То есть… выходит, он это все и придумал? А мне-то по сей момент казалось, что это придумал я: в тот наш первый и единственный разговор.
Да что уж гадать-то. Не получится ведь теперь ничего. Если даже напялю я на себя эту женскую одежду, рваную от ворота до подола — только дурак меня с сестрой перепутать может. Причем слепой дурак.)
— Папаню береги.
— Что?!
— Я говорю — как выйдешь на волю, сразу к папане отправляйся и будь с ним рядом. И Малышу это тоже накажи, если увидишься с ним. Вас теперь надолго задержать не должны: какой выкуп ни стребуют — живо плати, и он чтоб платил, не торгуясь. Деньги не деньги, война не война — от двух ваших мечей королю и Франции не убудет. А папаня у нас один. Маму я знаю — она выстоит. Папаню же не упустите, понял?! Иначе я вас даже из рая найду и надеру уши обоим.
Я невольно дернулся, словно бы и вправду закрывая ближайшее к ней ухо. Вроде ерунду она сказала — и про что оборвет (да кто ж из рая выпускает земные счеты сводить?!), и про что папаню беречь надо (он нас всех, поди, сам сбережет! Матушка, получается, выстоит — а он будто бы нет?!) — но…
И тут только вполне понял. Не про папаню, он-то и вправду крепок, чушь все это — а про нее.
Из рая.
* * *— До сих пор помню, какими глазами батюшка на всех нас смотрел, особенно на сестрицу. — Дедушка Пьерло подался вперед; теперь и поверить было трудно, что миг назад он сидел, удобно откинувшись на высокую спинку кресла, говорил назидающе, с удовольствием. — Мы уже сделались нобили, а ему еще целые сутки предстояло мужиком оставаться, однако все боязно было — вот ухватит нас с Жаном за уши да и уведет назад в деревню, коровам хвосты крутить. Сестрицу, понятно, нет… Она у него всегда была в любимицах, хотя семью он вот как держал! — Дедушка потряс в воздухе сухим старческим кулачком.
Умолк ненадолго. С сомнением глянул на нас, явно раздумывая, стоит ли говорить дальше.
— Нас из плена долго не отпускали, — как-то неохотно продолжил он. — Вернее, это мы с братом уперлись: ох как жаль было отдавать все… Вам, нынешним, этого не понять, но мы-то лишь год благородными землевладельцами побыли — и что ж, выходит, покончено с этим?! Но так-таки пришлось выкупа ради все распродать, когда стало ясно: иначе сидеть нам в темнице, пока жареный гусь не загогочет. Ну и вышли мы оттуда в чем были. При дворе вспомнят о нас, нет ли — поди угадай; так что первым делом поспешили в Домреми, к батюшке. Как вяз он крепок, да и хозяйство у него, конечно, ладное, даром что благороден от теперь: не оставит же нас в нужде! Добрались — а хозяйство-то, пусть менее ладное, есть, батюшки же… Сельчане сказали — отошел он на следующий же день, как прилетела весть о костре на руанской площади. Никакой хвори и в помине не было. От скорби…
Дедушка Пьерло пожевал губами.
— Потом всякое было… — продолжил он еще более неохотно. Вновь откинулся в кресле, смежил веки и умолк довольно надолго.
Мы ждали. И когда уже настала пора осторожно, на цыпочках удалиться — дедушка вдруг распахнул глаза.
— Об одном знайте, — сказал он вдруг с неожиданной злостью. — Все вы, кто от чресел моих, — единственные Дю Лис. Других нет и не будет. Вот я слыхал, недавно прошел слух, что объявился кто-то из рода Жанова, — так не сомневайтесь нисколько: самозванцы это. Жан-Пти, Жан-Малыш, не оставил потомков…
И раздраженным взмахом руки отослал нас.
* * *— Не горюй так, братик, и не трепыхайся. Можешь вообще-то поворачиваться: я уже одета.
Я ошарашенно оглянулся. Действительно одета, в мужское, причем — не в мое: моя одежда на скамье лежит. А я, между прочим, до сих пор в чем мать родила стою. Торопливо схватил штаны, рубаху, прочее, кое-как зашнуровался… Да что за напасть, с ума я, что ли, спятил: откуда вообще в этой камере возьмется еще один мужской костюм?!
— Не помнишь? (Ей, как всегда, не требовалось вопроса, чтобы понять.) Это было на мне, когда я в плен попала. Все время с тех пор было, целый год. До того дня, который назвали отречением — и от которого я отрекаюсь сейчас.
