– Ну, не совсем пропить… – Художник стыдливо дергал роскошный русый хвостище, Глеб всегда завидовал – эдакая красота, и такому придурку досталась. – Так… погулять…
И покраснел, как школьник, которого родители застали за мастурбацией.
Глеб не выдержал.
Расхохотался, хлопнул приятеля по плечу:
– Вот и пропьешь. Только не один. Со мной. Понял?
Сашка вздохнул.
Понял.
Чего ж тут непонятного…
Поехали пропивать…
Глава 2
…В казино Глеб приехал уже один.
Полуподпольное, разумеется.
Других-то не осталось.
А художника сняла в «Бункере» какая-то длинноногая, веснушчатая и порядком уже поддавшая ирландка, видимо польстившись на внушительные габариты и обалденный хайр оператора.
Ну, что ж.
Судя по всему, девочка не прогадала.
Хапнет сегодня российской экзотики – мама не горюй. Будет потом, чем перед подругами хвастаться.
А Глеб отправился в картишки перекинуться.
В карибский покер.
Желательно – шестикарточный и с двумя антэ. Любил он это дело, чего уж тут говорить.
Но – по маленькой.
Если не напивался, разумеется.
Поставил для начала по десять на антэ, пару раз проиграл, удвоился, поймал стрита, потом опять удвоился, потом принесли виски, и дальше Глеб уже ничего не помнил.
Вернее, помнил.
Но так… смутно…
Только голова с похмелья жутко трещала.
В частности, откуда это тело рядом с ним на кровати – точно не помнил. Проверять же не стал – как раз по причине больной головы.
Ему бы до аптечки с аспирином добраться, какие уж тут, на хрен, проверки…
Судя по изящной щиколотке, выпроставшейся из-под простыни, тело было явно женское – и то слава Богу.
Рецепт выживания был прост, как все гениальное: две таблетки «байеровского» аспирина растворить в холодной воде и запить этим пойлом таблетку пенталгина.
Потом – ждать.
И никаких опохмелов.
Неправильный опохмел ведет к длительному и неконтролируемому запою.
Плавали, знаем…
А после того как башка чуть-чуть пройдет – немедленно в душ.
В горячий.
По принципу – или сварюсь, или приду в порядок.
Потом и с телом можно будет разобраться.
Пусть поспит пока.
Недолго осталось.
После душа стало полегче.
Нельзя сказать, что совсем хорошо, но – вполне терпимо.
Так сказать, пациент был уже скорее жив, чем мертв.
Прежде чем будить случайную подругу, Глеб решил выпить кофе и подвести финансовые итоги вчерашнего загула.
Открыл кошелек – и аж присвистнул.
Когда он уходил из дома, в его бумажнике лежало ровно двадцать пять бумажек по сотне баксов.
Честно поделенные с Художником пять штук.
Сейчас их там было как минимум в три раза больше.
Это ж надо…
Нет, конечно, случалось, что он не помнил, как проигрывался. Вдрызг, под ноль, вусмерть, с соплями, с суетливым поиском денег у друзей и знакомых. Это потом, повзрослев, помудрев, перестал брать с собой в казино сумму больше той, какой потом будет до ужаса жалко.
А до этого…
Всякое бывало.
Но чтоб не помнить, как выиграл…
Это что-то…
Может, пить бросить?
Вот ведь, блин…
Второй сюрприз ожидал его, когда он пошел будить тело. Тихо, стараясь не шуметь, включил торшер и легонько потрепал за худенькое, изящное даже под простыней плечико.
Тело неожиданно гибко высвободилось из-под простыни и явило миру сначала бесподобную копну пепельных волос, а потом огромные серые глазищи, в которых на веки вечные поселились скачущие бесенята.
От неожиданности он сел.
Прямо на пол.
– Татка?!
Татка Шувалова была особой более чем известной. Веселая такая девушка, любимая жена хорошо известного всей Москве банкира с определенно бандитскими наклонностями.
