— Если хотите помыться, есть ванная. А я пока успею постелить вам на этом диване.
— Благодарю, — сказал Лютце.
Сквозь шум воды он услышал, как Лотта несколько раз прошла из комнаты в кухню и обратно. Затем все смолкло.
4— Кто у полковника? — спросил Фомин дежурного.
— Проходите, он один.
Кторов что-то писал, жестом показал Фомину на кресло. Закончив, вызвал машинистку и попросил перепечатать документ.
— С Мевисом придется расстаться, Евгений Николаевич, — сказал он, отодвигая от себя бумаги. Пришла шифровка: польские товарищи просят передать его им для предания суду как военного преступника. Наше руководство дало согласие.
— Этого следовало ожидать, Георгий Васильевич.
— Как он ведет себя?
— Приперт фактами, обмяк. Вот, почитайте протоколы, — Фомин пододвинул полковнику папку.
— Орешек в общем-то не из трудных, — заметил Кторов, быстро пробежав глазами протокол. — Но вам нужно будет еще повидаться с ним. Уточните, что он еще знает о наших противниках: к чему проявляют особый интерес, может быть, ему известны какие-нибудь конспиративные квартиры, пройдитесь, кстати, по его связям с офицерами вермахта.
— Вечером, Георгий Васильевич, постараюсь это сделать. Меня настораживает, почему Старк так легко выпустил Мевиса, то есть оставил его вроде бы на произвол судьбы. Не дорожил им, что ли? Ведь если рассудить, Мевис был хорошо законспирирован, имел такие возможности…
— Это можно в какой-то мере объяснить показаниями самого Мевиса. Помните, он говорит о заигрывании наших недавних союзников с немцами. Это вам один из ответов. Кроме того, у Старка могли быть в отношении Мевиса другие планы. Вот что, будете его допрашивать, предложите нарисовать подробный план квартиры в Ганновере. И непременно уточните, действительно ли у него над столом в кабинете висит его фотография, о которой упоминал Вышпольский.
— Вы думаете. Георгий Васильевич, что с Вышпольским не все чисто?
— Э, дружок мой, — прищурив глаз, улыбнулся Кторов. — Торопитесь медленно, говаривал Козьма Прутков. В понедельник, когда вас не было, я беседовал с ним. Кое-что в его поведении, прямо скажем, мне не понравилось. Настораживает. О человеке, грабившем его родину, думает, возмущается, а о возвращении домой даже не хлопочет. А говорил мать…
— Да нет, Георгий Васильевич. Вышпольский производит на меня хорошее впечатление. И эта карта. Впрочем…
— Вот именно, «впрочем». Я тоже хотел, чтобы он в конечном счете оказался хорошим честным парнем. Но, право, появились вопросы, на которые нужно суметь ответить: почему он не поехал в Вернигеродскую комендатуру, а явился сюда, к нам, в Энбург? Хотя из той же карты видно, что в Вернигероде комендатура есть и до нее значительно проще было добраться. Доверяя — проверяй, Евгений Николаевич. А потом уж больно смущает меня одно обстоятельство: один раз, да еще мимолетом, видел Вышпольский Мевиса в полковничей форме и запомнил так, что сразу признал его в цивильной одежде, через несколько лет. Я попросил приглядеть за ним товарищей из народной полиции. Вот читайте рапорт их сотрудника.
«Докладываю, что принятый мною 10 июля с.г. в 11.30 под наблюдение молодой человек 25–27 лет, круглолицый, русоволосый, одет в темно-серый костюм, темную рубашку, на ногах — желтые полуботинки, особых примет не имеет, проследовал от гостиницы на трамвайную остановку. В вагоне маршрута № 3 доехал до Марксплац, оттуда отправился пешком к Берлинерштрассе. Дважды прошел мимо дома номер шесть, стараясь заглянуть внутрь двора. Потом вернулся в парк, пообедал в кафе и пошел на пляж — купался, загорал. Вечером посетил кинотеатр, в 22.30 пришел в гостиницу и больше из помещения не выходил».
— Вы полагаете, Георгий Васильевич, Старк решил въехать к нам верхом на Мевисе?
— А почему бы и нет? Мевис с ним не в ладу. Думается, Старк не дорожил им, да еще после того, как он стал выходить из повиновения. Передавать Мевиса Польше как военного преступника он, понятно, не стал бы — можно испортить отношения с немцами. И тогда решил пожертвовать фигуру. Мы можем так рассуждать?