Тут мы оба вздрогнули и оглянулись: черный дрозд над нашими головами громко чирикнул. Посмотрел я на него, как арманьяк на бургиньона, — будто это он во всем виноват… будто он в клюве и лапах притащил сюда эту одежду…
А как, в самом-то деле…
— Оставили здесь, — пояснила она, опять поняв все без слов; говорила мягко, как с несмышленышем, будто из нас двоих не я старше на целых полчаса. — Тогда же. Женское платье внесли, а мужское… решили не убирать. Забыли. На случай, если ты окажешься не так похож на меня, как догадался Пастырь Хряк, — тебя ведь к нему лишь единожды приводили, да? Или не так смел ты окажешься. Или более догадлив. Догадливому смелость требовалась совсем особая, братишка! Думаешь, посидел бы ты день-другой, получил от свинищи весть, что «Жану д’Арк» удалось исчезнуть — и рассказал бы все? Снова стал бы обычным пленником, выкупился бы со временем, как положено… хотя нет: уж ваш-то с Малышом выкуп я бы, освободившись, худо-бедно устроила. Не надейся. Ты, близняшка, ответил бы за все. Тебе бы до костра просто ни единого слова произнести не дали. А потом, разворошив хворост, покажут толпе огарок твоего тела на предмет мужского естества — и ахнет народ: «Да она ведь не просто ведьма была, она — оборотень, нелюдь!!!» Так что не для меня предназначался тот костер, не для тебя даже. Для всей Франции…
— Это… сказали тебе ОНИ? — просипел я, едва языком ворочая.
— Нет. — Она устало махнула рукой. — ИМ, оказывается, Францией больше, Францией меньше… А вот такие, как я, в тысячелетие раз, много два-три рождаются. Те, которые могут ИХ слышать. Через которых ОНИ жить могут. Да ладно, не полная я дура, чтобы напоследок о НИХ всем рассказывать… или хотя бы тебе… Забудь.
Села на пол, прислонясь к скамье спиной. Совсем без никаких мыслей в голове я опустился рядом. Ощутил своим плечом ее плечо. Вровень.
Дрозд вдруг громко засвистал, затрещал, залился трелями. И, не знаю откуда, мы одновременно поняли: истекают последние минуты, когда нам вместе быть. Едва лишь отзвучит дроздиная песня — войдет стража.
Можно было отмерить это время в «Отче нашах», но что-то не хотелось.
Ефим Гамаюнов Конец эпохи
Солнце раскрашивало зеленью луга, выделяющиеся аккуратные разделы крестьянских полей, неровные ленты дорог. Картинки, проносящиеся за окном
…такое простое, невыразимо красивое и понятное. Такое сложное и неуловимо шаткое в равновесии конструкции из человеческих страстей, опасений, надежд…
или само нутро великой страны?
— Ваша светлость…
Сидящий за низким столиком немолодой, но статный мужчина с пышными усами отвел глаза от окна и обернулся на голос.
— София, дорогая, посмотрите, какое прекрасное утро сегодня.
Женщина, подошедшая к эрцгерцогу, была невысока и изящна, с прямой спиной и тонким точеным лицом. Темные волосы собраны в высокую аккуратную прическу.
— Фердинанд, сегодня светит солнце, но на душе у меня неспокойно.
Мужчина улыбнулся, и в уголках глаз образовались «морщинки смеха»: они так нравились княгине Софии, но она все реже видела их на лице мужа.
— Это все от проклятого паровоза!
— Ваше высочество! Так говорить вам не подобает.
— Извините, дорогая, я слегка не выспался, вероятно. Сегодня чудесная погода, обещаю, как только я закончу свои дела, мы с вами погуляем в парке. И вы поймете, что волновались совершенно напрасно и мир прекрасен.
Женщина покачала головой.
— Вы же знаете, как к вам относятся в этом городе: у вас тут слишком много недоброжелателей. Можно ли будет найти хоть сколько-нибудь безопасный уголок?
Франц Фердинанд поднялся и обнял жену.
— Не волнуйтесь, для вас я отыщу такой уголок.
В дверь постучали.
— Войдите, — сказал эрцгерцог.
— Ваше высочество, скоро прибываем, минут сорок осталось. — Стюард увидел кивок и поспешил прикрыть дверь.
— Садитесь, дорогая, я сам налью вам чаю.
Франц Фердинанд шутливо склонился и отодвинул стул.
— Ваша светлость… вы так любезны. — Княгиня сделала легкий книксен.
— Только бы вы улыбались. — И снова она разглядела «смешливые морщинки».
Луч коснулся щеки эрцгерцога, напомнив какой-то светлый, почти забытый, эпизод из детства. И тут же волшебный миг был безнадежно испорчен: едва дверь вагона открылась, как в уши ударил гомон собравшейся на привокзальной площади толпы и шум стравливаемого пара из котлов. Франц Фердинанд прищурился, разглядывая пестрый ковер нарядов, дожидаясь заканчивающую сборы супругу. Вскоре она вышла к нему, легко коснулась рукой плеча, едва слышно прошептала молитву Святой Деве.
