С тех пор обстановка значительно разрядилась, и правительства земель набрали силу, а немецкая экономическая комиссия стала подлинным центром руководства страны. Однако политическая борьба не прекращалась ни на минуту.
Запад пропагандировал так называемый «план Маршалла». Под предлогом помощи народам Европы кредитами и поставками товаров, американские монополии хотели завоевать себе экономическое господство в этой части света, а заодно подавить революционное движение. В июле 1947 года Центральный секретариат СЕПГ разоблачил истинные цели «плана Маршалла». В заявлении вспоминался горький опыт, который уже имел рабочий класс Германии в двадцатые годы. Американские займы привели тогда к кризису, фашизму и войне.
«Последствия новой американской политики займов будут такими же роковым, если не хуже, — говорилось в заявлении СЕПГ. — Промышленный запад Германии включается в за йодный блок, угрожающий миру. Власть германских монополий остается неприкосновенной. Вместо немецкой мирной экономики возникает новый центр господства реакционных и жаждущих войны элементов. Вместо права рабочих на участие в руководстве экономическим строительством появится наемное рабство в интересах иностранных и немецких монополистов».
Фомин, которому по долгу службы надлежало быть хорошо информированным обо всем, что делалось здесь, в Германии, в свое время завел себе личное досье, куда собирал наиболее важные, на его взгляд, статьи и заметки из газет и журналов. Поступать так рекомендовал офицерам Кторов. Теперь досье Фомина разрослось в несколько увесистых папок и обрело систему — материалы он классифицировал по тематике и легко находил то, в чем вдруг появлялась необходимость. Это было нечто большее, чем простое чтение прессы; он приучил себя к анализу происходящих событий. А многое из того, что хранилось в досье, запоминал довольно основательно: фамилии различных деятелей, названия городов и организаций, важные положения, различные государственные документы. Делал Фомин и выписки из желтой папки, документы в которой комплектовались полковником и периодически давались офицерам отдела для общей ориентации. Но это были не просто ориентации, а одна из форм политической учебы, в которой материалами служили первоисточники.
«Если хотите знать противника, необходимо знать, что он думает, как он думает и каким богам поклоняется», — говорил Кторов своим сотрудникам.
Теперь, рассуждая о своей работе и предстоящих делах, Фомин довольно четко представлял себе политическую обстановку, в которой приходилось действовать ему и Еноку. На основании этой обстановки можно было делать некоторые выводы и о людях, о сдвигах в психологии тех или иных противников, в зависимости от обстоятельств, в которые они попадали. Сейчас ему представлялись понятным;: позиция и поведение Бломберга. Старик не был чужд анализу политических событий и уже раньше, еще до своего ареста, начал пересматривать свои жизненные принципы.
Правда, слишком смело было бы предполагать, что у Бломберга сразу, вот так, вдруг сменились взгляды на то, кто ему враг, кто друг. И все же Бломберг не мог не видеть того, что происходило вокруг, не мог оставаться равнодушным к усилиям, принимаемым тем же бургомистратом в налаживании жизни. В сознании Бломберга намечался перелом. Фомин знал уже много примеров, когда люди сами приходили с повинной, рассказывая о своих грехах и ошибках, приходили потому, что хотели жить иначе, чем раньше. И не только жить, но и мыслить.
«Что скажет Кторов?» — думал Фомин, положив на стол начальника протокол допроса. А Кторов не торопился, читал медленно, возвращаясь и перечитывая некоторые места. Наконец, задумчиво посмотрел на Фомина.
— Хотите, я угадаю, что вы сейчас думаете?.. Вы ждете, чтобы я сказал: «Старику хочется верить».
— Да, Георгий Васильевич… Но почему вы так решили?
— Ничего сложного. Протокол оставляет такое впечатление — Бломбергу и в самом деле некуда отступать. Да он и не хочет, видимо, и потому ничего не скрывает… А по выражению вашего лица я догадался, чего вы ждете. Ведь со мной вам не нужно играть в прятки, не так ли? Ну, хорошо. Каково ваше окончательное решение?
— В первый момент мне казалось, что ему все глубоко безразлично. Вел себя инертно, бесстрастно. Потом разговорился и даже спросил, не может ли быть нам полезен. Естественно, никаких авансов мы не дали. Предложили написать подробно о своей деятельности, дать перечень сведений, переданных резиденту, и прочее… Если он узнает, что мы намерены прибегнуть к его помощи…
— Я все понял, — улыбнулся Кторов. — Ну, что же, попробуйте ему поверить. А Енок?
