— Так я же отправил к вам свою дочь с этой книгой!..
— Не было ее там, — развел руками Ника-Шапи, — я искал ее, даже по имени кликал, не отозвалась. А мне сдается, что эти люди ищут именно твою книгу…
— Откуда она к вам попала, почтенный?.. — спросил Аждар, взяв при этом с блюда сразу четыре ореха и раздавив их в ладонях без особого усилия.
— Явился мне как-то ночью ангел и оставил в моем доме эту мудрейшую из книг, — ответил слепой Ливинд.
— И что он при этом сказал?
— Ничего.
— Странное дело. Явился, принес коран и, ничего не сказав, скрылся?.. А когда же это было?
— В ту ночь, наутро после которой у старой башни нашли убитых, — ответил за Ливинда Ника-Шапи.
Аждар с усмешкой тронул локтем в бок Мирзу, видишь, мол, как все получается.
— Муумина, наверно, вот-вот вернется, — сказал Ливинд, — возьмете тогда книгу и дадите мне обещанных овец, на том и разойдемся. А сейчас пока присаживайтесь, угощайтесь грушами и орехами. Дочка сама их в лесу собирала.
— Книгу мы у вас возьмем, почтенный, а овец вы не получите! — проговорил, как отрубил, Аждар.
— Это почему же? — встревожился Ливинд. — Как же так, вы ведь объявили через глашатая при всем народе? За что такая несправедливость? У мужчины двух слов не должно быть. Честность превыше всего.
— А разве это честно — выдумывать всякие небылицы? Ангел, видите ли, принес ему коран. Присвоил ты, старик, чужую вещь, и все тут!
— Моя это книга, не чужая! — взмолился слепец, ругая себя в душе за то, что придумал сказку про ангела.
— Не твоя, а наша! Это на нас в ту ночь налетели бандиты у старой башни. Мы едва спаслись от них, а коран выронили. Там он и остался, у разрытой ямы, — на ходу придумал Аждар и, похлопав Мирзу по плечу, добавил: — Вот и свидетель мой. А у тебя есть свидетель? Кто видел твоего ангела?
— Никто… — растерянно промолвил слепой Ливинд.
— То-то же! Благодари лучше аллаха, слепец, что мы не ославим тебя вором перед всем народом.
— Это клевета! Никакой я не вор. За всю свою жизнь к чужому пальцем не прикоснулся. Ника-Шапи подтвердит, что я говорю истинную правду!..
В то самое время не подозревающая о незваных гостях Муумина взбежала по лестнице, неся в руках плетеную корзиночку, полную ежевики, собранной с придорожных кустов.
Увидев ненавистные лица, Муумина отпрянула. Не меньше удивились и пришельцы, узнав в ней ту самую девушку, которую они тогда упустили у речки в камнях. И Аждар и Мирза — оба подошли к ней.
— Где книга? — жестко бросил Аждар.
— Какая книга? Я ничего не знаю! — на лице девушки было написано вполне искреннее недоумение.
— Слышишь ты, слепой, что говорит твоя дочь? Прикажи ей не медля, по-доброму отдать нам книгу, не то…
— О чем они, отец? О какой книге речь?
— Пусть подавятся ею, отдай, доченька, отдай! Не было в нашей сакле радости, и ждать ее теперь уже нечего. Такие-то вот злые люди всю жизнь не дают солнечному лучику проникнуть в наш дом, осчастливить…
— Отец, у меня нет никакой книги!..
— Ты разве не взяла ее с собой? Я ведь из-за нее и посылал тебя к Юхарану.
— Скажи им, дядя Ника-Шапи, что не было у нас другой книги! — взмолилась Муумина, выхватив у него из рук старенький истрепанный коран. — Скажи, ты ведь эту читал! Правда же?..
Муумина во что бы то ни стало хотела привлечь старика на свою сторону. Но тот, обомлев от страха, упорно молчал.
— Не дурачь нас. Признайся лучше, где книга? — Аждар свирепо глянул на нее, рукоятью плети приподнял за подбородок голову и, воззрившись в лицо девушки, теперь уж ничуть не сомневался, что она и верно та самая, которая тогда ускользнула от них.
