- О господи, - воскликнула она, борясь со смехом, - ну и дурацкая же у вас физиономия, а еще хотите жениться на дочери горного разбойника! Дэви, милый мой, надо вас непременно поженить - хотя бы для того, чтобы посмотреть, какие у вас получатся детки! Ну, а теперь, - продолжала она, - нечего вам здесь топтаться, вашей девицы нет дома, и боюсь, что старуха Огилви не слишком подходящее общество для вашей милости. К тому же, кроме меня самой, некому позаботиться о моем добром имени, а я и так слишком долго пробыла наедине с весьма соблазнительным юношей. За шестью пенсами зайдете в другой раз! - крикнула она мне уже вслед.
Стычка с этой старой насмешницей придала моим мыслям смелость, которой им сильно недоставало. Уже два дня, как образ Катрионы сливался со всеми моими размышлениями; она была как бы фоном для них, и я почти не оставался наедине с собой: она всегда присутствовала где-то в уголке моего сознания. А сейчас она стала совсем близкой, ощутимой; казалось, я мог дотронуться до нее, которой не касался еще ни разу. Я перестал сдерживать себя, и душа моя, счастливая этой слабостью, ринулась к ней; глядя вокруг, вперед и назад, я понял, что мир - унылая пустыня, где люди, как солдаты в походе, должны выполнять свой долг со всей стойкостью, на какую они способны, и в этом мире одна лишь Катриона может внести радость в мою жизнь. Мне самому было удивительно, как я мог предаваться таким мыслям перед лицом опасности и позора; а когда я вспомнил, какой я еще юнец, мне стало стыдно. Я должен закончить образование, должен найти себе какое-то полезное дело и пройти службу там, где все обязаны служить; я еще должен присмотреться к себе, понять себя и доказать, что я мужчина, и здравый смысл заставлял меня краснеть оттого, что меня уже искушают мысли о предстоящих мне святых восторгах и обязанностях. Во мне заговорило мое воспитание: я вырос не на сладких бисквитах, а на черством хлебе правды. Я знал, что не может быть мужем тот, кто еще не готов стать отцом; а такой юнец, как я, в роли отца был бы просто смешон.
Погруженный в эти мысли, примерно на полпути к городу я увидел шедшую мне навстречу девушку, и смятение мое возросло. Мне казалось, что я мог так много сказать ей, но начать было не с чего; и, вспомнив, как я был косноязычен сегодня утром в гостиной генерального прокурора, я думал, что сейчас совсем онемею. Но стоило ей подойти ближе, как мои страхи улетучились, и даже эти мои тайные мысли меня больше ничуть не смущали. Оказалось, что я могу разговаривать с нею свободно и рассудительно, как разговаривал бы с Аланом.
- О! - воскликнула она. - Вы приходили за своими шестью пенсами! Вы их получили?
Я ответил, что нет, но поскольку я ее встретил, значит, прошелся не зря.
- Хотя я вас сегодня уже видел, - добавил я и рассказал, когда и где.
- А я вас не видела, - сказала она. - Глаза у меня не маленькие, но я плохо вижу вдаль. Я только слышала пение.
- Это пела мисс Грант, - сказал я, - старшая и самая красивая из дочерей Престонгрэнджа.
- Говорят, они все очень красивые.
- То же самое они думают о вас, мисс Драммонд, - ответил я. - Они все столпились у окна, чтобы на вас посмотреть.
- Как жаль, что я такая близорукая, - сказала Катриона. - Я бы тоже могла их увидеть. Значит, вы были там? Наверное, славно провели время: хорошая музыка и хорошенькие барышни!
- Нет, вы ошибаетесь, - сказал я. - Я чувствовал себя не лучше, чем морская рыба на склоне холма. По правде сказать, компания грубых мужланов подходит мне куда больше, чем общество хорошеньких барышень.
- Да, мне тоже так кажется, - сказала она, и мы оба рассмеялись.
- Странная вещь, - сказал я. - Я ничуть не боюсь вас, а от барышень Грант мне хотелось поскорее сбежать. И вашу родственницу я тоже боюсь.
