой ему страны - России, забыл об охоте и засыпал Ерофея множеством вопросов, изумив россиянина своей заинтересованностью. На что Телемах резонно заметил: «Я - будущий царь Итаки, я должен знать, как нужно мудро руководить своим народом, знать, чего желает народ, и делать всё, чтобы он благоденствовал на моём острове». Ерофей только хмыкнул, вспомнив некоторых российских государственных мужей - им бы послушать Телемаха. Они бродили по лесу до самого вечера. Вернулись уставшие, но довольные друг другом, хотя и без добычи.
В доме Одиссея было тихо, домочадцы спали, но в недалеком винограднике слышался мелодичный напев струн лиры и сдержанный смех Гермеса, перевитый звонким девичьим: «Ох, неугомонный Герка», - вздохнул, улыбаясь, Ерофей: его друг был неисправим, и чего тут удивляться, что смертный Одиссей - его потомок. Глядишь, через девять месяцев на Итаке появится у Одиссея новый родственник! И, может быть, унаследует все дурные черты характера своего божественного отца, как и Автолик, дед Одиссея, который был искусный обманщик и вор, способный принимать различные образы - от него внук унаследовал острый ум и хитрость. «А может быть, и станет величайшим героем, ведь Герка храбрый и…» - дальше утомлённый Ерофей не додумал: уснул.
А наутро Одиссей - несмотря на протесты Пенелопы, которая постоянно тоскливо твердила: «Ох, ты куда, Одиссей, от жены, от детей?» - снарядил корабль, и они отплыли к Стентору, который сражался вместе с Одиссеем под стенами Трои, но знаменит прежде всего тем, что мощный бас его перекрывал громкий крик пятидесяти мужчин. Хитроумный Одиссей решил устроить соревнования Стентора с Сиренами и посрамить их.
Стентор, толстый и ленивый, ел и пил тоже как пятьдесят воинов, растрачивая беззаботно свою долю богатой добычи, доставшейся после падения Трои. Такая жизнь ему нравилась, и он отказался следовать за Одиссеем. Одиссей вздумал утащить Стентора на корабль силой, но тот кликнул слуг, и они воинственно закружились вокруг Одиссея и его спутников. Дело запахло большой драчкой, и Ерофей тоскливо предположил, что им достанется «на орехи», так как они в явном меньшинстве: пора бы и ноги уносить. Но Гермес почесал горбинку носа, размышляя, и обратился вкрадчиво к Стентору:
- Мне дельфийский оракул поведал, что я и ты однажды сойдёмся в поединке крика. И я тебя одолею, а ты с натуги лопнешь. Тебе то ведомо?
Стентор чуть не подавился телячьей ножкой, со страхом глядя на Гермеса. Пот заструился по его лицу: он, вероятно, вспомнил предсказание. Гермес похлопал снисходительно его по плечу, ослепительно улыбнулся и продолжил свою речь:
- Так вот, вопреки предсказанию оракула и велению богов, не буду тебя вызывать на соревнование, если поплывёшь с нами: друзей я не обижаю. А если нет, - он состроил свирепую рожу, - то принимай вызов немедленно: так повелеваю тебе я, бог Гермес. И тебе конец, непочтительный, поскольку я обязан следовать предсказанию оракула. Усёк, обжора ненасытный?!! Начинаем соревнование! - он топнул ногой, выпятил грудь, и был столь великолепен в своём притворном гневе в тот момент, что Ерофей по-настоящему залюбовался товарищем. Что уж говорить об Одиссее, который и вовсе восторженно таращился на своего любимого бога-предка.
Стентор оказался большим жизнелюбом и на такой грозный ультиматум немедленно согласился, считая, что не стоит испытывать судьбу, если ему предлагают благополучный исход. Правда, поставил условие, что пития и провизии на корабле должно быть в достатке.
И вновь белопарусный корабль, который гнали вперед ещё и тридцать гребцов, помчался по морю.
Не стоит описывать бури, которые преодолел славный корабль - это коварный Посейдон вопреки законам чести пытался им помешать, сообразив, наконец, что может проиграть спор с Зевсом. Но и Зевс не хотел проспорить, потому взял корабль Одиссея под свою защиту, разгоняя тучи над кораблем и повелевая дуть только попутному ветру, и, в конце концов, мореходы услышали вдали мелодичное пение - это Сирены заманивали к себе путешественников.