— Говорю же, не знаю я, о какой книге речь. Нет у меня ничего.
— В последний раз говорю, отдай книгу! — заорал Аждар, да так, что старики от страха вздрогнули. — Не заставляй нас прибегать к жестокости.
— Делайте что хотите, нет у меня никакой книги! — продолжала стоять на своем Муумина.
— Ну что ж, если так, пойдешь с нами! — сказал Аждар, хлестнув плетью о ладонь левой руки. — Как, Мирза, возьмем? У Исмаила, я думаю, она заговорит, а?
— Никуда я не пойду! — Муумина рванулась, хотела выбежать, но ее схватили. Схватили белую куропаточку грубыми черными лапами.
— Ну нет, уж на этот раз ты от нас не уйдешь!
— Отец, что они делают! Ника-Шапи, скажи им…
— Правоверные, — вскричал слепой Ливинд, — прошу вас, пощадите нас, бедных, оставьте в покое, дочка, видно, потеряла книгу!.. Прошу вас, оставьте ее! Сжальтесь, прошу!..
Он поднялся и ощупью стал пробираться туда, откуда слышался голос дочери. Но Аждар оттолкнул его и со всей силой ударил по лицу, да так, что несчастный слепой отлетел, ударился головой об стену и словно обмяк.
— Отпустите меня, во имя аллаха. Умоляю вас! Отпустите! Люди, люди! Неужели вы не слышите? Помогите! — кричала Муумина.
Но никто не пришел ей на помощь, никто не заступился за бедную девушку. И слуги Исмаила увели ее. Потеряв последние силы, Муумина прибегла к единственной своей надежде: «Хасан из Амузги, — прошептала она, — я жду тебя!» Бедняжка и вправду верила, что, как по волшебству, вдруг появится на белом коне ее Хасан и сурово накажет злодеев. Уж на этот раз он не отпустит их. Но всадник не появлялся. Зато Мирза и Аждар, услыхав ее мольбу, от души расхохотались.
— Мы и не знали, что так угодим тебе! — сказал Мирза. — К нему и доставим. Если он, конечно, не болтается уже на веревке и вороны не выклевали ему глаза.
Поистине верно говорят: камень летит к груде камней, беда к тому, кто в беде…
Дорога казалась бесконечной. На первом же привале, глотая слезы, Муумина заговорила со своими мучителями.
— Прошу вас, вы все же люди! — взмолилась она. — Постарайтесь понять меня, представьте, что я сестра ваша и такая беззащитная. Разве вы, братья, позволили бы кому-нибудь так обращаться со своей сестрой? Вот у тебя, брат мой, — сказала она Аждару, — была мать, ты же любил ее?
— Я не помню свою мать.
— Ну сестра была!..
— Никого у меня не было.
— А у тебя, брат мой?
— У меня была… Сестра, — сказал Мирза. — На моих руках умерла. Оскорбил ее… мерзавец один. Но я отомстил ему! Жестоко!
— Ты очень ее любил?
— Она была у меня единственная…
— Ты должен понять меня, у тебя доброе сердце, раз ты любил. Вы оба видели моего отца. Он слепой, беспомощный. Без меня — как дитя без матери. Сжальтесь надо мной, отпустите. Будьте мне братьями, я молиться за вас стану, все грехи ваши перед богом возьму на себя! Милые, добрые! — Муумина говорила так, что и камень смягчился бы.
Мирза и верно прослезился. Он глянул на Аждара, словно бы говоря: «Будь человеком, давай отпустим несчастную».
— А что мы скажем этому?.. — будто прочитав его мысли, зло пробурчал Аждар.
— Скажем, не нашли, да и только! — обрадовался Мирза. — Давай отпустим ее?!
— Не поверит он. Говорил же, без книги не возвращайтесь…
— Давай и вернемся с книгой, возьмем у того старика коран. Скажем, этот и нашли. А другой ему нужен, пусть сам ищет!..