— Он тоже склонен к тому, что Бломберг постарается заслужить наше доверие в надежде получить свободу. А потом, Георгий Васильевич, у нас не такой уж большой выбор возможностей. Точнее, всего единственная возможность. Без Бломберга у нас не будет Фердмана. Его никто не знает, фотографии его нет. Брать Бломберга под наблюдение, устанавливать и проверять все его связи бессмысленно. Так мы цели не достигнем. Фердман тем временем появится, соберет материал и улепетнет обратно. Да еще если узнает о провале Бломберга… Попробуй потом выуди его!..
— Не нужно меня убеждать. Я же сказал — действуйте. — Мюллер, как вы понимаете, все равно для этой роли не подошел бы. А ведь признайтесь, вы, — впрочем, и я тоже — питали некоторые надежды, пока не встретились с ним. Мерзкий тип, по которому давно плачет петля. Мюллера этапируйте на Украину. Вы читали письмо железнодорожников?
— Читал. Мурашки по коже.
— Вот пусть и ответит за все свои преступления.
Глава двенадцатая
1Теперь, когда ставки были сделаны и рулетка стремительно закрутилась, Лютце с досадой думал о тех обязанностях, которые он на себя взял в начале своего прибытия в Энбург. Хотя без них он бы не чувствовал себя спокойным, не имел бы прикрытия. Пришло время сдавать работу Крамеру.
— Никак не думал, Макс, что ты сумеешь так быстро управиться, — Карл не без удовольствия осматривал восстановленную станцию. — Ты не представляешь себе, как я доволен и как благодарен тебе, дружище. Завтра же зарегистрирую станцию у властей, и дело мое расширится. Сколько ты еще думаешь пробыть здесь?
— Примерно неделю. А может быть, и две.
— Заедем ко мне, отпразднуем это маленькое событие, — предложил Карл.
— С удовольствием, — сказал Лютце, — ведь других дел у меня нет. Я теперь вроде бы безработный. Подумай и об этом…
Остаток дня Лютце вынужден был провести у старого приятеля, хоть его так и подмывало встать и уйти. Удерживало одно — нужно было задержать у себя документы, удостоверяющие его работу в Энбурге. Кончилось тем, что Лютце их не вернул. Да Крамер и не настаивал, решив, что Макс лучше знает, когда это сделать.
Вечером Лютце не поленился отправиться на другой конец города и проехал мимо дома Факлера. Окно в кабинете едва светилось, хозяин, видимо, работал. «Трудись, трудись, — процедил сквозь зубы Лютце. — Скоро вез это мне пригодится. А может быть, и ты сам захочешь поработать на меня, одержимый радист-любитель?»
Возвращаясь к себе, он с сожалением думал о том, что не успел прощупать Факлера на «золотой крючок» и выяснить степень его податливости. Тогда было бы, конечно, много проще. Но уж слишком мало времени было в его, Лютце, распоряжении.
Дома он тщательно проверил полученный от Старка бесшумный пистолет, достал и примерил электрические перчатки — гордость английского патрона. Особенно внимательно Лютце отобрал отмычки. «Попробуем войти без спроса и разведать, а там будет видно… Итак, завтра…»
2— Когда, Евгений Николаевич, я услышал в трубке ваш голос, сразу вспомнил наш разговор в автобусе, — сказал Денисов. — Решил, что в этом вес дело. Верно? Приехал незамедлительно. Просвещайте меня.
— Все верно, Виктор Сергеевич. Но речь вовсе не идет о соблюдении каких-то абстрактных осторожностей, тут вещи конкретные. Прошлый раз я скользь упомянул, что английская разведка проявляет повышенный интерес к работам бюро. Теперь нам стало известно, что она интересуется лично вами. Да, да, представьте себе.
— Право, не замечал…
— Возможно, Виктор Сергеевич. Вы увлечены своим делом и многого могли не замечать. Кстати, это и делается обычно так, чтобы не было заметно. А потом — с той поры, как закончилась война, уже прошел значительный срок — мы добреем, притупляется внимание, и не та, что в войну, острота восприятия окружающего, и прежде всего людей, в поле зрения которых мы попадаем. К сожалению, я не могу вам дать ничего кроме ординарного, но верного совета: будьте предельно бдительны.
— Вы знаете, кто именно угрожает мне?
— Если бы мы знали, кто, милый мой Виктор Сергеевич, — печально улыбнулся Фомин. — Если бы только знали… Как бы тогда было просто…
— Вы знаете, кто именно угрожает мне?