Одиссей, как и в прежнее своё знаменитое плавание, велел всем на корабле заткнуть уши размягчённым воском, а Стентора привязал к мачте, и едва показался остров, толстяк басовито заревел во всю силу легких, и если уши его спутников не были бы заткнуты, они, пожалуй, оглохли бы. Весь день гудел Стентор, перекрывая пение сирен, но ничего поделать не мог: едва он переводил дух, Сирены брались за своё, а на закате солнца запели ещё более призывно и страстно. Ерофей готов был уже отступить, как это ни печально, и вдруг его осенило. Решительно встав к мачте, он заявил зловеще:
- Привязывайте, я сейчас такое им выдам, такое… - обессилевшего Стентора тут же отвязали, заткнули уши воском и уложили на дно корабля отдыхать.
Телепат Гермес тут же хлопнул себя по лбу в досаде: как ему не пришла в голову такая мысль. И встал рядом с другом. Их оплели хитроумными узлами, такими, что сам Гордий бы позавидовал. Но иначе было нельзя, ибо Ерофей попросил подплыть поближе - он ведь не был обладателем такого бычьего рёва, как Стентор. Уши гребцов укутали ещё и покрывалами, и корабль двинулся к берегу.
И вот в темноте робко, но старательно, Ерофей пропел:
- Меня милый не целует, говорит: «Потом, потом». Я иду, а он на печке тренируется с котом…
Потом частушки посыпались одна за другой: в деревне у бабушки он часто ходил на «завалинку» крайней хаты по главной улице села, где усаживались гармонист и парни с девчатами и до глубокой ночи пели да плясали. Ерофею это было удивительно, ведь его однокурсницы обожали другие песни и другие танцы. Однако Ерофей - не селянин, так что скоро стал выдыхаться. Тут на подмогу пришёл Гермес и рявкнул такую разухабистую частушку, что Ерофей в изумлении челюсть отвесил, уши его были готовы «скрутиться трубочкой», но в то же время он обрадовался: «Да ведь это Колькина матерщина! Ну, Сирены, ну, держитесь: такое не для ваших нежных ушек!» Но скоро и Гермес начал повторяться, видимо, запас частушечной тарабарщины иссяк, а распроклятые Сирены пели да пели, хотя и жалобно как-то, но ведь пели же, изматывая душу, которая готова была вырваться из тела, а руки дергались под веревками, так и старались вырваться из пут. И тогда Ерофей в отчаянии завопил прямо в темноту:
- Птичка сдохла, хвост облез, получился «Анкл-бенс»!
И наступила тишина. Но в ушах всё звенело и пело, потому что уши, привыкшие к гаму, рёву и сладкозвучному пению никак не могли воспринимать тишину
- Герка, - прошептал Ерофей, - тихо в самом деле или мне кажется?
- Птичка сдохла, хвост облез, получился «Анкл-бенс»!
И наступила тишина. Но в ушах всё звенело и пело, потому что уши, привыкшие к гаму, рёву и сладкозвучному пению никак не могли воспринимать тишину
- Герка, - прошептал Ерофей, - тихо в самом деле или мне кажется?
- Ерошка, - так же шепотом откликнулся приятель, - ведь, и правда, тихо.
Они стояли, тараща глаза в темноту, напрягали слух, но ничто не нарушало тишину, кроме ласкового бормотания прибрежных волн.
А утром они снарядили на берег небольшую экспедицию на разведку и обнаружили на верхушке самой высокой скалы трёх бездыханных Сирен лапками вверх, таких дохлых, что дохлее и не бывает.
- Ерошка, это они твоего «анкла-бенса» испугались до смерти, - Гермес подтолкнул товарища плечом. - Что это за чудище такое - «анкл-бенс», про которое я не знаю?
Ерофей только усмехнулся в ответ.
На радостях, что больше не будут Сирены губить моряков, прямо на корабле устроили пир, и Стентор, наконец, смог вволю поесть - до того времени его держали на диете, чтобы голос не потерял. А потом корабль вновь заскользил по морской глади - ни морщинки на воде: присмирел Посейдон.
Мореходы поплыли по просьбе Одиссея к не менее коварному, чем Сирены, Сцилле - чудовищу с шестью головами на длинных шеях с двенадцатью ногами и лающему, как собака. Услышав описание чудовища, Ерофей сказал: «Ага, ясно, вроде нашего Змея Горыныча, только голов больше. Справимся!»
