— Садитесь. Мне доложили, что вы хотите сделать какое-то заявление, — сказал Фомин.
— Точно так, пан капитан! — поднявшись со стула, по-военному вытянулся Вышпольский.
— Вставать не нужно, садитесь, — перешел на немецкий Фомин. — Прежде, чем сделать заявление, расскажите, пожалуйста, о себе. Кто вы? Откуда? Что привело вас к нам?
— Да, понятно. Я, Сигизмунд Вышпольский, национальность — поляк, мне двадцать шесть лет. В конце сорок третьего года нацисты угнали меня и мою мать в Германию. До конца войны мы работали у крупного землевладельца на юге Баварии. Потом, когда это стало можно, перебрались в Ганновер, а там нас определили в лагерь для перемещенных лиц. Мать сильно болела. Несмотря на все мои хлопоты, выехать на родину не удалось…
Вышпольский говорил уверенно, смотрел прямо в глаза Фомину. Немецкий язык, видимо, изучил хорошо, и польский акцент был мало заметен. «Даже слишком хорош его немецкий язык», — думал капитан. Он не перебивал, делая короткие записи в блокноте.
— Лагерная администрация, — продолжал Вышпольский, — не поощряла желающих уехать на родину. Кое-кого из тех, кто особенно настаивал на этом, находили с пробитыми головами или поломанными ребрами. Но свободно можно было завербоваться на урановые разработки или медные рудники в Африку. Будь я один, может, и поискал бы пути к дому, но когда рядом больная мать…
Рассказ Вышпольского звучал искренне.
— Хорошо. Теперь расскажите о причинах, побудивших вас перейти межзональную границу, — попросил Фомин и пододвинул Вышпольскому сигареты. Тот неторопливо размял сигарету и с удовольствием сделал несколько глубоких затяжек. Потом положил сигарету на пепельницу. Долго молчал, опустив голову. Фомин терпеливо ждал.
— Я узнал, — заговорил наконец Вышпольский, — что день — два назад межзональную границу нелегально перешел Генрих Мевис. В прошлом он полковник немецкой армии.
— Кто этот Мевис? Что вы о нем знаете?
— В период оккупации Польши он был начальником отдела управления гаулейтора Польши Франка… Если не ошибаюсь, этот отдел занимался розыском и вывозом оборудования и стратегических материалов… Но не это привело меня к вам, — поляк заметно волновался. — Мне кажется, что теперь Мевис работает на англичан… то есть является английским шпионом… Я принес тут карту… Она в конверте, который передал вам пограничник. Может быть, конечно, не мое дело ввязываться в эту историю. Но я думал… — Вышпольский пожал плечами и умолк.
Фомин достал из конверта сложенную в несколько раз карту, развернул. Бегло глянув, понял, что документ любопытный: владелец ее проявлял повышенный интерес к военным объектам и к советской администрации. На карте были обозначены места дислокации советских воинских частей, комендатур, акционерных обществ.
— Объясните, как эта карта попала к вам? И что, собственно, побудило вас принести ее нам? И еще, известно ли вам, где сейчас находится ее владелец?
Перехватив взгляд Вышпольского, брошенный сначала на истлевшую сигарету, а затем на раскрытый портсигар, Фомин ободряюще сказал:
— Берите, берите…
— Спасибо, — поляк закурил. — Если разрешите, сначала о том, как я встретился с Мевисом. Вам тогда многое станет понятно.
— Пожалуйста.
— Там, в Ганновере я не имел постоянной работы. Иногда помогал хозяину авторемонтной мастерской на Принц-Альбертштрассе. Мыл, заправлял автомашины, выполнял мелкие слесарные работы. Как-то, это было примерно в марте, к мастерской подкатил спортивный автомобиль. Его владелец попросил сделать профилактику и заправить машину. Человек этот показался мне знакомым, но я никак не мог припомнить, где до этого его видел. Он отдал хозяину ключи и сказал, чтобы машину подали к дому номер двадцать два на той же улице.
Когда все было сделано, я вызвался отогнать машину заказчику. Хозяин машины угостил меня сигаретой, дал марку на чай и уехал. Возвращаясь в мастерскую, я, наконец, вспомнил, где его видел… Разрешите стакан воды? — прервал рассказ Вышпольский.
— Пожалуйста. «А ведь на интересном месте оборвал, — заметил про себя Фомин. — Заинтриговать хочет, что ли?» — Он бы не смог поручиться, что пауза Вышпольского была умышленной, и все же решил сделать ответный ход — отложить разговор. Когда поляк, выпив стакан, неторопливо наполнил второй, и начал пить мелкими глотками, Фомин уже утвердился в своем предположении, что тот намеренно продлевает паузу.