Очень веселая.
Особенно, если учесть печальную славу ее муженька, которым она вертела, как хотела.
Прямо в лицо ему говаривала: мол, пьяная баба – пизде не хозяйка.
Муженек терпел.
Видать, по причине слишком сильной любви.
В смысле, ее, Татку, терпел.
Зато уж на любовничках ее, случайных и не случайных, – отыгрывался по полной программе.
Вот такая вот была веселая девушка…
Обхохочешься.
Татка гибко подобрала под себя ноги и села по-турецки, ничуть не стесняясь обнажившейся груди.
А чего тут?
Такой груди стесняться – себя не уважать.
Бесенята в ее серых глазищах запрыгали еще веселее.
– Ой, Глебчик! А ты что, не помнишь ничего, бедняжка? И как у мужика моего меня из-под носа украл, не помнишь? И как он нам в след убить тебя грозился, тоже не помнишь?
Глеб сглотнул внезапно ставшую очень густой слюну.
Рисковать жизнью при его дурацкой профессии дело, конечно, привычное, даже обыденное.
Но, чтобы вот так, по-глупому…
Ай, осел…
Нда-с…
Что делать-то?
Татка внезапно расхохоталась.
– Ой, да не пугайся ты так. Не бледней… Мой папик мушшина канэшна сурьезный, но уж не настолько же… Да к тому же, и не в Москве он вовсе. В Чикаго. На конференции на какой-то. А Витька, охранник, молчать будет – как рыба. Я ему однажды такой минет сделала… Ты даже не представляешь… А сама фотоаппарат на столик на выдержку поставила, да и развернулась в нужном ракурсе. Так что он теперь не папику служит. А мне. Если я спалюсь – ему точно кранты, я его предупредила, когда фотки показывала, что пленочки в банке в ячейке лежат, туда он вовек не доберется…
Глеб хмыкнул и потянулся за сигаретами. Прикурил сразу две: одну себе, другую Татке.
Та с удовольствием затянулась, кивнула с благодарностью.
– Ну, а если серьезно, – спасибо… Давно так не трахалась. У тебя там что, штырь какой зашит, что ли? Только кончишь – и по новой… Часа четыре с меня не слезал…
Глеб, неожиданно для себя самого, смутился.
– Серьезно?
– Серьезней не бывает. Я даже пососать твою красотищу как следует не успела: опрокинул на спину, и как давай наяривать! Потом перевернул – и по новой. Не разбирая, в какое отверстие бедную девушку имеешь. Я, наверное, раз семь кончила, как десятиклассница. А попка, между прочим, до сих пор болит… Разворотил там все, аж, по-моему, до кровищи…
Глеб, бедолага, покраснел.
До самых корней волос:
– Слышь, Тат… Ты извини меня, дурака. У меня просто женщины два месяца не было. Я ж только что из Чечни…
– Ты что, с ума спрыгнул, – «извини»! Я такое «извини» тебе устрою!! Я ж говорю – семь раз кончила, такой кайф получила, а он – «извини»… Ой… – Татка распахнула еще шире свои и так невозможно большие серые глазищи. – Ой… Два месяца?! Ты что, серьезно, два месяца ни с кем не трахался? Вообще?!!
Глеб неожиданно расхохотался.
– Ну ты, Наташка, даешь… Я ж тебе говорю, только вчера из Чечни прилетел, из командировки. Кого я там трахать мог, Басаева, покойничка, что ли? Или самого Масхадова?
– Бедненький… – Татка гибко соскользнула к нему на пол, потерлась носом о загорелое плечо, потом скользнула ниже и, преодолевая слабое сопротивление, начала деловито расстегивать болты на стареньких домашних «ливайсах». – Бедненький… Два месяца! А я-то, дура… Сейчас-сейчас… Ой, какой он у тебя красивый, я ночью-то и не разглядела…
Глеб откинулся назад и оперся голой спиной о любимое кожаное кресло. Сопротивляться было лениво, да и, честно говоря, бесполезно. Пусть ее радуется девка…
И голова, к тому же, прошла.