И, в самом деле, с этим чудищем, что проглотило тысячи моряков, путешественники справились быстро. Ерофей посмотрел издали на Сциллу, что высунула из пещеры все шесть голов, которые заливались разноголосым злобным лаем, и рассмеялся: «Ну, прям дворняжки гавкают из-подворотни. Герка, сможешь ты эту свору выманить на открытое место?» Тот кивнул. И тогда Ерофей попросил Гермеса летать над Сциллой так быстро, чтобы головы чудовища закружились - трудно удержаться на ногах, когда кругом идёт одна голова, а про шесть и говорить нечего. Словом, Гермес заставил так вертеть шеями незадачливую Сциллу, что и сообразить она, наверное, ничего не успела, как брякнулась оземь, а тут выскочили сидевшие в засаде воины и вмиг изрубили лающее чудовище в «капусту».
- Ну! - хвастливо подбоченился Ерофей. - Где тут ещё чудища? Всех победю… побежу… Тьфу! Одолею!
- Ох, - вздохнул устало Гермес, - не зови лихо, Ероха, не то будет плохо.
И они, попрощавшись сердечно с Одиссеем и его товарищами, отбыли на Олимп…
За время своего пребывания в заоблачных высях Олимпа Ерофей совершил немало подвигов. Раскрыл заговор Титанов, которые хотели свергнуть Зевса с Олимпа. Убил с помощью дихлофоса коварного овода, что мучил несчастную Ио, которую ревнивая Гера превратила в корову, и та смогла наконец выбраться из Эллады, вернуться в свой облик и стать счастливой.
Для того, чтобы Посейдон утешился и не горевал по умершим Сиренам, Горюнов с помощью одного искусного мастера из Афин сделал костяшки домино и научил этой игре Посейдона. И так могучий царь морских пучин увлекся той игрой, что когда он, его сын Тритон и старец-тесть Нерей «стучали» в домино, то на море воцарялись тишь и благодать, и мореходы благополучно завершали свое плавание. Правда, Посейдон не любил проигрывать, злился и топал ногами, тогда - горе мореплавателям: высоченные волны бежали по морям и океанам, захлестывали все корабли и низвергали в морскую пучину. Но справедливости ради, надо сказать, что Посейдон так наловчился в игре, что проигрывал редко.
Узнав о таком Ерофеевом «подвиге», Зевс разобиделся и три дня дулся, не разговаривая с ним. И тогда Ерофей вспомнил, что в кармане рюкзака лежит забытая с прошлого похода в горы колода карт. Ерофей явился с картами к Зевсу, и они сели втроем - Зевс, Гермес и он - играть в «дурака». Ерофей играл ещё с грехом пополам в покер и умел раскладывать пасьянс, и все свои знания он передал Зевсу. Могучий громовержец полюбил больше всего раскладывать пасьянс - играй сам с собой и жуль, сколько хочешь, никто тебе не помешает.
Ерофей и Ареса нашёл, чем занять.
Арес, бог-воитель, вел себя часто не как мужественный бог, а как склочник и нытик. Он был злобен по натуре и завистлив. Соперница его в воинским делах - Афина-Паллада - часто его побеждала, и потому Арес нередко бегал к отцу и ябедничал на неё: обидно было Аресу от женщины поражение терпеть. Зевс, надо отдать ему должное, не очень жаловал стоноту-Ареса не только за нытье и жалобы, но и за излишнюю кровожадность: он всегда помогал самым злым и жестоким воителям, с наслаждением наблюдая за особо кровопролитными битвами, сам же Зевс таких зрелищ не любил. И если бы Афина-Паллада не «укорачивала» порой Ареса, то смертные непременно бы перебили друг друга. Впрочем, и Гера недолюбливала слегка сыночка, и давно бы уж Зевс низверг Ареса в Тартар, если бы тот не приходился ему сыном: своя кровь - жалко. Вот Зевс и попросил Ерофея как-то усмирить его.
Ерофей вздохнул и начал думать. В поединке Арес, конечно, ему накостыляет, а то и заколет без лишних слов, ведь он давно уж точит и зуб, и меч свой на Ерофея, а за то, что он критского быка его именем нарёк, Арес готов голыми руками Ерофея разорвать. Ерофей, правда, и сам жалел уже о своей проказе. Не потому, что Ареса испугался, а потому, что бык стал смирным и покладистым, отзывчивым на ласку: когда его чесали за ухом, он даже глаза от удовольствия закрывал. Мимо быка Ерофей спокойно пройти не мог, тот норовил его языком лизнуть, видимо, так благодарил, что с Зорькой познакомил. Так что быку было впору обижаться, что ему такое имячко дали.