— Прошу прощения, — сказал он. — Вы, наверно, не завтракали, а я даже не спросил об этом…
— Ничего, ничего, я еще могу потерпеть, — смущенно сказал Вышпольский. — Продолжать?
— Нет, нет, позавтракайте, отдохните, часок — другой, и тогда мы снова встретимся…
Проводив с дежурным солдатом Вышпольского в отведенное для него помещение, распорядившись о завтраке, Фомин и сам пошел подкрепиться. День был воскресный, и ему не хотелось беспокоить начальство, не закончив разговора с задержанным. Час — другой в данном случае вряд ли важны. Посмотрев на часы, наметил продолжить разговор в 9.30…
За завтраком думал о поляке. В общем, он оставил у Фомина довольно приятное впечатление и хотелось верить тому, что он говорил. И в то же время Фомин где-то интуитивно угадывал игру. Хотя бы эта пауза, будто по сценарию. «Ну, а почему бы ему не порисоваться, пришел-то не просто так, не с пустым разговором. И где-то в каждом человеке сидит чувство собственной значимости, которую порой хочется подчеркнуть. Вот я и полез в область психологии, — остановил себя Фомин — ведь это начало и будет время разобраться»…
— Это было в сорок третьем, — начал рассказ Вышпольский, когда они встретились вновь. — Я работал тогда подручным слесаря в авторемонтной мастерской на автостраде Варшава — Кенигсберг… Рассказывать подробней или мелкие детали не нужны?
— Her, детали представляют интерес, — спокойно ответил Фомин, — точнее указывайте даты, имена.
— Так вот, в начале сорок третьего к нам в мастерскую заехала большая черная машина «мерседес-8». Ее сопровождало несколько мотоциклистов-автоматчиков. Из машины вышел немецкий офицер, по знакам различия — полковник саперных войск. Хозяин мой, пан Ковальский, залебезил, засуетился перед такой важной персоной. Полковник на польском языке потребовал срочно отремонтировать крепление задней рессоры, а сам вместе с адъютантом зашел в ресторанчик при автостанции.
Мастера Закревский, Чепик и я по приказанию хозяина закатили машину на яму. Работали быстро, потому что и сами хотели поскорее избавиться от такого клиента. Закончив ремонт, туг же доложили. Полковник сел в машину и уехал. А пан Чепик сказал: «Знаете, кто он такой? Это Генрих Мевис, руководитель организованного грабежа польской земли. Его молодчики забирают здесь наше сырье, техническое оборудование».
Вышпольский вздохнул, поерзал на стуле.
— Теперь скажите, не странно ли получается, пан капитан? Прошло столько лет, с фашизмом, как известно, покончено, а я — польский рабочий, угнанный на чужбину, вынужден, как и четыре года назад, за кусок хлеба прислуживать нацисту, грабителю моей родины.
— Думаю, что вам это было весьма неприятно, — согласился Фомин. — И что же вы решили сделать?
— Я решил действовать, пан капитан. Из газет я знал, что шли судебные процессы над военными преступниками. Подумал: английская военная администрация заинтересуется Мевисом. Написал письмо, изложив в нем известные мне факты. Однако мне не ответили. Но я продолжал следить за ним. Узнал, что он приехал сюда недавно и, что меня больше всего поразило, оказалось — теперь он вовсе не Мевис, а Ганс Иоахим Клюге, коммерсант. Я отправил вторичное заявление — преступник, мол, скрывается под вымышленной фамилией. Но послание мое снова осталось без ответа.
Фомин видел в глазах Вышпольского неподдельную ярость.
— Чем же завершились ваши старания?
— О, это еще длинная история. Я не утомил вас?
— Продолжайте.
— Выдался удобный случай, я подогнал машину к его подъезду, вышла девушка. Я сказал ей комплимент, и мы разговорились. Она оказалась служанкой Клюге, оплатила счет и забрала ключи. Потом как-то утром снова встретил ее у подъезда, опять поболтали. Короче говоря, я стал встречаться с Эльзой, так ее звали. Но о своем хозяине она не могла ничего рассказать, работала у него недавно.
Однажды я решился зайти к Эльзе. Клюге не было дома. Она испугалась, сказала, что хозяин не велел никого в его отсутствие пускать в дом. Я говорю ей: к тебе пришел, а не к нему и зашел в комнату, которую она убирала. Очевидно, это был кабинет. И что бы вы думали: на стене, над письменным столом вижу висит большая фотография Мевиса в полковничьей форме. А потом увидел на столе эту карту, и очень она меня заинтересовала.
— Как же вам удалось ее взять? — спросил Фомин.
— Как же вам удалось ее взять? — спросил Фомин.