- Ну, ее-то все мужчины боятся! - воскликнула Катриона. - Даже мой отец.
Упоминание об отце заставило меня умолкнуть. Идя рядом с Катрионой, я смотрел на нее и вспоминал этого человека, все немногое, что я о нем знал, и то многое, что я в нем угадывал; я сопоставлял одно с другим и понял, что молчать об этом нельзя, иначе я буду предателем.
- Кстати, о вашем отце, - сказал я. - Я видел его не далее, как сегодня утром.
- Правда? - воскликнула она с радостью в голосе, прозвучавшей для меня укором. - Вы видели Джемса Мора? И, быть может, даже разговаривали с ним?
- Даже разговаривал, - сказал я.
И тут все обернулось для меня как нельзя хуже. Она взглянула на меня полными благодарности глазами.
- О, спасибо вам за это, - сказала она.
- Меня не за что благодарить, - начал я и умолк.
Но мне показалось, что если я о стольком умалчиваю, то хоть что-то все же должен ей сказать. - Я говорил с ним довольно резко. Он мне не очень понравился, поэтому я был с ним резок, и он рассердился.
- Тогда зачем же вы разговариваете с его дочерью да еще и рассказываете ей про это! - воскликнула Катриона. - Я не желаю знаться с теми, кто его не любит и кому он не дорог!
- И все же я осмелюсь сказать еще слово, - произнес я, чувствуя, что меня бросает в дрожь. - Вероятно, и вашему отцу и мне у Престонгрэнджа было совсем не весело. Обоих нас мучила тревога, ибо это опасный дом. Мне стало жаль вашего отца, и я заговорил с ним первый... Правда, я мог бы разговаривать умнее. Одно могу вам сказать: по-моему, вы скоро убедитесь, что дела его улучшаются.
- Но, наверное, не благодаря вам, - сказала она, - а за соболезнование он, конечно, вам очень признателен.
- Мисс Драммонд! - воскликнул я. - Я один на свете!..
- Меня это ничуть не удивляет, - сказала она.
- О, позвольте мне говорить! - сказал я. - Я выскажу вам все и потом, если вы хотите, уйду навсегда. Сегодня я пришел к вам в надежде услышать доброе слово, мне так его не хватает! Знаю, то, что я сказал о вашем отце, вас обидело, и я знал это заранее. Было бы куда легче сказать вам что-нибудь приятное - и солгать; разве вы не понимаете, как это было для меня соблазнительно? Разве вы не видите, что я чистосердечно говорю вам правду?
- Я думаю, что все это слишком сложно для меня, мистер Бэлфур, - сказала она. - Я думаю, что одной встречи достаточно и мы можем расстаться, как благородные люди.
- О, если бы хоть одна душа мне поверила! - взмолился я. - Иначе я не смогу жить! Весь мир словно в заговоре против меня. Как же я исполню свой долг, - если судьба моя так ужасна? Ничего я не смогу сделать, если никто в меня не поверит. И человек умрет, потому что я не смогу выручить его!
Она шла, высоко подняв голову и глядя прямо перед собой, но мои слова или мой тон заставили ее остановиться.
- Что вы сказали? - спросила она. - О чем вы говорите?
- О моих показаниях, которые могут спасти невинного, - сказал я, - а мне не разрешают быть свидетелем. Как бы вы поступили на моем месте? Вы-то знаете, каково это, вашему отцу тоже угрожает смерть. Покинули бы вы человека в беде? Меня пытались уговорить всякими способами. Хотели подкупить и сулили золотые горы. А сегодня этот цепной пес объяснил мне, что я у него в руках, и рассказал, каким образом он меня погубит и опозорит. Меня хотят сделать соучастником убийства; я будто бы разговором задержал Гленура, польстившись на старое тряпье и несколько монет; я буду повешен и опозорен. Если меня ждет такая смерть - а я еще даже не считаюсь взрослым, - если по всей Шотландии обо мне будут рассказывать такую историю, если и вы тоже ей поверите, и мое имя станет притчей во языцех, - как я могу, Катриона, довести свое дело до конца? Это невозможно, этого не выдержит ни одна человеческая душа!