— Вообще-то, конечно…
— Но Старк — это, дорогой Евгений Николаевич, не вся английская разведка. Объективности ради надо сказать, что в период войны Интеллидженс сервис[13] провела ряд очень удачных агентурных комбинаций. Так сказать, с живыми и даже мертвыми. Например, перед высадкой английских войск в Италии, зная, что испанские власти находятся в тесном контакте с гитлеровской разведкой, англичане выбросили со своей подводной лодки в районе Кадикского залива труп в форме британского морского офицера. В карманах этого офицера находились «секретные письма», специально сфабрикованные разведкой. Письма были адресованы ряду высших английских военачальников. Труп был, конечно натуральный. А письма — сплошной дезинформацией. Однако сработали без ошибки. «Секреты» попали куда надо, и реакция, сами понимаете, была той, на какую рассчитывали англичане. Слышали о таком деле? — улыбнулся Кторов.
— ?! — Фомин пожал плечами.
— Однако вернемся к нашему разговору. Порассуждаем еще. Какой объект у нас им может быть особенно интересен?
— Скорее всего — конструкторское бюро.
— Допустим, что они ищут к нему подходы. Может быть такая ситуация? И вот — Вышпольский. Чем не кандидатура? Зарекомендовал себя у советской администрации выдачей военного преступника. Старк вполне мог полагать, что мы клюнем на такую приманку. А если это так, Вышпольский сделал неосмотрительный шаг — очертя голову бросился к объекту, если это, конечно, не случайность. Так ли, иначе, если появляется сомнение, если какие-то даже незначительные факты выстраиваются в некоторой последовательности, значит, покоя у нас быть не должно. Согласны? Итак, заканчивайте с Мевисом. Утром вместе поговорим с Вышпольским. Когда он придет, позвоните. Я сам зайду к вам.
Фомин поймал себя на том, что несколько сбит с толку. Завершение дела Вышпольского ему уже казалось ясным и простым.
5На смену короткой летней ночи пришло тихое солнечное утро. За окном слышались шаги, говор и смех рабочих, спешивших к проходной вагоностроительного завода, что находился неподалеку. Тихо потрескивал не выключенный с вечера радиоприемник. Почти всю ночь Лотта не спала. Усталой встретила утро. Лежать с открытыми глазами было больше невмоготу, она встала и прошла в ванную комнату. Прохладный душ освежил ее. Поставив на малый огонь кофейник, выбежала из дома к ближайшему магазинчику купить чего-нибудь к завтраку. Когда вернулась, гость уже встал.
— Завтрак на столе, — пригласила она.
— Доброе утро, Лотта. Благодарю.
Теперь при ярком дневном свете она наконец как следует рассмотрела его: худощавый, жилистый, выше среднего роста, гладко зачесанные назад светлые волосы, высокий, с ранними морщинами лоб. Из-под густых бровей смотрели серые, холодные глаза. Она определила, что лет ему не больше тридцати. Лютце в свою очередь отметил, что хозяйка чертовски хороша, шапка темно-медных волос прекрасно гармонировала с большими серыми глазами, затененными длинными черными ресницами. Она была хорошо сложена, он обратил внимание на ее длинные стройные ноги. «Девушка пошлостей не любит», — вспомнил он предостережения Старка.
Лотта решила теперь же, за завтраком, выяснить, что именно от нее ждут.
— Что же я должна буду делать? Может быть, гость теперь скажет? Предупрежу заранее, что знакомых, которые интересуют господина Старка, у меня так и не появилось. Живу довольно однообразно, почти все свободное время посвящаю музыкальному самообразованию.
— Если нет знакомых, так будут, — отрезал Лютце. — Осмотрюсь, и тогда продолжим наш разговор. Пока приму это к сведению. В свою очередь постараюсь Бас не очень обременять. Никаких заданий для вас я не привез. Прошу лишь запомнить следующее. Я ваш кузен Макс Лютце. Приехал из Мекленбургской провинции подыскать здесь работу — моя специальность конструктор-механик по двигателям внутреннего сгорания. Особо любопытным можете сказать, что я был в русском плену, в настоящее время являюсь членом ЛДП[14].
Лотта кивнула, долила кофе в чашку гостя.
— Дальше, — продолжал Лютце. — Мне необходимы ключи для беспрепятственного прихода в дом. Обслуживать «своего кузена» особенно по утрам, придется вам, Лотта. А поэтому попрошу держать в доме некоторый запас продуктов. — С этими словами он прошел в комнату, вынул из кармана пиджака бумажник и положил перед Лоттой несколько крупных банкнот. — Лучше, если нас будут реже встречать вместе. — Не отдавая себе отчета почему, он начинал злиться. Наверное, на него действовало безмятежно-спокойное поведение Лотты. — Учтите, я не люблю лишних вопросов!
— Хорошо, — односложно сказала девушка, подошла к стеклянному шкафу, достала ключ от входной двери и положила перед новоявленным «кузеном». Тот, не откладывая, проверил, как работает замок.