— Это произошло не сразу. Вначале я стал заигрывать с Эльзой. А когда она куда-то вышла, заглянул в карту и понял все. И то, почему мои письма остались без ответа. Как по той пословице — ворон ворону глаз не выклюет. Он был англичанам свой, этот полковник. И еще, пан капитан. На секретере лежал перзонен-аусвайс[5] на имя Клюге, выданный — я успел посмотреть и хорошо запомнил — полицией Вернигероде, города, который, как я знал, находится в восточной зоне.
Дня через два, когда я снова зашел к Эльзе, она рассказала, что хозяин уехал и что можно побыть вместе. Вот тогда я и взял карту, которая по-прежнему лежала на столе, но была уже вот так удобно сложена. — Вышпольский кивнул на карту. — В ту же ночь решил идти сюда… Дальше вам все известно.
— Сколько примерно Мевису-Клюге лет?
— Сорок два — сорок пять.
— Вы сможете изложить на бумаге все, что мне рассказали?
— Да, конечно.
Фомин отвел Вышпольского в кабинет, который находился напротив комнаты дежурного, положил перед ним стопку чистой бумаги и ручку.
— Что за человек? — спросил Фомина прибывший его сменить лейтенант Скиталец.
— Заявитель. И, надо сказать, интересный… Если все, что он мне сейчас рассказал, правда, к нам в зону должен пожаловать знатный гость. Если уже не пожаловал.
4— Извините, товарищ полковник, что беспокою вас в воскресный день. Только что закончил беседу с неким Вышпольским, — и Фомин коротко изложил начальнику суть дела.
— Через час — полтора буду, — сказал полковник Кторов. — А вы пока свяжитесь с нашими коллегами в Вернигероде. И еще проверьте, значится ли Клюге в полиции…
Фомин позвонил в Вернигероде, зашел к дежурному.
— Послушай, Скиталец, я приведу этого парня к тебе, а сам минут на двадцать отлучусь. Побреюсь и приму душ. Нельзя с такой щетиной и неумытому браться за серьезное дело.
— Вас понял. Действуйте! — улыбнулся лейтенант. — А заявителя даже не нужно пересаживать ко мне, пусть сидит там, в комнате, и пишет. Просто я открою двери.
— Просьба. Вызови, пожалуйста, переводчика с польского. Лучше всего Шуру.
…Дома, в которых жили сотрудники, находились на той же улице. Через каких-нибудь полчаса Фомин вернулся чисто выбритым и бодрым, словно и не было бессонной ночи. Он успел и переодеться. Серый костюм, белая рубашка очень шли ему, подчеркивая ровный загар. Это оценила переводчица Шура Александрова, которая уже сидела за своим столиком и переводила заявление поляка, деловито отстукивая его на машинке.
— Доброе утро, Евгений Николаевич. Какой вы сегодня элегантный, — улыбнулась она. — Словно на свидание собрались.
— Суворов, Шурочка, обязывал своих генералов идти в бой, как на парад, выбритыми и в отутюженных мундирах. — Фомин взглянул на отпечатанные страницы. — Все разбираете? Вопросов нет?
— Да, все понятно, Евгений Николаевич. Поляк уже заканчивает писать. А я быстро.
Заглянул к Скитальцу.
— Товарищ дежурный, как он допишет, — кивнул на комнату, где находился Вышпольский, — отправь его отдыхать. А я к начальству.
— Да-да, полковник уже спрашивал.
Кторов пригласил Фомина сесть и первым долгом взял карту.
— Надеюсь, дактилоскопические отпечатки сделаны, и с ней можно обращаться смело?
— Да, конечно, Георгий Васильевич.
Развернув карту, полковник спросил:
— Запросили Вернигероде? Что там известно об этом Клюге?
— Говорил с майором Гудковым. Он пообещал все быстро выяснить.
— А что заявитель? Как ведет себя?
— Вполне уверенно и, на мой взгляд, искренне. О его поведении я пока еще не сделал окончательного заключения.
Скиталец принес с машинки последние листы перевода, и Кторов стал читать заявление Вышпольского.
— Любопытно, — сказал он. — Ну, а что вы думаете о Мевисе-Клюге?
— Если судить по заявлению поляка, фигура важная. Возможно — связник. Мало вероятно, чтобы англичане использовали его в качестве рядового шпиона.
— Возможно, возможно, — Кторов постукивал по карте карандашом, — однако, вызывает сомнение, как это один человек ухитрился вести наблюдение за таким обширным районом. Ну ладно, подождем, что сообщат из Вернигероде. А пока, чтобы не терять времени, давайте сюда вашего молодца.
Через несколько минут Фомин ввел поляка.
— Здравствуйте, господин Вышпольский, — сказал Кторов. — Проходите, садитесь.
— Спасибо, пан… — Вышпольский вопросительно глядел на Фомина. Кторов был в штатском.
— Полковник, — подсказал Фомин.