Ерофей поворошил память, вспомнил оловянного солдатика, Щелкунчика и решил Ареса тоже игре научить - в солдатики. Вместе с Гермесом он «слетал» в Афины к приятелю-мастеру, и тот вырезал из дерева, вылепил из глины и отлил из меди великолепное войско - на конях, на колесницах, на слонах, и множество пеших воинов и различных осадных приспособлений, причем кое-что даже и действовало. Посейдон, благодарный за домино, подарил Ерофею несколько миниатюрных, точь-в-точь как настоящих, кораблей. И вот, собрав своё воинство в мешок, Ерофей предстал перед Зевсом и отрапортовал ему, что если Арес не заинтересуется всем этим великолепием, то это дело можно подвигом и не считать.
Арес явился на зов отца как обычно насупленный, сверкая злыми глазами в сторону ненавистного ему смертного, но когда Ерофей вывалил перед ним миниатюрное войско, расставил на полу, то глаза бога-воителя засияли таким блеском, так заискрились восторгом, что, казалось, из них вот-вот молнии посыплются. И никто бы тому не удивился, если б так случилось, ведь воинственный Арес всё-таки был сыном Зевса, и не зря говорят, что яблочко от яблони недалеко падает.
Арес быстро понял, что к чему, и с того дня в саду возле бассейна ежедневно разыгрывались всевозможные сухопутные и морские баталии, в последних Аресу помогали северный бог-ветер Борей, и западный Зефир: они тоже увлеклись игрой в солдатики. Родители нарадоваться не могли на Ареса, а осчастливленный воитель стал Ерофею лучшим другом и даже заявил: «Если кто на тебя полезет, скажи мне, я живо ему голову сверну». Уж в этом Ерофей не сомневался, поскольку Аресу только дай волю, он живо пооткручивает всем головы - и на земле, и на Олимпе.
А ещё находчивый Ерофей посоветовал Зевсу отдать дочь Гебу в жёны смертному Гераклу: такого великолепного земного героя можно вознести на Олимп, ведь не простого роду - сын Зевса. Для Ерофея брак брата и сестры, конечно, противоестественен, но где же искать женихов девушкам из высшего общества?
Юная Геба давно уж тайно вздыхала по Гераклу, потому Гера немедленно дала согласие на брак своей любимицы со смертным эллином, сыном Алкмены, которой Зевс овладел в облике Амфитриона, её мужа.
Гера не давала покоя многочисленным возлюбленным Зевса и его внебрачным отпрыскам, одного Гермеса, зная озорной его нрав, не задевала. Гераклу же от неё доставалось с самого младенчества. Сначала ревнивая Гера, узнав о новом потомке своего блудливого мужа, послала во дворец Амфитриона двух змей, чтобы они убили младенца. Но не зря Геракл был потомком Зевса - он задушил ползучих киллеров.
Разозлённая неудачей Гера с тех пор не упускала из виду мнимого Амфитрионида. Но и без Геры у Геракла жизнь выдалась несладкая: то льва пришлось убить, который разорял стада Амфитриона, то узурпатора Эргина, который взимал дань с жителей города Фивы. Как водится в таких случаях, царь Фив Креон отдал герою в жёны свою дочь Мегару, и родила она Гераклу трёх сыновей. Жить-поживать бы молодым в мире и согласии, да чужое счастье не всем по нраву, вот завистливая Гера и наслала на Геракла болезнь, и болезнь, ионсвоеговей, но и детей своего брата Ификла.рипадке сумасшетье не всем по нраву, вот и Герао не зря он он в припадке безумия убил не только своих сыновей, но и детей своего брата Ификла.
Очнувшись, Геракл, не без внушения Геры, конечно, от горя пошёл в услужение к мерзкому слюнтяю Эврисфею, царю Микен и Тиринфа: так он хотел заслужить прощение богов за детоубийство. И если бы Гера предполагала, что Геракл станет блистательным и знаменитым героем Эллады, то не толкнула бы она ненавистного отпрыска Зевса к Эврисфею, ведь именно по его повелению Геракл и совершил свои бесподобные двенадцать подвигов. Например, голыми руками он задушил Немейского льва, вычистил Авгиевы конюшни…