Лотта не успела еще закончить уборку, как жилец ушел. Тогда она села в кресло и разрыдалась.
Глава шестая
1В дверях Фомин мельком взглянул на часы — пять минут десятого. Кторов стоял, склонившись над столом.
— Вы меня спрашивали?
— Да.
Фомин увидел на столе развернутую большого масштаба план-карту Ганновера.
— Знаете, Евгений Николаевич, у меня создалось впечатление, что Мевис нам что-то не договаривает. Я не ставлю это вам в вину, в данной ситуации из него больше ничего не вытянешь. Но было бы очень любопытно посмотреть, что лежит у него в сейфе? А? Как вы думаете?
— А разрешат? — спросил Фомин.
— Уже разрешили, Евгений Николаевич. Правда, на первых порах сомневались, что такая поездка вызывается оперативной необходимостью. Мевис, мол, рассказал все, что знал. Я не согласился с этим доводом, и вы ведь тоже не хотите верить, что Старк так легко отдал нам отлично законспирированного агента. Потом Вышпольский. Не мешает еще лишний раз его проверить, кое-что узнать о нем на той стороне. Я еще сам не знаю, как это осуществить. Надо подумать. В конечном итоге со мной согласились, тем более, как вы сейчас узнаете, ситуация для поездки более чем благоприятная.
Кторов сел в кресло и показал Фомину на соседнее.
— Итак, Евгений Николаевич, главная ваша задача проникнуть в квартиру и сейф Мевиса. Задача попутная, повторяю: попутная — по мере возможности приглядеться к комендатуре и если удастся, к отделу Старка. Попытайтесь выяснить обстановку вокруг его оффиса, «потолкаться». Но все это только при абсолютно благоприятном исходе первой части. Уходите от всяких осложнений и… никакой самодеятельности.
Это — задачи.
Теперь о средствах, которые помогут вам выполнить их. Нашей комендатурой получено письмо от одного немецкого патриота, который сообщает, что в ганноверской тюрьме оказался советский гражданин — Владимир Сигизмундович Никольский. Английские оккупационные власти задержали его, усомнившись в его советском гражданстве. Вот вам возможность, точнее, основание, в случае необходимости, объяснить цель своего приезда в Ганновер. Покажете письмо, потребуете свидания с Никольским. Англичане, видимо, будут препятствовать встрече. Вы проявите настойчивость. Как вести себя в таких обстоятельствах, вы понимаете… Но займетесь всем этим делом только при необходимости. Никольского так или иначе вызволит Репатриационный комитет.
— «Не насиловать обстоятельства, иначе обстоятельства начнут насиловать тебя», — сказал Фомин, зная что это один из любимых афоризмов его начальника.
— Вот-вот, — улыбнулся Кторов, — как раз такой случай. А потому, чтобы было вам полегче там, я помимо заданий дам вам кучу наставлений. Да еще заставлю повторять их вслух. Как тот дрессировщик из довоенного анекдота: «Скажи, «дядя»! Знаете? Нет?.. В общем, дрессировщик пытался научить попугая говорить слово «дядя», и по целым дням вдалбливал ему: «Скажи, «дядя»!» Но попугай упорно молчал. Однажды дрессировщик возвращается вечером с концерта, слышит за дверью: «Скажи, «дядя»! Скажи, «дядя»!» Вошел, смотрит, попугай долбит клювом по голове кролика и упорно повторяет эти слова. А кролик уже чуть жив…
Рассмеялись. И как-то проще пошел разговор.
Кторов умел разрежать атмосферу официальности неожиданной шуткой, чувство юмора полковник считал одним из прекрасных человеческих достоинств. Шутка, легкое подтрунивание порой действительно снимают напряжение. Фомин знал по опыту, что не уверенные в себе люди юмора остерегаются, тот же, кто трудолюбив, смел и способен, как правило, куда более непринужден, остроумен, умеет незлобливо посмеяться над ближними и себя не обойти. И с такими проще и лучше работается.
А Кторов перешел на детали, которые в общем-то были известны и понятны, но их никогда не вредно напомнить; одеться так, чтобы не выделяться из среды, подумать и порепетировать новую «роль», что и где прочитать…
— Зайдите к Соколову, у него, я знаю, есть весьма подробная справка о распорядке работы в Ганноверской комендатуре. И подскочите на заставу, там оперработник отлично знает свое дело и, если не ошибаюсь, ваш приятель. Выясните, какова обстановка на границе, что известно пограничным подразделениям и народной полиции о сопредельном районе. Как охраняется и патрулируется граница с той стороны. Предусмотрите варианты возвращения, минуя КПП, на тот случай, если придется уходить вопреки желаниям хозяев. И еще — техническая сторона дела. На какой машине лучше ехать?