Как всегда. Разве можно не любить за такую заботу: в мелочах, в участии, в умении быть рядом всегда и во всем? Даже если и возникала на сердце необъяснимая тревога, то рассыпалась, словно от взмаха палочки волшебной феи. И эрцгерцог шагнул на платформу, под звуки начавших бить башенных часов и чуть припозднившегося, но грянувшего дружно и громко оркестра.
— Ваше высочество! — Встречавший генерал Потьерек, военный губернатор Сараево, в белом парадном мундире, сверкал золотом пуговиц и погон. Он вытянулся в струну и отдал честь.
— Лучше все же светлость, — Франц улыбнулся и протянул руку. — Будет или нет еще это высочество.
— Непременно будет, — чеканно ответил Потьерек. — Прошу вас следовать за мной. Княгиня…
Путь до паромобилей августейшие супруги проделали неспешно, останавливаясь, чтобы помахать собравшимся людям, раскланяться со знатными чиновниками, полюбоваться на замечательное каменное здание вокзала.
— Ваша светлость, поспешим, тут не совсем безопасно, — едва слышно произнес, оказавшись на мгновение совсем близко, генерал.
— Чепуха, я должен показать своему народу, что ничего не боюсь. Только так можно завоевать уважение, — ответил эрцгерцог.
Начищенная медь паровых котлов мобилей на миг заставила глаза подходящих ослепнуть.
— Дорогая, давайте сегодня не поедем в первом. Пожалуй, этот вот ничем не хуже. — Франц остановился у второй парокареты и повернул голову к Софии.
— Конечно! О, этот блеск… скорей бы от него скрыться!
Кожаный салон мобиля встретил прохладой и полумраком.
— Генерал, вы с нами? — спросил эрцгерцог. — По пути обсудим некоторые вопросы.
Паровые двигатели заработали сильнее, попыхивая дымом и шипя, словно небольшие змеи. Кортеж паромобилей под неумолкающие приветственные крики отъехал от вокзала Сараево.
— Ваша светлость, если вы не против, сейчас небольшой прием в ратуше, далее обед. А потом займемся тем, ради чего вы проделали далекий путь. — Потьерек, достал кружевной платок и вытер выступивший на лбу пот.
— Лучше будет после приема поскорее закончить наши дела. Я обязался подарить Софии прогулку и склонен сдержать обещание.
— Как будет угодно. — Генерал чуть склонил голову. — Надеюсь, после смотра ваше настроение будет даже лучше, чем сейчас.
— Возможно, генерал. Смотря что вы мне покажете.
— Ваше высочество, — в голосе Потьерека, как отметил для себя Франц Фердинанд, прорезались нотки убежденности. — Меня уверили, что это поможет нам стать сильнейшей державой в будущей войне.
— К сожалению, вы правы, война назревает, — вздохнул эрцгерцог. — Я многое готов отдать за то, чтобы ее не было, но…
Сильный взрыв заставил Софию вскрикнуть, а Франца Фердинанда прикрыть собой жену, сминая тщательно отглаженное платье, ломая заткнутое в шляпку страусовое перо.
— Гони! — закричал Потьерек.
Шины взвизгнули по камням брусчатки, машина прыгнула и понеслась по набережной.
— Я не потерплю такого! — Эрцгерцог, белый от ярости, стоял в небольшой комнатке с единственным окном высоко под потолком.
— Ваша светлость, вы же не думаете, что это подстроено специально?
— Не думаю? Но тогда вы объясните мне это! Мы приехали сюда как гости, а нас встречают бомбами!
Несколько томительных минут Франц Фердинанд гневно осматривал бургомистра и приближенных к власти чиновников. Те молча отводили взгляды. Комнату, одно из немногих небольших помещений при ратуше, готовили к визиту будущего императора явно второпях: под вынесенной мебелью так и не успели вытереть полы, лишь слегка смахнули пыль. Никто не думал, что может произойти нечто выходящее за рамки обычного визита и эрцгерцог пройдет куда-либо, кроме главного зала.
— Мне почти все равно, что могло произойти со мной, но, Господь Всемогущий, там была и моя жена!
Дверь скрипнула, и в комнату вошел, сверкая мундиром, губернатор Потьерек.
— Ваша светлость, позвольте доложить… Котел взорвался, видимо, от перегрева. Несчастное происшествие, но никакого террора, всего лишь роковая случайность.
Франц Фердинанд отыскал глазами стул и тяжело опустился, качая головой.
— Боже, боже мой, генерал, зачем нам террористы, если даже ближайшие соратники подталкивают мою семью к гибели?