Слова мри лились сплошным потоком, без передышки; умолкнув, я увидел, что она смотрит на меня испуганными глазами.
- Гленур! Это же эпинское убийство! - тихо, но изумленно произнесла она.
Встретившись с нею, я повернул обратно, чтобы проводить" ее, и сейчас мы почти дошли до вершины холма над деревней Дин. При этих ее словах я, не помня себя, шагнул вперед и заступил ей дорогу.
- Боже мой! - воскликнул я. - Боже мой, что я наделал! - Я сдавил кулаками виски. - Что со мной? Как я мог проговориться, это просто наваждение!
- Да что случилось? - воскликнула она.
- Я поступил бесчестно, - простонал я, - я дал слово и не сдержал его! О Катриона!
- Но скажите же, что произошло? - спросила она. - Чего вы не должны были говорить? Неужели вы думаете, что у меня нет чести? Или что я способна предать друга? Вот, я поднимаю правую руку и клянусь.
- О, я знаю, что вы будете верны слову, - сказал я. - Речь обо мне. Только сегодня утром я смело смотрел им в лицо, я готов был скорее умереть опозоренным на виселице, чем пойти против своей совести, а через несколько часов разболтался и швырнул свою честь в дорожную пыль! "Наша беседа убедила меня в одном, - сказал он, - на ваше слово можно положиться". Где оно теперь, мое слово? Кто мне теперь поверит? Вы-то уже не сможете мне верить. Как я низко пал! Лучше бы мне умереть!
Все это я проговорил плачущим голосом, но слез у меня не было.
- Я гляжу на вас, и у меня разрывается сердце, - сказала она, - но, знаете, вы чересчур к себе взыскательны. Вы говорите, что я вам не стану верить? Я доверила бы вам все, что угодно. А эти люди? Я бы и думать о них не стала! Люди, которые стараются поймать вас в ловушку и погубить! Фу! Нашли, перед кем унижать себя! Держите голову выше! Знаете, я готова восхищаться вами, как настоящим героем, а вы ведь только чуточку старше меня! И стоит ли так убиваться из-за того, что вы сказали лишнее слово другу, который скорее умрет, чем выдаст вас! Лучше всего нам с вами об этом забыть.
Все это я проговорил плачущим голосом, но слез у меня не было.
- Я гляжу на вас, и у меня разрывается сердце, - сказала она, - но, знаете, вы чересчур к себе взыскательны. Вы говорите, что я вам не стану верить? Я доверила бы вам все, что угодно. А эти люди? Я бы и думать о них не стала! Люди, которые стараются поймать вас в ловушку и погубить! Фу! Нашли, перед кем унижать себя! Держите голову выше! Знаете, я готова восхищаться вами, как настоящим героем, а вы ведь только чуточку старше меня! И стоит ли так убиваться из-за того, что вы сказали лишнее слово другу, который скорее умрет, чем выдаст вас! Лучше всего нам с вами об этом забыть.
- Катриона, - сказал я, глядя на нее виноватыми глазами, - неужели это правда? Вы все же мне доверяете?
- Вы видите мои слезы? Вы и им не верите? - воскликнула она. - Я бесконечно вас уважаю, мистер Дэвид Бэлфур. Пускай даже вас повесят, я никогда вас не забуду, я стану совсем старой и все равно буду помнить вас. Это прекрасная смерть, я буду завидовать, что вас повесили!
- А может быть, я просто испугался, как ребенок буки, - сказал я. Может быть, они просто посмеялись надо мной.
- Вот это мне надобно уразуметь, - сказала Катриона. - Вы должны рассказать мне все. Так или иначе, вы проговорились, теперь извольте рассказывать все.
Я сел у дороги, она присела рядом, и я рассказал ей все почти так, как здесь написано, умолчав только о своих опасениях, что ее отец пойдет на постыдную сделку.