— Ну, а почему бы ей не признаться нам, куда она девала тот коран, что мы ищем?..
— Пусть в вас заговорит доброе, пощадите! Вы же храбрые и благородные, не отдавайте меня на растерзание дурным людям. Вы добрые, я верю. Эти люди сделали вас злыми…
Аждар и Мирза переглядывались. В них боролись жалость к этой беззащитной девушке и страх перед Исмаилом…
Решимость при опасностиЖители Талгинского хутора и приезжие из других сел стали свидетелями позорной расправы над Хасаном из Амузги. Только мало кто верил в то, что человек этот действительно Хасан. Все считали, что очумелый от злости Исмаил поймал первого попавшегося и выдал его за Хасана из Амузги, на страх всем своим врагам.
…Расправа была поистине чудовищной. Вот уже три дня подряд Хасана привязывали веревками из конского волоса к спине шелудивого осла и вывозили в село на позорище. Нате, мол, смотрите, каков он, Хасан из Амузги.
Весь в кровоподтеках и синяках, Хасан страдал не столько от физической боли, сколько от бессильной ярости. Глаза пылали ненавистью и досадой. Простить он себе не мог, что так глупо попался во вражьи силки. Ведь с легкостью мог бы бежать, спастись от позорного унижения…
В первый день кое-кто бросал в несчастную жертву камнями и всем, чем попало. На второй день этого уже почти никто не делал. А на третий люди с сожалением и сочувствием отворачивались…
Сегодня в качестве сопровождающего рядом шел, подгоняя осла, Саид Хелли-Пенжи.
— Ты хотел выдать меня Исмаилу? — спросил он.
— Напротив, своей откровенностью я рассчитывал расположить его и к себе и к тебе. Ну, а как теперь, ты все еще готов оказать мне услугу?
— Да, готов. Я ненавижу Исмаила и потому хочу помочь тебе!..
— Да, готов. Я ненавижу Исмаила и потому хочу помочь тебе!..
— Пожалуй, этому я могу поверить. Но что ты хочешь в оплату за свои «заботы»? Даром-то ты ведь никому не служишь, ни черту, ни дьяволу?
— Сейчас бы ты мог обойтись и без упреков, черт возьми, жизнь ведь твоя на волоске! Исмаил сказал, что если ты еще сегодня не преклонишь перед ним колени с мольбой о прощении…
— Никогда этому не бывать!
— Имей терпение, дослушай. Тебя не убудет, а время выиграешь. Надо дотянуть до завтра. Ну, не на колени, так хоть признай его…
— И чем ты тогда поможешь мне?
— Друзья тебе помогут.
— Какие друзья?
— Сыновья Абу-Супьяна. Они здесь, поблизости, в окрестных лесах…
— Ах, вот как! А я-то думаю, что это с тобой. Теперь понятна твоя услужливость.
— Ну и понимай. Что верно, то верно, я боюсь их мести. Абу-Супьяна я не убивал. Помогу им спасти тебя, а ты спасешь меня!
— Что ж, давай попробуем, — сказал Хасан. — Веди осла к твоему Исмаилу.
— Сейчас время молитвы…
— Отвяжи меня, по крайней мере. И дай одеться…
— Смотри только глупостей не наделай.
— Мы теперь с тобой одной веревкой связаны, негодяй. Я в твоей власти, а ты — в моей. Будешь полезным, я, может, и прощу тебе все… И знай, слово Хасана из Амузги — верное.
— Потише ты, нас могут подслушать! — взмолился Саид и шепотом добавил: — Я видел ту шкатулку. Исмаил прячет ее под подушкой.
— Мне нужен ключ.
— Постараюсь достать его. Но сейчас главное — спасти тебя.
И Саид Хелли-Пенжи, словно опомнившись, толкнул осла вперед и стал хлестать плетью Хасана. Делал он это с таким усердием, что Хасан, озверев от боли, все повторял про себя: «Ну и негодяй!» Однако сейчас Хасан готов был вынести и не такое, лишь бы удалось уйти, одурачить торжествующих врагов, подвергших его унизительному позору. Одурачить их и хоть одним глазом подсмотреть, как они при этом будут выглядеть!..