Потьерек с каменным лицом ответил:
— Бог не дал свершиться непоправимому, ваша светлость. Народ разнесет эту новость на всю Австро-Венгрию. Из любой ситуации можно вынести что-то положительное.
Некоторое время напряженная душная тишина висела в каморке.
— Генерал, у вас есть жена? — Франц Фердинанд посмотрел на Потьерека. Желваки играли на скулах эрцгерцога.
К счастью, в эту минуту дверь скрипнула вторично и в комнату вошла княгиня София, чуть более бледная, чем обычно, но уверенная и прекрасная. Генерал стал «смирно», чиновники наклонили головы в приветствии, Фердинанд поднялся и подал жене руку.
— Как вы, дорогая?
— Лучше, ваша светлость. Чуть кружится голова, но это от испуга. Я слышала, что взрыв вызван поломкой паромобиля?
— Несчастный случай, — нехотя подтвердил Франц Фердинанд. — Техника несовершенна, к несчастью.
— Значит, бояться нечего?
— Разумеется. У нас же сегодня запланирована прогулка.
У Софии кольнуло в груди при этих словах, но она не подала вида. Будущая императрица, и даже чуть больше: она та «крепкая стена», за которую порой прятался от жестокости мира сам будущий австро-венгерский император. И значит, не имеет права быть слабой. Особенно сегодня!
Торжественный прием прошел смято и нудно. Местная элита так явно заискивала перед приездом Франца Фердинанда, так льстила княгине Софии, что к концу на обоих напала откровенная скука. Она, все еще играя свою роль, изредка кивала, соглашаясь с вещающими. Он, пропуская мимо почти все речи, негромко переговаривался с военным губернатором.
— Вы думаете, это разумно, Оскар?
— Мне кажется, не выполнить главную цель своего приезда было бы непростительной ошибкой.
Франц Фердинанд посмотрел на супругу.
— Не хотелось бы подвергать Софию опасности.
— В Сараево не так много террористов, как говорят, поверьте, ваша светлость!
Наконец речи отзвучали, медвяный поток во многом притворного обожания иссяк. Франц Фердинанд поднялся, коротко ответил, что безмерно рад побывать в прекрасном городе, что жители здесь добродушны и веселы, а погода просто на зависть всей остальной империи. Такие слова уже «впитались в кровь»: чтобы говорить их, давно не требовалась какая-то особая работа ума или сердца. Политика закаляет, одновременно заставляя черстветь. Будущий император понимал это, хотя и не совсем принимал. Жизнь, казалось ему порой, должна состоять из переживаний — мелких и подчас незначительных.
Однако на пороге уже маячила война, нависая над всей Европой пока незримой, но тяжелеющей с каждым днем тучей: еще немного, и прольются первые капли
крови
, полетят бомбы, запылают пожары.
— Я намереваюсь посетить в госпитале пострадавших в сегодняшнем взрыве паромобиля. А затем, по любезному приглашению генерал-губернатора, отправлюсь к нему в гости. Спасибо вам, люди восхитительного Сараево, за теплый прием.
Пожалуй, только глухой не расслышал бы в голосе эрцгерцога издевки.
Вскоре после приема августейшая чета вместе с Потьереком и графом Гаррахом ехала в пыхтящем паромобиле. Маршрут, заранее озвученный Францем Фердинандом, был изменен.
Эрцгерцог, выглядывая в окно кареты, молча изучал висящий над полями искристо-льдистый цеппелин, блестящий на солнце тонкой коркой инея. Во всей этой картине ему виделось нечто зловещее, наполненное мощью смертоубийственной волны, готовой хлынуть на эти вот самые поля. Сминая, калеча, разрушая… Франц Фердинанд вздохнул.
— Мысли ваши полны тревоги. — София улыбнулась мужу.
— Вы правы, моя София, моя мудрость, — откликнулся он. — Я чувствую надвигающиеся перемены и противлюсь им всей душой, прекрасно осознавая, что если не приму необходимые меры, то они опрокинут и меня, и всю эту страну.
— Ваша ноша тяжела, ваша светлость, в том нет сомнений, — осторожно сказал Гаррах, нервно оглаживая эфес сабли. — И наша общая задача чуть облегчить ее. Надеюсь, с помощью друзей сегодня это удастся.
Цеппелин закрыл собой солнце, паромобили остановились в его тени у стены большого деревянного ангара. Двери строения были плотно закрыты, у створок дежурила пара караульных в чужой униформе без знаков отличия. Фердинанд нахмурился и посмотрел на Потьерека.
— Ваша светлость, это иностранные подданные, — извиняющимся тоном сказал генерал. — Это их секреты. Иначе просто невозможно было договориться.