С Петькой я уже несколько раз встречался: именно он дежурил на ж/д вокзале в момент прибытия вашего покорного слуги в Зеленогорск и по дороге в усадьбу Кротовского отвесил мне две мощные затрещины.
Теперь ситуация изменилась — я начальник! Петьку, однако, это обстоятельство ни капельки не беспокоило: встречаясь со мной взглядом, он ласково скалился, обнажая съеденные кариесом клыки и радуясь, что попал в одну упряжку с таким дюже крутым пацаном (про меня в бригаде успели сплести кучу небылиц: судя по информации Кротовского, я уже после разминки в харчевне Гагика проходил у братвы по рейтингу между Терминатором и Рембо). Это мне некоторым образом льстило, и я не торопился разубеждать новоявленных соратников — пусть потешатся.
На заднем сиденье скучали два совсем нехилых паренька, и наглухо застегнутый в черное шерстяное пальто со стоячим воротником «черный» нотариус — спокойный, как удав, очкарик с изрядной плешью и здоровенной нижней челюстью, придававшей ему довольно внушительный вид.
В ходе движения выяснилось следующее: «наглый тип» — это владелец парфюмерного магазина, который должен в месяц отстегивать за «крышу» самую малость — две штуки баксов. Однако вот уже четыре месяца этот жлоб ничего не платит, ссылаясь на низкую рентабельность своего предприятия и обещая каждый раз рассчитаться, как только появится прибыль.
Белому это в конце концов надоело, и он дал команду произвести расчет прямо сейчас, не дожидаясь, когда у этого индюка улучшатся дела. По предварительной информации, наличкой клиент в настоящий момент не располагает (пять-шесть «лимонов» деревянными — это не деньги), а для расчета у него есть кое-что посущественнее: товар в магазине, на сумму что-то около тридцати «лимонов», не первой свежести фургончик «Газель», новая «шестерка» и двухкомнатная квартира в одном из микрорайонов. В счет долга решено отобрать квартиру. На этот случай у «черного» нотариуса имеется уже заполненный договор: клиенту остается только подписать его и съехать в три дня.
— Система уже многократно апробирована, так что никаких проблем не предвидится, — уверенно заявил нотариус, поправив указательным пальцем очки. — Он знал, на что идет — не думаю, что будет возбухать…
— Интересно, а где он будет жить, если его вытурить из хаты? — заметил я по этому поводу. — И потом — восемь штук баксов за хату? Что-то у вас квартиры больно дешевы!
— Жить будет в машине, — моментально отозвался Петька Дрозд, радостно осклабившись. — Не хера было в долги залезать — платить вовремя надо! И не восемь штук — как он впервые не уплатил, бригадир ему счетчик включил. Щас как раз на хату набежало…
— У него в пригороде мать — одна в собственном доме, — уточнил нотариус, внимательно посмотрев на меня сквозь толстые линзы очков, — раньше он с ней жил, а когда дело завел, купил хату и тачку. Все возвращается на круги своя — не умеешь, не берись…
Квартира клиента размещалась. в новой двухподъездной девятиэтажке улучшенной планировки, одиноко торчащей посреди небольшого скверика с облетевшими акациями. Бросив машину у подъезда, мы поднялись на третий этаж, пропустив вперед нотариуса. На двери должника была прикручена вычурная латунная табличка: «КОЗЛОВ В. В.».
Вопреки заверениям нотариуса проблемы возникли сразу же после объявления нами цели визита: Козлов наотрез отказался подписывать договор и начал активно стенать, сокрушаясь по поводу плохо идущих дел и несправедливости злого деспота Белого, собиравшегося бездушно лишить крова того, кто его (деспота то бишь) два года прилежно кормил. Жена Козлова — не утратившая еще прелести блондинка лет тридцати пяти — столь же активно вторила ему, театрально потрясая изящными кулачками, а десятилетняя худенькая дочь моментально заревела навзрыд и, вцепившись нотариусу в фалду пальто, пыталась укусить его за руку.
Боевикам Белого, видимо, вскоре надоели бесплодные препирательства между нотариусом и клиентом, и они приступили ко второй части программы: неудачливого бизнесмена слегка помяли и привязали загодя припасенной веревкой к массивному стулу; его жену тоже угостили несколькими легкими оплеухами и загнали под стол, а дочку просто вытурили в спальню и заперли дверь на ключ. И приступили к нудным уговорам с побоями, угрожающим приближением включенного в сеть паяльника и так далее…
По сноровке и оперативности, с которыми были произведены вышеописанные процедуры, можно было сделать вывод, что группа, которую я формально возглавлял, хорошо знает, что делает, и не в первый раз развлекается подобными штучками. Полюбовавшись минут пять работой Петьки и его приятелей, я почувствовал себя в гостиной лишним и вышел на кухню, плотно притворив за собой дверь.