Думать о будущем почему-то не хотелось совершенно…
Рассчитывать на то, что Татка помимо всего прочего еще и завтраком приличным накормит, увы, не приходилось. От таких роскошных телок сосисечно-яичных дел ждут только законченные кретины. Впрочем, кретинам такие телки, как правило, и не попадаются.
Или сбегают от них впереди собственного визга.
Чашечка кофе, сигаретка, умелый макияж, легкий поцелуй в щечку…
Каменное лицо охранника на лестничной клетке: он что, интересно, здесь всю ночь простоял, бедолага?
– Пока.
– Пока, мой сладенький…
И – цок-цок-цок – каблучки по ступенечкам…
Глеб еще немного постоял, потом захлопнул дверь и побрел на кухню: совать сосиски в микроволновку.
А что делать?
Жрать-то хочется…
А в Останкино буфет только в двенадцать часов открывается.
Ждать и ждать…
Глава 3
Родная редакция встретила Глеба изощренным женским матом: Ленка Скворцова, звезда эфира, любимица бабушек и мечта сексуально озабоченных тинэйджеров всей нашей необъятной Родины, общалась с искренне любимым начальством.
Без мата Ленка обходилась только в двух случаях: в прямом эфире и когда интервьюировала больших шишек.
Большие шишки относились к ней, как бабушки и как тинэйджеры одновременно.
Но приставать даже и не пытались.
Слишком свежа в памяти была давняя история, когда Леночку один такой депутатско-министерский деятель решил разложить прямо на столе своего роскошного кабинета. Девушка сделала вид, что расслабилась и собралась получать удовольствие, но в самый ответственный момент так двинула острой коленкой чуть пониже предмета депутатской гордости, что тот даже заорать как следует не смог.
Только воздух ртом ловил минут эдак пять-десять…
А Ленка тем временем, воспользовавшись паузой, деловито привела себя в порядок и очень внятно обрисовала недоумку свой рабочий график: там значились встречи и беседы с такими людьми, фамилии которых произвели на скудный депутатский умишко впечатление даже большее, чем вполне себе симпатичная Леночкина коленка – на депутатские яйца.
Депутат сник.
Правда, общения с Каналом избегать начал, но это уже его личные проблемы.
У Канала таких ньюсмейкеров – за пятачок пучок.
Глеб остановился послушать.
Было чему поучиться.
Но Ленка неожиданно оставила начальство в покое и повернулась в его сторону.
– А ты что здесь хлебало растопырил? Привез что толковое? Если кому в дневной эфир отдашь – яйца оторву и в задницу вставлю, понял?! А если у этой сучки крашеной из «ночных» появится что-то, что я не отсмотрела, – еще и член на пятку пришью – чтоб как ссать, так разуваться. Понял меня?
Глеб поднял левую бровь домиком и выразительно посмотрел звездочке прямо в глаза.
Потом – ниже.
Лифчиков Ленка не носила принципиально, и темные соски отчетливо выделялись под тонким светлым шелком как всегда эффектной блузки. Одеваться Ленка любила.
И умела.
Как, собственно говоря, и раздеваться – в случае необходимости.
Потом Глеб снова поднял глаза и отчетливо, по слогам, произнес:
– Сквор-цо-ва… Не пиз-ди…
Ее будто ударили.
Яркие желто-зеленые глаза, знакомые всему взрослому населению Российской Федерации, неожиданно беспомощно округлились, тонко очерченный рот, равно привыкший к матюгам и чеканным формулировкам эфира, беззвучно открылся, точеные, даже на вид твердые груди, казалось, сейчас прорвут тонкую ткань блузки и возмущенно выстрелят темными заострившимися сосками прямо в Глеба.