- Да, - сказала она, когда я кончил, - вы, конечно, герой, вот уж никогда бы не подумала! И мне кажется, жизнь ваша действительно в опасности. О Саймон Фрэзер! Подумать только, что за человек! Ввязаться в такое дело из-за денег и из страха за свою жизнь! - И тут я услышал странное выражение, которое, как я потом убедился, было ее постоянным присловьем. - Вот наказанье! - воскликнула она. - Поглядите, где солнце!
Солнце и в самом деле уже клонилось к горам.
Катриона велела мне поскорее прийти опять, пожала мне руку и оставила меня в радостном смятении. Я не спешил возвращаться на свою квартиру, боясь, что меня тотчас же арестуют; я поужинал на постоялом дворе и почти всю ночь пробродил по ячменным полям, так явственно чувствуя присутствие Катрионы, будто я нес ее на руках.
ГЛАВА VIII
ПОДОСЛАННЫЙ УБИЙЦА
На следующий день, двадцать девятого августа, в условленный час я пришел к Генеральному прокурору в новой, с иголочки, сшитой по моей мерке одежде.
- Ого, - сказал Престонгрэндж, - как вы сегодня нарядны; у моих девиц будет прекрасный кавалер. Это очень любезно с вашей стороны. Очень любезно, мистер Дэвид. О, мы с вами отлично поладим, и надеюсь, все ваши тревоги близятся к концу.
- Вы хотите мне что-то сообщить?
- Да, нечто совершенно неожиданное, - ответил он. - Вам, в конце концов, разрешено дать показания; и если вам будет угодно, вы вместе со мной пойдете на суд, который состоится в Инверэри, в четверг двадцать первого числа будущего месяца.
От удивления я не мог найти слов.
- А тем временем, - продолжал он, - хотя я и не беру с вас еще раз слово, но все же обязан предупредить, что вам следует строго соблюдать наш уговор. Завтра вы дадите предварительные показания; а потом - надеюсь, вы понимаете, что чем меньше вы будете говорить, тем лучше.
- Постараюсь быть благоразумным, - сказал я. - За эту огромную милость я, наверное, должен поблагодарить вас, и я приношу свою глубокую благодарность. После вчерашнего, милорд, для меня сейчас словно открылись врата рая. Мне даже с трудом верится, что это правда.
- Ну, постарайтесь как следует, и вы поверите, постарайтесь и поверите, - успокаивающе молвил он, - а я очень рад слышать, что вы считаете себя обязанным мне. Вероятно, возможность отплатить мне представится очень скоро... - Он покашлял. - Быть может, даже сейчас. Обстоятельства сильно изменились. Ваши свидетельские показания, ради которых я не хочу сегодня вас беспокоить, несомненно, представят дело в несколько ином свете для всех, кого оно касается, и потому мне уже будет менее неловко обсудить с вами один побочный вопрос.
- Милорд, - перебил я, - простите, что я вас прерываю, но как же это случилось? Препятствия, о которых вы говорили в субботу, даже мне показались совершенно непреодолимыми, как же удалось это сделать?
- Дорогой мистер Дэвид, - сказал он, - я никак не могу даже перед вами разглашать то, что происходит на совещаниях правительства, и вы, к сожалению, должны удовольствоваться просто фактом.
Он отечески улыбался мне, поигрывая новым пером; я не допускал и мысли, что в его словах есть хоть тень обмана; однако же, когда он придвинул к себе лист бумаги, обмакнул перо в чернила и снова обратился ко мне, моя уверенность поколебалась, и я невольно насторожился.
- Я хотел бы выяснить одно обстоятельство, - начал он. - Я умышленно не спрашивал вас о нем прежде, но сейчас молчать уже нет необходимости. Это, конечно, не допрос, допрашивать вас будет другое лицо; это просто частная беседа о том, что меня интересует. Вы говорите, вы встретили Алана Брека на холме?
- Да, милорд, - ответил я.
- Это было сразу же после убийства?
- Да.
- Вы с ним разговаривали?
- Да.
- Вы, я полагаю, знали его прежде? - небрежно спросил прокурор.