— Думаю, подойдет спортивный БМВ. У него приличная скорость.
— Согласен. И, как говорится, с богом. Готовьтесь. И вот что: я позвоню Алексееву. Он выдаст вам колечко или перстенек. Не повредит.
Кторов говорил все это со спокойствием человека, мысленно не раз прошедшего путь, который его подчиненному предстояло пройти. И Фомин чувствовал — Кторов волнуется.
2Десятки сообщений, справок, указаний. Толстая папка, которую непременно надо всю просмотреть. Новые бумаги, новые дела, а значит, и новые заботы. Кторов и не заметил, как пролетел день. За окном сумерки.
«А где же Фомин? Почему он так долго не идет?» — Кторов поймал себя на том, что все эти часы только и думал о будущей операции.
Наконец, дверь отворилась, и капитан спросил разрешения войти.
— Да, конечно. — Полковник молча оглядел Фомина. «Как много зависит от прически и костюма, — думал он. — Кажется, все то же, и вместе с тем…» Теперь волосы Фомина были зачесаны назад, их разделяла тоненькая светлая ниточка пробора, от этого худощавое, загорелое лицо его стало каким-то другим. — Надо отдать должное парикмахеру, — сказал Кторов, — честно потрудился.
— С парикмахером — конфуз, — рассмеялся Фомин. — Специально ездил в район Вильгельмштадта, подальше от нас. Сажусь в кресло, а он сразу же: «Стрижечка у господина русская». Пришлось придумывать, что работаю в Доме офицеров переводчиком. Попробовал-де там постричься, но не понравилось, и вот хочу вернуть себе свою европейскую прическу. Как видите, старик постарался.
— А перстенек подобрали?
— Да, вот, — вытянул руку Фомин.
— А что? Вполне… В глазах немцев, дорогой мой, это означает известное благополучие и респектабельность. — Кторов задумчиво глядел на Фомина. — А известно вам, откуда пошел этот почему-то забытый сейчас у нас обычай — носить перстень, обручальное кольцо? Все вообще-то пошло с обручальных колец.
Когда Кторов что-то вспоминал и сосредоточивался, густые брови его сдвигались, как бы отгораживали от лица высокий лоб с копной волос, щедро пересыпанных серебром. А рука в этих случаях, зажав карандаш, начинала выстукивать по бумаге замысловатые ритмы. Бот и сейчас Георгий Васильевич, прежде чем ответить на им же поставленный вопрос, поиграл с карандашом и медленно опустил его в бронзовый стакан на столе. Ожидая, что расскажет начальник, Фомин любовался этим человеком, которого глубоко уважал и которому пытался подражать.
Казалось бы, сейчас, когда оба заняты подготовкой к такому важному делу, полковник не должен бы отвлекаться мелочами. Но так случалось уже не раз, и Фомин потом убеждался, что эти разрядки были удивительно к месту: своеобразные антракты перед тем, как начнется главное действие.
На Кторове был темно-серый, широкого покроя пиджак и черный галстук, любимый, — он надевал его чаще других. Элегантно, строго одевался полковник. Воспитание? Да, воспитание жизнью. Фомин знал, что Георгий Васильевич — потомственный питерский рабочий. В 1930 году блестяще окончил исторический факультет Ленинградского университета, но преподавателем не стал. Его сразу же мобилизовали на работу в органы государственной безопасности. Потом была война, и Кторов, почти не выходя во второй эшелон, находился на самых опасных рубежах невидимого фронта. Он принадлежал к той славной плеяде чекистов-дзержинцев, которые, целиком отдавая себя работе, тратили свою энергию мудро, расчетливо, с предельной пользой для дела.
— Так, значит, о кольцах, — повторил Кторов. — По мнению Симеона Салунского — жил такой святой летописец в пятнадцатом веке, — жениху должно надевать железное кольцо в знак «силы мужа», а невесте — золотое, в знак «ее нелепости и непорочности». По церковнославянскому «Требнику» иначе: жениху «должно быть даваемо кольцо золотое, а невесте серебряное» для обозначения преимущества мужа над женою и обязанности жены повиноваться мужу.
А вообще-то биография кольца связана с историей обручения и относится к тому периоду, когда уплата выкупа за девушку перестала сопровождаться немедленной выдачей невесты жениху или главе его семьи. Брак распался на несколько самостоятельных бытовых, религиозных и юридических актов. На Руси после Петра Первого обручение сохранилось как определенный церковный обряд и как часть венчания. В этом случае кольцо из всех его древнейших символов, а таковых было много, выражало крепость, прочность данного договора, его нерасторжимость, чистоту и непорочность. Возможно, кольца обрученных рассматривались, как защита от зла… Я вас не утомил? — взглянул на часы Кторов.