А потом она тихо рассмеялась и уткнулась лбом в подбородок обидчика.
– Господи, Ларин… Какой же ты молодец, что вернулся… Не пропадай никуда, ладно? И загляни ко мне в кабинет часика через два, сюжет твой обсудим. Минуты три дам без разговоров. Наверняка ведь гвоздь какой-нибудь привез, да, Глебушка?
Глеб тихо погладил Ленку по густой каштановой гриве, в которую была тайно влюблена одна и тихо ненавидела другая половина телевизионной аудитории.
– Привез, конечно, привез… Устала, девочка?
– Устанешь тут… – Звезда неожиданно совсем по-детски хлюпнула носом. – С такими мудаками работать…
И резко развернулась в сторону с интересом наблюдавшего эту сцену шефа отдела информации, с которым и общалась вплоть до появления вернувшегося из командировки обозревателя.
– А ты, если еще раз ко мне этого мудака пришлешь, который, блин, вместо того, чтоб инфу качать, пытается «джинсу» поэфирить, я тебя лично…
Дослушивать, что сделает в этом случае разъяренная Скворцова с информационным боссом, Глеб не стал.
Пошел к себе.
Дел было – как всегда – выше крыши.
Но не выше башни.
Потому что башня, даже такая, слегка подгоревшая, все равно была превыше всего.
Кто бы что об этом ни думал.
В кабинете, который Глеб делил с обозревателем отдела культуры, знатоком эзотерики и близким другом всех колдунов России, умницей и алкоголиком Ваней Шацких, не было никого, кроме храпа Художника.
Потому что, судя по густому запаху перегара, самого Художника здесь тоже не было.
И нескоро появится.
Впрочем, это как будить.
Глеб брезгливо потянул ноздрями и полез на подоконник – включать кондиционер. А то запах такой, что хоть святых выноси.
Впрочем, святость и телевидение – две штуки несовместные.
Специфика профессии…
После этого он взял Сашку за шиворот и крепко дернул. Тот застонал и открыл мутны очи. В них читалось только одно желание.
Помереть.
Немедленно.
Все правильно: надо знать, как будить. Глеб жестом показал в сторону стола Шацких и демонстративно закурил.
Художник застонал еще громче.
– Глеб… братушка… опохмелиться надо… помру ведь…
Но братушка продолжал хранить гордое молчание. Курил, манерно выпуская сигаретный дым: то колечками, то разбивающей их к чертовой матери тоненькой фиолетовой струйкой.
– Глеб… Ну не издевайся, гад… Знаю ведь, что есть… дай… помру, на одних венках разоришься…
Молчание.
– Глеб… ну, пожалуйста…
Опять молчание, только на этот раз сопровождаемое выразительным жестом: мол, ну-ка, проваливай из-за стола, ирод. Мне работать надо.
– Глеб…
Чего человек напрягался, было совершенно непонятно.
Ведь даже ребенку ясно: пока хозяйский стол не освободит, – и слова не дождется.
Сашка с трудом отлепил задницу от начальственного кожаного кресла, после чего, скрипя всеми суставами и стеная, кое-как добрался до стола Шацких.
– Глеб… Глебушка… ну теперь-то – дашь?
Но Глеб сначала спокойно и деловито уселся на свое рабочее место.
Сдул со стола и компьютера пыль и пепел.
Остался не удовлетворен результатом и, достав из кармана пиджака белоснежный носовой платок, начал заботливо протирать поверхности: сам стол, монитор компа, клаву…
– Глеб… ну… Уйду на хрен я от тебя, сволочь… в «Утреннюю почту» уйду… У Юрки всегда есть… и девки у него красивые… а у тебя одни, блин, спецназовцы да моджахеды… выпить нечего, поиметь некого…
Глеб задумчиво пожал плечами.