- Не могу догадаться, почему вы так полагаете, милорд, - ответил я, но я действительно знал его и раньше.
- А когда вы с ним расстались?
- Я не стану отвечать сейчас, - сказал я. - Этот вопрос мне зададут на суде.
- Мистер Бэлфур, - сказал Престонгрэндж, - поймите же, что от этого никакого вреда вам не будет. Я обещал спасти вашу жизнь и честь, и, поверьте, я умею держать свое слово. Поэтому вам совершенно не о чем беспокоиться. По-видимому, вы думаете, будто можете выручить Алана; вы выражали мне свою благодарность, которую, если уж на то пошло, я вполне заслужил. Можно привести множество других соображений, и все сводятся к одному и тому же; и меня ничто не убедит, что вы не можете, если только захотите, помочь нам изловить Алана.
- Милорд, - ответил я, - даю вам слово, я даже не догадываюсь, где Алан.
Он помолчал.
- И даже не знаете, каким образом его можно разыскать? - спросил он наконец.
Я сидел перед ним, как пень.
- Стало быть, такова ваша благодарность, мистер Дэвид, - заметил он и снова немного помолчал. - Ну что же, - сказал он, вставая, - мне не повезло, мы с вами не понимаем друг друга. Не будем больше говорить об этом. Вас уведомят, когда, где и кто будет вас допрашивать. А сейчас мои девицы, должно быть, уже заждались вас. Они никогда мне не простят, если я задержу их кавалера.
После этого я был препровожден к трем грациям, которые показались мне сверхъестественно нарядными и напоминали пышный букет цветов.
Когда мы выходили из дверей, произошел незначительный случай, который впоследствии оказался необычайно важным. Кто-то громко и отрывисто свистнул, точно подавая сигнал; я оглянулся по сторонам: невдалеке мелькнула рыжая голова Нийла, сына Дункана из Тома. Через мгновение он исчез из виду, и я не успел увидеть даже краешка юбки Катрионы, которую, как я, естественно, подумал, он, должно быть, сопровождал.
Мои прекрасные телохранительницы повели меня по Бристо и Брантсфилд-Линкс, откуда дорога шла прямо к Хоуп-Парку, чудесному месту с усыпанными гравием дорожками, скамейками и беседками; все это находилось под охраной сторожа. Путь был довольно долгим, две младшие девицы приняли томно-усталый вид, что меня чрезвычайно угнетало, а старшая временами чуть ли не посмеивалась, глядя на меня; и хотя я чувствовал, что держусь гораздо лучше, чем накануне, все же это стоило мне немалых усилий. Едва мы вошли в парк, как я попал в компанию восьми или десяти молодых джентльменов - почти все они, кроме нескольких офицеров, были адвокатами. Они окружили юных красавиц, намереваясь сопровождать их; и хотя меня представили им весьма любезно, все они тут же обо мне позабыли. Молодые люди в обществе похожи на диких животных: они либо набрасываются на незнакомца, либо относятся к нему с полным презрением, забывая о всякой учтивости и, я бы даже сказал, человечности; не сомневаюсь, что, очутись я среди павианов, они вели бы себя почти так же. Адвокаты принялись отпускать остроты, а офицеры шумно болтать, и я не знаю, которые из них раздражали меня больше. Все они так горделиво поглаживали рукоятки своих шпаг и расправляли полы одежды, что из одной черной зависти мне хотелось вытолкать их за ворота парка. Мне казалось, что и они, со своей стороны, имели против меня зуб за то, что я пришел сюда в обществе этих прелестных девиц; вскоре я отстал от веселой компании и с натянутым видом шагал позади, погрузившись в свои мысли.
Меня отвлек от них один из офицеров, дубоватый и хитрый, судя по говору, уроженец гор, спросивший, верно ли, что меня зовут "Пэлфуром".
Довольно сухо, ибо тон его был не очень вежлив, я ответил, что он не ошибся.
- Ха, Пэлфур, - повторил он. - Пэлфур, Пэлфур!