— Да, спасибо, пан полковник, — почтительно повторил Вышпольский и опустился в глубокое кресло у письменного стола.
— Трудно было переходить границу?
— Нет, пан полковник, не очень. С той стороны она охраняется плохо.
— Как добирались до границы?
— На попутных машинах, а потом пешком.
— Из вашего заявления я понял, что ваша матушка сейчас в Ганновере?
— Да.
— Чем она занимается?
— Я рассказывал пану капитану. У нее больные легкие — по этой причине мы и застряли в Ганновере. Из-за ее болезни нам и разрешили переехать в город из лагеря для перемещенных лиц.
— Она где-нибудь работает? — повторил вопрос Кторов.
— В небольшом частном ателье — мама хорошая портниха-модельер. Когда она немного оправилась от болезни, нашла эту работу. Платят, правда, мало, но все же деньги.
— Есть ли у вас родственники в Польше?
— Нет, пан полковник. Отец погиб еще в сороковом году. Теперь больше никого. Когда меня отправляли в Германию, мать не захотела разлучаться и поехала со мной.
— Вы сможете задержаться у нас день — другой?
— Смогу. Я думаю, меня там никто не станет искать. Мать я предупредил, что поехал по делам в Берлин.
— Хорошо. — Кторов встал. — Евгений Николаевич, устройте нашего гостя в гостиницу, пусть отдохнет. — И обращаясь к Вышпольскому: — Когда отоспитесь, посмотрите город, сходите в кино. В общем, располагайте сегодня своим временем, а завтра к одиннадцати часам приходите. Продолжим беседу.
— Спасибо, пан полковник, я все понял. Я действительно сильно устал.
— Ну что ж, Станислав, пойдемте?.. — пригласил его Фомин. Тот улыбнулся, расценив дружеское обращение капитана как выражение доверия.
Когда Фомин вернулся из гостиницы, Скиталец предупредил:
— Георгий Васильевич передал, чтобы вы не отлучались — сюда едет майор Гудков.
— Значит, что-то нашел, коль едет сам, — обрадовался Фомин. — Я пойду прилягу. Как майор приедет, разбуди.
— Хорошо.
Но заснуть не удалось. Скоро в ворота дома вкатила машина.
— Ну что там, Павел Николаевич? — нетерпеливо встретил Гудкова Фомин.
— Не спеши, — вытер потный лоб майор. — Расскажу все сразу у начальства. Душно сегодня…
Кторов пригласил офицеров.
— Вот, Георгий Васильевич, — Гудков достал из папки отпечатанный на машинке лист бумаги и положил на стол. Кторов стал читать вслух.
— «По сведениям Вернигеродской полиции значится проживающим Ганс Иоахим Клюге, 1903 года рождения, уроженец города Гамбурга, по профессии инженер-механик. По неуточненным данным в период войны служил в тодтовской организации[6]. В настоящее время работает корреспондентом газеты «Дойче вохе». В Вернигероде появился незадолго до конца войны, купил виллу с участком у вдовы Краузе, которая уехала к родным под Мюнхен (в связи с этим опросить ее не представилось возможным). Дома Клюге бывает редко, раза два в месяц, преимущественно в выходные дни. Остальное время находится в Берлине. На вилле постоянно живет некая Грета Эшке, пожилая женщина, которая ведет хозяйство Клюге и смотрит за садом. Удалось заполучить берлинский адрес Клюге…»
— Через кого получены эти сведения? — спросил Кторов.
— Все сложилось очень удачно: внук домоправительницы Клюге работает в полицейском участке. Хороший и неболтливый малый. Он спозаранку забежал к бабке и в разговоре с ней установил многие интересующие нас данные, прихватил там и визитную карточку Клюге. Вот она, — Гудков протянул Кторову белый квадратик плотной бумаги, на котором готической вязью было начертано: «Ганс Иоахим Клюге — журналист». — И еще, Георгий Васильевич. Уезжая, я поручил товарищам организовать за домом Клюге наблюдение.
— Отлично, Павел Николаевич. А теперь ознакомьтесь вот с этим, — Кторов достал из сейфа заявление Вышпольского.
Гудков прочитал.
— Все понятно.
— Ваши предложения, товарищи? — спросил Кторов.
— Мне думается, Клюге надо негласно снять, — сказал Фомин. — Документы журналиста дают ему большую свободу передвижения по зоне. Если Клюге — связник, то, пользуясь этой возможностью, он, видимо, не устанавливает точных дат встреч со своей агентурой и его задержание не вызовет у его людей подозрений. Если же он одиночка, то задержание его вообще пройдет незаметно. Согласно справке из Вернигероде Клюге дома бывает по воскресным дням. В случае его появления нужно задержать немедленно. Если же он сегодня не объявится, целесообразно завтра искать его в Берлине.