Нельзя сказать, чтобы мне понравилось сие мероприятие, но особых разочарований по этому поводу я не испытывал. Не можешь крутиться, не берись, живи себе как все, на одну зарплату, и рэкету будет абсолютно на тебя наплевать. Примерно так я рассуждал, начав варить себе кофе по-турецки в медной плошке.
В квартире была прекрасная звукоизоляция: несмотря на то, что двери, ведущие из кухни и гостиной в прихожую, наполовину состояли из рифленого стекла, до меня с места событий долетали лишь весьма приглушенные отдельные слова. А между тем в гостиной было довольно шумно.
Мой кофе уже почти дошел до кондиции, и я блаженно щурился в предвкушении образования добротной коричневой пенки, как вдруг из гостиной отчетливо донесся душераздирающий крик.
В различных ситуациях человек может кричать по-разному: кричат от боли, от испуга, от радости, от горя — если вникать в это дело, можно со временем легко научиться точно различать крик любого оттенка.
Так, как сейчас в гостиной, кричат дети, когда их убивают. Даже на войне это случается крайне редко, и дай вам Бог никогда такого не слышать…
Ворвавшись в комнату, я увидел, что здесь имеет место самый натуральный беспредел. Нотариус с чрезмерно усталым видом сидел возле связанного Козлова и потряхивал бланком договора. На ковре, у дивана, двое подручных Петьки Дрозда возились с полуобнаженной супругой клиента, халат, трусы и лифчик которой были разорваны в клочья, а рот залеплен солидным куском пластыря: в то время, как один «бык» со спущенными до колен трусами начал пристраиваться у хозяйки между ног, второй уже лениво застегивал ширинку своих штанов и с любопытством косился на Дрозда. Могучий Петька, припечатав к стене худенькое тельце дочери клиента, держал ее на весу, ухватив коленки мощными волосатыми ручищами. И с видимым усилием, ритмичными толчками засаживал в нее свой огромный член. По спущенным брючинам Дрозда струилась кровь, образуя на ковре алую лужицу. Девочка не подавала признаков жизни: голова ее, как у тряпичной куклы, моталась из стороны в сторону при каждом толчке.
— Подписывай!!! Подписывай!!! Подписывай!!! — стиснув зубы, рычал Дрозд, все более входя в раж.
Козлов не отвечал: он пребывал в коматозном состоянии и, похоже, совершенно ничего не соображал.
Я наблюдал за происходящим буквально три секунды. Затем в моем сознании что-то щелкнуло: автоматически включилась аналитическая система боевой машины по прозвищу «Сыч». Мгновенно просчитав ситуацию — как в боевом режиме — система выдала однозначный вердикт: делать такие вещи может только ВРАГ.
Как обращаться с внезапно обнаруженным врагом, боевая машина знала прекрасно.
Навернув Петьке кулаком по затылку и с ходу добавив коленом в правую почку, я ухватил его за волосы, отрывая от стены и, выдернув из цепких рук девочку, аккуратно уложил ее на ковер.
Болезненно сморщившись, Дрозд помотал башкой и, вместо того, чтобы со стоном осесть на пол, вдруг мощно выбросил вперед свой здоровенный кулачище, целя мне в висок. Ну! Молодец — воин. Резко присев и дав возможность просвистеть дроздовскому кулаку над моим левым ухом, я вмял ему в грудную клетку свой локоток, чувствуя, как с хрустом ломаются ребра, и по инерции рубанул ребром ладони по селезенке.
Удивленно ойкнув, Петька сложился пополам и рухнул на пол, выплюнув на ковер солидный сгусток крови.
Дроздовские подручные — быстры соколы — уже успели сориентироваться и, проявив единодушие, хором бросились в атаку: один даже штаны натянуть не успел, только поддернул их слегка, чтобы не падали.
Тому, что успел позабавиться с хозяйкой, не повезло: я еще не вышел из состояния боевого транса и страшным ударом кулака напрочь вынес ему челюсть — попал бы в лоб, убил бы на фуй! А незастегнутый, получив болезненный, но не опасный удар стопой в солнечное сплетение и напоследок звонкую плюху раскрытой ладонью по роже, согнулся в три погибели и грохнулся на задницу.
Постояв секунд десять в дверях гостиной, я бросил дрожавшему от страха нотариусу: «Уберите здесь», — и вышел вон.
Постояв секунд десять в дверях гостиной, я бросил дрожавшему от страха нотариусу: «Уберите здесь», — и вышел вон.