Хасана тем временем подстерегала еще одна нежданная неприятность, которая любого другого на его месте сломила бы вконец… Страдая от унижения, он тем не менее не раз с чувством, близким к радости, думал, что, слава аллаху, Муумина, эта наивная, славная девушка, которой свет еще представляется в радужных красках, не видела его позора, не видела, как зло могут глумиться люди, подчинившиеся воле сильного, не видела, как бесноватая толпа с гиканьем кружилась вокруг него, забрасывала грязью…
Едва осел вошел во двор Исмаила и отвязанный Саидом Хасан малость пришел в себя, перед ним словно из-под земли вырос Ибрахим-бей.
— Ну, что скажет нам пленник? — злорадно полюбопытствовал он. — Надеюсь, твои люди теперь откажутся от тебя, если у них, конечно, есть головы на плечах. После такого позора ты уже не сможешь быть им полезным. — И, обернувшись к хозяину дома, добавил: — Что, Исмаил, может, отпустим его?
— Вытолкайте со двора, под зад коленом! — приказал своим людям Исмаил. — Пусть убирается на все четыре стороны. С человеком, перенесшим такой позор и оставшимся после этого жить, я словом не перемолвлюсь. Другой размозжил бы себе голову о стену, а он даже на это не способен!
— Никуда я отсюда не пойду! — твердо проговорил Хасан. Он понял, что его решили уничтожить — выведут за околицу и прикончат.
— Еще как пойдешь! Чего тебе здесь делать? Мне ты не нужен! — Губы Исмаила зло скривились.
— Тебе не нужен, может пригожусь турецкому эпсуру.[15]
Ибрахим-бей довольно улыбнулся, — мол, вот как спесь сбивают.
— Почисть-ка мои сапоги! — приказал он.
Хасан с подчеркнутой готовностью, поспешно вышел на террасу, отыскал сапоги, начистил их до блеска и вернулся в дом. Ибрахим-бей выставил ногу, — надевай, мол. Ничего не поделаешь, Хасану пришлось и с этим смириться. Но едва он стал натягивать сапог, турок вдруг принялся неистово бить Хасана этим самым сапогом прямо в лицо, в живот… Бил и все приговаривал:
— Будешь еще хватать турецкого офицера за горло? Будешь?..
Хасан упал, изо рта его хлынула кровь, он застонал. А перед глазами вдруг возник отец, амузгинский кузнец Ибадаг. Ибадаг — это значит пророк. И он был пророком. В своем деле отец был искусней всех других мастеров. Он ковал особой прочности сабельные лезвия с чеканным изображением змеи на них, ковал и лезвия для кинжалов со звездой и полумесяцем. И не случайно, когда Ибадаг работал, сын — тогда еще юноша — всегда был при нем: сидя в седле на коне, он ждал мгновения, когда можно схватить раскаленную саблю за рукоять и умчаться, размахивая ею изо всех сил, — это придавало стали особую прочность.
«Хорошо, что отец не дожил до моего позора!» — подумалось Хасану… Пересиливая боль, он попытался подняться. В это время распахнулась дверь, и вернувшиеся из Куймура Аждар с Мирзой втолкнули в комнату девушку. Хасан встал. Не поверив глазам своим, он встряхнул головой. Перед ним была Муумина. Она бросилась к нему со слезами:
— Хасан! Хасан! Я же звала тебя! Почему ты не пришел?.. Они били меня! Спаси!..
Хасан еле держался на ногах.
— Муумина!..
О, если бы кто-нибудь видел лицо Хасана из Амузги в этот миг! Что только не пережил он. И стыд, и страх за это безвинное существо!.. Все перепуталось в нем.
— Хасан!
— Это еще что! — вскочив с места, подлетел к растерянным Аждару и Мирзе Исмаил. — Зачем вы привели сюда эту девчонку? И где то, что я от вас ждал?..