— Если бы мы знали, кто, милый мой Виктор Сергеевич, — печально улыбнулся Фомин. — Если бы только знали… Как бы тогда было просто…
— Круг лиц, с кем я встречаюсь, ограничен. — В глазах Денисова была досада и озабоченность. — Давайте разберемся. Из местных изредка бываю на квартире у профессора Шарфа. Это прекрасный человек: известный ученый, антифашист, бывший узник гитлеровских лагерей. На работе?.. Там постоянно вижусь лишь с некоторыми сотрудниками бюро. Их имена, надеюсь, вам известны. Больше у меня знакомых среди немцев тут нет. Пожалуй, можете еще включить сюда шоферов, которые меня возят, и ту милую девушку. Ну ту, помните, когда ездили в Лейпциг?..
— Ту, которой стало дурно на башне… Вы заходили к ней?
— Нет. Уехал в командировку, был на разных предприятиях, где выполняются наши заказы. А ее мы ведь собирались навестить вдвоем, — улыбнулся Денисов. — Вот так. Выходит, что я нигде и не бывал здесь после Лейпцига, кроме Дома офицеров: там изредка балуюсь на бильярде.
— Ну бог с ними, с вашими знакомыми, — сказал Фомин, — мне важно было сказать вам, что вами интересуются. А кто — я думаю, выясним сообща. Теперь же от дел грешных к человеческим страстям. Пора дать бой рыбе! Как смотрите, если в ближайшую субботу махнуть на рыбалку?..
Фомин проводил Денисова, а сам пошел ужинать. «Не мешало бы на время прикрепить к Денисову постоянного шофера, — думал он по дороге в столовую. — Кого-нибудь из наших или пограничников. Может быть, Петрова? Отличный парень. Сегодня же надо договориться об этом с Кторовым».
3В предполуденный час этот, утопающий в зелени, уголок города был тихим и пустынным. Остановив машину, Лютце увидел лишь двух стариков, которые, удаляясь, брели в тени деревьев.
Вход в дом Факлера был скрыт густым кустарником и не просматривался с улицы. «Осторожность не помешает», — Лютце надел перчатки, полученные от Старка. Ему без труда удалось открыть калитку, но с замком от входной двери пришлось изрядно повозиться.
Притворив за собой дверь, он обошел квартиру. Сейчас, днем, он мог лучше разглядеть ее. Трудно было поверить, что в ней живет одинокий мужчина, такой крутом царил идеальный порядок и чистота. Непреодолимой преградой на пути к желанной цели стала массивная дверь в кабинет. В нее был врезан сложный замок, против которого отмычки Лютце оказались бессильными. Взломать — значит, оставить следы, а это никак не входило в его расчеты. Надо было искать другой выход.
Досадуя на непредвиденную задержку, Лютце стал заглядывать в многочисленные ящики шкафа, занимавшего добрую половину кухни. В одном из них обнаружил связку ключей, однако среди всех нужного ему не оказалось. Беглый осмотр отделения, где хранились продукты, неожиданно принес успех — на полке, рядом с банкой суррогатного кофе, лежал длинный, плоский ключ. «Тебе, как всегда, везет, одинокий счастливчик», — улыбнулся Лютце, когда замок мягко щелкнул. Привыкнув к полумраку, Лютце подошел к окну, выходящему в сад, и поднял жалюзи.
Широкая полоса солнечного света поделила комнату пополам… Взглянув на часы, Лютце стал обследовать ящики письменного стола. В первом же наткнулся на желтую папку в твердом коленкоровом переплете. Открыл, на плотном листе четким каллиграфическим почерком было выведено: «Некоторые дополнительные расчеты К2ХС-Б». Ниже шли совершенно непонятные ему формулы и заметки, пересыпанные столь же непонятными терминами. Он подсчитал листки — двенадцать. Чепуха — десять минут работы. Перенес вертящийся стул от верстака к окну. Здесь света было достаточно. Вынул из кармана «Минокс»[39].
Легкие щелчки, шуршание переворачиваемых листов… И вдруг!..
— Теперь мне понятно, почему вы были столь любознательны, милейший Макс.
Лютце от неожиданности чуть не выронил аппарат. На пороге с толстой суковатой палкой в руке стоял Факлер.
— Если не ошибаюсь, — продолжал Факлер, — это выглядит примерно так: «Ах, здравствуйте, мы вас не ждали», — он шагнул в комнату. — Значит, не понадобись мне сейчас один расчет, вы спокойно распорядились бы моими материалами. Не так ли?
— Я очень сожалею, — хрипло выдавил Лютце, — но мне пришлось зайти, когда вас не было, — он взял аппарат в левую руку и положил его на подоконник, опустив правую в карман.
Это не ускользнуло от внимания Вернера.
— Не пытайтесь доставать оружие, — крикнул Вернер. — Я прикончу вас этой дубиной, — он угрожающе поднял палку над головой.