Я видел как-то в кино, как герой — крутой мужик, — расправившись с хулиганами в баре, небрежно этак бросает бармену: дескать, убери здесь, парниша! И гордо уходит, как человек, хорошо сделавший свою работу.
Я не герой, но, полагаю, тоже неплохо поработал — наказал негодяев. Разве нет? Все так, все правильно… Правда, помнится, этот герой на прощание еще дополнительно заявил, обведя пальцем вокруг: «Запиши на мой счет», — это он имел в виду разбитый интерьер. Хм! Ну, это его личное, геройское дело. Мне-то платить не придется — это точно. В таких случаях я никогда не плачу — не мой стиль…
ГЛАВА 7
…В первые месяцы войны — мы тогда по воле случая некоторое время бездельничали в Чошни-Ру — я был свидетелем обыденной с точки зрения местных жителей истории. Обыденной не в том плане, что такие вещи у них происходят ежедневно, а потому, что все восприняли это как должное.
В село из Хунтермеса приехал молодой инженер в командировку и некоторое время жил у знакомых своего отца, одиноких стариков.
Ну, сами понимаете: жена осталась в городе, парень молодой, горячий… Пригласил соседскую девчонку семнадцати лет — посмотреть журналы, привезенные им из города — и отметелил ее во всех позициях, насильно, естественно. Когда он ее отпустил, девчонка побежала к отцу и все ему рассказала.
Представьте себе, что бы вы делали на месте этого отца-горемыки? Я, например, успокоил бы девчонку, расспросил подробно о случившемся, взял бы ружье, пошел бы к этому индюку и на месте, без базара, завалил бы его в упор дуплетом из обоих стволов. Да, еще можно было бы отрезать пенис и засунуть ему в рот — для большей наглядности. Полагаю, что точно так же — ну, может быть, не столь радикально — поступил бы любой нормальный мужик, выросший и воспитанный в нашем обществе. А вот отец девчонки сделал следующее: он ее успокоил, тщательно допросил, взял ружье, вывел бедную на огород и пристрелил…
— Мне ее жалко стало, — сказал этот мужик, когда мы поинтересовались, почему он это сделал, — она была очень хорошей девочкой: доброй, отзывчивой, ласковой… Ее все равно забили бы камнями за то, что опозорила род. Зачем зря мучить ребенка? Это же больно — камнями…
Вот этого я понять не могу, и, полагаю, вы тоже вряд ли поймете… Да, кстати: насильника отец завалил из того же ружья спустя десять минут — перекурил спокойно, пошел к соседям и завалил. Отрезал пенис и вставил подонку в рот — для большей наглядности — думаете, я зря про это сказал чуть выше?! Так при чем же здесь девочка? — скажете вы, дикость какая-то! — и «возможно» будете правы. Не понять нам этого — Однако спросите любого горца, что он себе по этому поводу думает. Вам ответят без колебаний, что отец девчонки был прав и что он избрал лучший вариант из всех возможных: и честь рода сохранил, и насильника наказал, и любимую дочь избавил от мучений. Он поступил в соответствии с традициями своей страны, чуждыми для нас, — страны, с которой мы взялись воевать, утверждая, что ее народ — законопослушные граждане России, даже не удосужившись снизойти до элементарного понимания законов и обычаев, составляющих основу жизненного уклада этого народа… Эти законы и обычаи мы постигали уже в ходе боевых действий, искренне жалея, что вместе с нами их не постигают — и никогда не постигнут те, кто эту войну развязал…
Мне не удалось в тот же день доложить бригадиру о незапланированном изменении сценария операции. До 23.00 телефон Белого загадочно молчал, а позже я звонить не рискнул: не так воспитан, чтобы беспокоить начальство в неурочное время без достаточных для того оснований.
Ночью я спал очень скверно: вертелся под столом как пропеллер и, проваливаясь в кратковременные дремотные ямы, видел странный сон. Снился мне Петька Дрозд, который отчего-то помер и успел разложиться. Его синюшный вздутый труп пытался забраться ко мне в дом через форточку, с любопытством заглядывал в комнату и скалился в злобной усмешке, щелкая зубами.
Промаявшись ночь, я, как обычно, крепко уснул с первыми лучами солнца, но уже в 9.00 был разбужен настойчивым стуком в дверь: прибыл нарочный от бригадира с распоряжением немедля явиться пред светлы очи.
Спустя сорок пять минут я сидел на деревянном табурете в скромно обставленной гостиной бригадирова хауса, косился на мрачно нахохлившегося в углу Кротовского и ожидал, когда «отец родной» соизволит закончить ковыряться палочкой в цветочных горшках, коими были обильно уставлены подоконники.
— Петька Дрозд в хирургии лежит, — разродился наконец Белый, — четыре ребра сломаны… Вчера вечером отрезали селезенку. Почку, возможно, тоже будут резать… Как же он остался в живых? — Бригадир развернулся и пристально уставился на меня немигающим взором.