— Вот затем… мы и привели ее, — забормотали прислужники. — Она знает, где коран, но не говорит, уважаемый Исмаил.
— Кто она?
— Дочь одного куймурского слепца.
Исмаил рванул Муумину за руку. Девушка, жавшаяся к Хасану, не удержалась на ногах, отлетела и повалилась на тахту. И, тут же вскочив, взмолилась:
— Что вы хотите от меня? Я ничего не знаю. Никакого корана и в глаза не видала! Отпустите, люди добрые! — Муумина бросилась в ноги Ибрахим-бею: — Отпустите меня! Дома слепой отец. Он совсем один, пропадет без моей помощи.
Ибрахим-бей поднял девушку, утер своим платком слезы на ее щеках и сладострастно воззрился на трепещущее от страха создание.
— Я и подумать не мог, что в этих суровых горах водятся такие чудесные цветы! — Турок крутанул ус и добавил: — Это же сама гурия, суженая праведнику в раю после смерти! И откуда она такая взялась?
— Наш край не столь скуден, как тебе кажется, уважаемый Ибрахим-бей, — подобострастно склонился перед гостем Исмаил. — Что, нравится?
— Еще бы. Она достойна украсить гарем могущественного султана. Хвала ей!
— Что ж, по нашему обычаю, все, что ласкает глаз кунаку, принято дарить ему. Так тому и быть! Вот только вытянем из нее, где упрятана святая книга!..
Исмаил говорил, а сам торжествующе поглядывал на Хасана. Наконец-то этот человек покорен и к тому же, конечно, страдает из-за девушки. Это-то Исмаил понял сразу, и сейчас он с удовольствием делал свое любимое дело — добивал жертву.
— …Валлах-биллах,[16] эта девушка очень даже мила, — сказал он с похотливой ухмылочкой. — Ну, дочь моя, скажи, где находится коран с медной застежкой, и мы отпустим тебя…
— Не говори, Муумина! — крикнул Хасан. И голос его звучал так, словно требовал: «Умри, но молчи», а лицо выражало только одно: «Что будет, что будет с бедной девушкой?!»
— Уведите его! — приказал Исмаил. — Да смотрите в оба, чтоб не сбежал, он еще понадобится мне для потехи. А ты, Саид Хелли-Пенжи, останься здесь!
Хасан побледнел. Последнюю надежду на помощь он связывал с Саидом…
Аждар и Мирза вывели Хасана. Во дворе Хасан увидел своего белого коня: оседланный, со свисшей на землю уздечкой, словно бы только прискакал. Оно и верно. Бедный конь три дня искал хозяина, ждал его на окраине села. А как-то ночью еле спасся от волков и вот наконец забрел сюда.
Узнав хозяина, конь радостно заржал и стал отчаянно бить копытом о землю.
— Дайте с конем попрощаться, — сказал Хасан, зло глянув на Исмаиловых слуг. Он простить себе не мог, что в свое время не прикончил этих головорезов.
— Иди, иди! — подтолкнул его Аждар.
— Пусть попрощается, видишь, конь как жалобно смотрит, — посочувствовал Мирза.
— Ну, ладно. Прощайся.
Хасан из Амузги подошел к коню. Тот заржал еще радостней и еще сильней забил копытом о землю. Хасан погладил его по шее, незаметно огляделся по сторонам и… «Другого такого случая не представится, — решил он, — терять нам с тобой нечего, мой верный друг, надо рискнуть!..» В мгновение ока Хасан взлетел в седло, на ходу рванул у турка-стражника винтовку и ураганным вихрем унесся в открытые ворота.
И такое тут поднялось, словами не передать. Началась пальба со всех сторон. Неистово ревел Исмаил. Готовый рвать на себе волосы, он что есгь силы поочередно хлестал плетью то Аждара, то Мирзу, оставляя на их лицах кровавые рубцы. Похожий на разъяренного буйвола, Исмаил ничем не мог унять свой гнев. В его глубоко затаившиеся зрачки, не умеющие, как говорят горцы, улыбаться, выплеснулась вся необузданная жестокость убогой души.