— Какое оружие? — принужденно улыбнулся Лютце, надавив рычажок переключателя. — Вот, смотрите, — он медленно вытащил руку из кармана и раскрыл ладонь, — на мне, как вы видите, только перчатки. И потом, я пытался договориться, но вы оказались слишком розовым немцем, мой дорогой. Вы совершили грандиозную ошибку, решив, что с проигрышем войны, проиграно будущее великой Германии. Мы еще возьмем реванш, и есть люди…
— Ах ты, гестаповская сволочь! — Факлер, замахнувшись палкой, бросился на Лютце.
— Зря спешишь на тот свет, мой мальчик, — Лютце выскользнул из-под удара и нырком кинулся на Факлера.
Факлер вскрикнул и упал мешком, по телу пробежала конвульсия, несколько раз судорожно глотнул воздух и затих. Лицо начало принимать землистый оттенок, широко раскрытые глаза, не мигая, смотрели в потолок. Мутная слезинка сорвалась с уголка глаза и сползла к виску.
— Ты зря спешил на тот свет, мой мальчик, — повторил Лютце, словно Факлер еще мог его слышать, и отпустил руку инженера. Она глухо ударилась об пол.
«Безобидные на вид перчатки оказались куда лучше пистолета. Тихо и никаких следов. Ай да англичанин! — Лютце осторожно отключил батарейки. — Что дальше? С радиолюбителем все очень просто. Легче и правдоподобнее всего инсценировать несчастный случай. Как быть с бумагами? Если о них кто-либо знал, брать их нельзя. Обойдусь пленкой», — решил он.
Пересняв оставшиеся страницы, Лютце положил папку в стол, поставил на место стул. Осторожно, чтобы труп не касался пола, подтащил его к столу, на котором стоял подготовленный к проверке радиопередатчик, и посадил в кресло. Безжизненное тело было непослушным, и Лютце с трудом удалось придать ему желаемую позу. Затем он вложил в левую руку мертвеца пинцет, а пальцы правой положил на шасси.
Включил передатчик, раздался легкий треск, мертвец дернулся.
«Дадим, пожалуй, на сцену побольше света, — он поднял жалюзи второго окна и еще раз все внимательно проверил, не осталось ли каких улик. На блестящем чистотой паркете проявились пыльные отпечатки следов. Полотенцем, взятым в ванной, Лютце протер полы. Остановился у дверей, окинул взглядом комнату, страшный маскарад и, довольный делом своих рук, покинул дом.
Единственно, что вызывало беспокойство — машина у дома. Ее следовало бы загнать в гараж;, так она бросается в глаза и если простоит долго…
Но он не захотел больше испытывать судьбу, кто-нибудь из соседей увидит, и тогда…
И опять ему чертовски везло: улица была пустынна.
4— Скажите, Шура, от Енока ничего не поступало? — заглянул Фомин в секретариат.
— Есть. Вот в этой папке. Перевод я уже сделала. Он взял бумаги.
«Секретно.
Полицайпрезидиум, отдел К-5, Энбург.
По официальным данным, имеющимся в полицейском участке № 6, известно следующее: фрейлейн Лотта Бор на жительство в Энбург прибыла в октябре 1945 года из Шербургдорфа, округ Ганновер, где работала по найму. Сведений о принадлежности фрейлейн к молодежным националистическим женским организациям нет. С декабря 1945 года по февраль 1946 года фрейлейн Бор пела в варьете Тиволи, а затем перешла в молодежный «Голубой джаз», где работает и теперь. Коллеги характеризуют фрейлейн доброй и отзывчивой. К демократическим преобразованиям в стране относится исключительно лояльно, как и к властям».
«Маловато, — почесал затылок Фомин. — Любопытно только, что заставило ее приехать из Ганновера в Энбург? Почему именно захотела в советскую зону? Впрочем, тогда здесь вообще никаких зон не было.
Да, фрейлейн, — рассуждал Фомин, — интересно, что вы такое есть и что-то у вас на уме? Короткая встреча с Денисовым заставляет нас задумываться и рассуждать… Может быть, вы прекрасный человек, но вот слово «Ганновер» в справке. Ваша профессия открывает широкие возможности: джаз приглашают в Дом офицеров, в воинские части. Внешне вы красивы. Вы скромны. Вот и Денисов утверждает это, говорит, что сам был инициатором знакомства. Чего, увы, теперь не проверишь. А проверить необходимо. И если вы окажетесь ни к чему не причастными, милая фрейлейн, мы будем только рады».
Фомин вздохнул и взял другое письмо Енока. В нем была информация о мерах, принятых для усиления охраны конструкторского бюро, в том числе о введении дополнительных постов в районе объекта.