Хорошее положение выбрал, молодец: свет с улицы бьет мне в глаза и позволяет уловить любое проявление эмоций, в то время как я должен постоянно щуриться, напрягая зрение, чтобы хорошенько рассмотреть лицо собеседника… Как он остался в живых… Хороший вопрос. Я предвидел реакцию бригадира, но не ожидал, что она будет столь острой. Учитывая его консервативную жизненную позицию, можно смело предположить, что Дрозд — покойник. И если Белый так сурово со мной разговаривает, значит, он считает, что я виноват в том, что прямо на месте не лишил жизни эту тварь… Значит ли это, что в наказание меня прямо сейчас заставят исправлять ошибку?
— Поедешь в больницу, к Дрозду, — сказал бригадир и на секунду сделал паузу. Я замер, вот оно! Дрозд, конечно, скотина, он заслуживает смерти, но убивать беспомощного больного после операции?!
— Он лежит в хирургии, четвертая палата, седьмой этаж, — продолжил бригадир. — Вовка поедет с тобой свидетелем… Упадешь на колени и попросишь прощения. Если не простит — придется от тебя избавляться. Вопросы?
Я не поверил своим ушам. Да нет, это он шутит, наверно? Шумно выдохнув, я недоуменно покрутил головой.
— Вы шутите?
— Нет, я так никогда не шучу…
— Он изнасиловал своей огромной елдой десятилетнюю девочку… Вам доложили?!
— Ага, обязательно… Что ж поделать, если у нее папа дебил? Его самого надо было опустить за то, что довел до такого…
— Но ведь девчонка не виновата, что у нее папа дебил!!! Ну представьте: вот если вашу дочь так…
— Э, э, братишка! Ну че ты базаришь?! — обиженно вступился Кротовский. — Ну че за чушь ты несешь, а? Да любой нормальный мужик последние трусы отдаст, когда его родным что-то угрожает! А этот мудак позволил за какую-то паршивую квартиру трахнуть свою жену и дочку! Ну о чем разговор?! И потом — ну я вообще от тебя такого не ожидал… Ты че, совсем с головой не дружишь?! Из-за какого-то урода братву поломал! Ну ты даешь!
— Ну так что — вы едете или нет? — вполне миролюбиво, по-семейному поинтересовался Белый, махнув рукой на Вовку: дескать, хватит, чего зря базарить.
Повисла гнетущая тишина. Я с полминуты рассматривал своих собеседников и пытался укротить возмущение, готовое в любую секунду выплеснуться наружу в самой непредсказуемой форме. Возмущаться было бесполезно: они оба свято уверены в своей правоте — вон с каким-то даже сожалением и укоризной глядят на меня, как на горячо любимого члена семьи, который внезапно впал в тихое помешательство.
— Ну, я вас понял, — констатировал я, шумно выдохнув, и выставил каждому по кукишу — для вящей убедительности:
— Вот вам, а не извинялки! Можете меня прямо на месте замочить — я перед этим елдастым роботом извиняться никогда не стану. А когда он выздоровеет, я ему еще и яйца вырву — не хер плодить себе подобных! Так и передайте. Ха! Извиняться! На колени! Ну, спасибо, бригадир — удружил…
— Ты лучше иди, подумай хорошенько, — терпеливо закатив глаза, посоветовал Белый, — потом дашь окончательный ответ. Ты мне нравишься, малыш. У тебя хорошие перспективы. Зачем одним неверным движением ломать себе жизнь?
— Чего думать? Так все ясно, — упрямо набычился я, — нет и все! Как вы там сказали — избавляться? Ну вот — избавляйтесь от меня как посчитаете нужным. Я свое мнение высказал и менять его не собираюсь…
Подавив меня слегка своим тяжелым взглядом. Белый отвернулся к окну и долго смотрел во двор на клумбы с жухлыми цветочками. Затем он сурово нахмурил брови и, не глядя на меня, изрек:
— Очень, очень жаль… Думал я, что на старости лет Бог послал мне хорошую сторожевую собаку — умную, умелую и преданную… Ан нет — волком оказался. Все в лес смотрит, сколь ни корми, и даже за руку готов в любую минуту цапнуть — за ту самую руку, что кормит и лелеет… Ладно, хер с тобой, малыш. Но — пожалеешь. Ой, пожалеешь! Да поздно будет… Два дня тебе — чтобы духа твоего в городе не было. Попадешься через два дня кому из братвы — не обижайся. Насчет возможностей твоих все в курсе, так что не обольщайся, драться с тобой никто не будет. Просто пристрелят на месте и всех делов. Усек?