– Да уходи на здоровье. Куда угодно. На хрен ты кому нужен, такой красивый. А «Утреннюю почту» – это тебе, алкашу, для справки – года три как прикрыли…
Художник уже даже не стонал.
Скулил.
– Блин… Глеб… Ну, хорош издеваться… Дай…
– Да где ж я тебе ее возьму, чудак ты человек. Знаешь ведь, я не опохмеляюсь. Никогда.
Сашка тихо завыл.
– А времени сколько?
– Пол-одиннадцатого. Буфет открывается в двенадцать. Терпи.
Художник молча обхватил голову руками.
Глеб понял, что переборщил.
И правда ведь, помереть может.
Сдуру-то.
– Погоди. Сейчас у Шацких посмотрим. Может, у него что есть.
В Сашкиных глазах мелькнула безумная надежда.
– Где?
– Да хрен его знает… Он обычно либо в столе, либо в сейфе хранит. Надеюсь, что в столе, он же не знал, что мы с тобой сегодня в контору приедем…
Но в столе нашелся только побуревший от постоянного употребления стаканчик да ссохшаяся половинка лимона. Ваня, по старой привычке, лимоном коньячок не заедал.
Засасывал.
Уж больно шкурки лимонные не любил.
Говорил, горчат слишком сильно.
И еще что-то, насчет неправильной ауры порезанного кружочками цитрусового.
Глеб не прислушивался.
Ваня – человек, конечно, хороший, но иногда на него такая хрень накатывала…
Без стакана не разберешься…
Но, стакан-то как раз был.
А вот чего в него налить – не было.
Абыдна-а-а…
– Все, Сашка, – Глеб развел руками. – Либо у него нет ничего, либо – в сейфе. А ключ он всегда с собой уносит, во избежание как раз таких вот случаев…
Художник, тяжело дыша, с ненавистью смотрел на тяжелое металлическое чудовище.
Казалось, он может раздавить его голыми руками.
Но это была иллюзия.
Если б мог, то раздавил бы.
А так…
Дверь кабинета тихо заскрипела и открылась. На пороге стоял Рустам – директор, осветитель, все вместе.
Друг.
Младший.
– Привет, что пригорюнились?
Глеб пожал плечами, похлопал себя по карманам в поисках сигарет.
– Да вот… драма-с… Художник помирает, опохмелу просит. Нет, чтоб ухи попросить…
– Понятно… А опохмела, естественно, нету… все выжрато вчера…
Глеб наконец-то обнаружил курево.
Пачка «Парламента» лежала там, где ей и было положено: у неработающего монитора.
А он по карманам искал…
Курить, кстати, надо бросать.
Три пачки в день.
Перебор.
– Да, может, он и есть, опохмел-то… В сейфе. А вот ключа от сейфа – уж точно нет. Видишь, – кивок в сторону оператора, – медитирует…
Рустам хмыкнул. Сашкины муки были ему абсолютно непонятны. Сам-то он никогда не перебирал.
Не любил это дело.
– Какой из сейфов? Этот?
Глеб кивнул.
– Он, родимый…
Рустам подошел к металлическому ящику, любовно потрогал замок, поцокал языком, потом вернулся к столу начальника. Взял коробочку скрепок, выбрал самую толстую, разогнул, потом снова согнул, но уже по-другому, по-хитрому.
И опять направился к старому металлическому ящику.
Через пару минут в замке что-то победно щелкнуло.
Рустам потянул дверцу на себя – прямо за ней стояло то, ради чего Сашка был готов хоть прям сейчас умереть.
На две трети полная бутылка весьма неплохого армянского коньяка.
Не «Ахтамар», конечно.
Но, учитывая сложность текущего момента…
– Ладно, опохмеляйтесь. Я пойду в бухгалтерию, надо командировочные оформить. Ваш оклад с депонента получать?
– Обязательно. – Глеб с завистью смотрел, как Сашка Художник, словно ребенка малого, качает в руках заветную бутылочку. – Только погоди немного.