— А вот, кстати, и сам старик. — Монах указывал на каменную статую у окна, облаченную в шелковую мантию и остроконечный колпак, расшитый звездами и знаками планет. Волшебник стоял вполоборота, чуть согнув ноги и вытянув вперед правую руку. Когтистые пальцы располагались так, будто держали нечто невидимое. На бородатом лице застыло выражение крайнего удивления. Густые брови взлетели на самый лоб, глаза выпучены, тонкогубый рот округлился в неровном «о».
— Ага! Значит все-таки окаменение, — удовлетворенно кивнул Джу. — Чернокнижник получил по заслугам. Самое забавное, что он еще жив.
— Сейчас мы это исправим, — Эдгар сорвал со стены огромный боевой топор и, подскочив к статуе, нанес мощный удар. Во все стороны брызнули каменные осколки. Что-то темное вырвалось из перерубленной шеи и с горестным криком ринулось к потолку.
— Вот и конец, — Джу Шван пнул ногой каменную голову мага: та оказалась на редкость непрочной и треснула. Из отверстия принялись выползать здоровенные черные тараканы. — Странно только, что захватчики сами не расправились с колдуном.
— Наверное, им было не до того, — Эдгар стер выступивший на лбу пот. — Грабеж отнимает много времени…
— Помолчи! — Монах настороженно озирался. — Что-то не так.
— В каком смысле? — удивился Эдгар. — Я ничего не чувствую.
— Замок. С ним что-то происходит, — монах приблизился к стене, приложил ладонь. — Нагревается! Она нагревается!
— Ты же не хочешь сказать…
— Вот почему они не убили его! — монах затравленно озирался. — Это еще один излюбленный трюк колдунов. Они возводят свои замки из волшебного огня, чтобы и в посмертии отомстить недругам. Жизнь старого прохиндея, словно печать, держала пламя в повиновении. А теперь, когда он умер, здесь разверзнется ад.
— Быстрее! — Эдгар схватил Джу Швана за руку. — В соседней комнате есть волшебное зеркало! Оно открывает путь в пещеры под замком.
— Постой! Откуда ты… — начал было монах, но заметив, что ковер на полу начинает тлеть, резво бросился вслед за Эдгаром.
Они вихрем пронеслись через дымящийся коридор и ворвались в соседнюю комнату.
Огромное зеркало было намертво вплавлено в стену. Замысловатая серебряная оправа являла зрителю образы демонического мира, бесов и чудовищ, пожирающих грешников.
— Мило, — оценил Эдгар. — Старик определенно был веселым, жизнерадостным человеком.
— И что теперь?! — раздраженно поинтересовался Джу. — Ты притащил меня в эту комнату, чтобы любоваться на произведения искусства? Сделай же что-нибудь!
— Сейчас, — Эдгар подошел к зеркалу, ухватился за увенчанную рогами голову монстра в нижней части оправы и повернул ее. В то же мгновение темная поверхность зеркала пошла рябью. Отражение в стекле изменилось. За мерцающей гранью проступили контуры другого помещения.
— Быстрее! Мои пятки уже начинают поджариваться! — Монах шагнул вперед. Эдгар следом.
И вовремя. Еще мгновение, и комнату, которую они только что покинули, поглотило пламя.
Место, в котором оказались компаньоны, выглядело не просто старым, а каким-то первозданным. Огромная пещера, похоже, имела естественное происхождение, но затем кто-то выложил пол огромными плитами, утвердил в своде мощные цепи и подвесил на них причудливые кованые светильни.
— Смотри! — монах тронул Эдгара за руку.
Пол и стены пещеры покрывали картины, сходные тематикой с оправой зеркала, только более разнообразные и выполненные менее искусно.
В центре пещеры имелось небольшое возвышение, обложенное камнями.
— Интересно, — Джу подошел поближе. — Похоже, здесь совершались ритуалы, связанные с призывом обитателей нижних миров. Вот отверстия для свечей, а эти вмятины в центре напоминают по форме человеческую фигуру. Смотри! На полу есть остатки магических построений. Правда, мел почти стерся — ничего не разобрать. А вот и засохшая кровь. — Монах наклонился поближе к странному возвышению и тут же отпрянул. — Девять небес! Какая темная аура у этого алтаря!
— Призыв? — Эдгар нахмурился. — У меня такое странное чувство, как будто все, что сейчас происходит, уже было. Этот круг, пещера и…
— Ну да, призыв, — кивнул монах. — Некоторые черные маги вызывают тварей из нижних уровней мира, чтобы те выполняли их поручения. Общаться с демонами?! Отвратительно! Хороший заговоренный посох и старые добрые боевые мантры — вот что нужно для разговора с исчадиями преисподней.
— Исчадия… да, — Эдгар стоял с закрытыми глазами и медленно покачивался.
— Это место — точно щель в двери, за которой раскинулись владения мрака. — Монах дотронулся до своей груди. — Я чувствую беспокойство моих пленников… Эй! Что ты вытворяешь?
Эдгар не слышал. Словно во сне, он вошел в каменный круг и медленно опустился на колени, затем лег ничком. Округлости его тела очень точно совместились с вмятинами в полу.
— Постой! Не делай этого! — Джу Шван бросился к компаньону, попытался оттащить его в сторону, но Эдгар будто прирос к скале. — Глупец! У тебя есть…
Пещера вздрогнула. Огни светилен вспыхнули яростно и ярко, словно хотели вырваться из своих железных узилищ, а затем потухли. В сгустившемся мраке отчетливо проступили линии магической фигуры. Их багровый свет, точно кровавый прибой, омывал лежащего на алтаре человека.
Человека ли?
— …выбор, — Джу Шван печально вздохнул, поспешно отступил за пределы каменного круга и, устроившись прямо на полу, принялся ждать.
Эдгар сильно изменился. Он существенно вырос, обогнав непорочную жрицу Аршатри, а шириной плеч теперь не уступал циклопу; грудь и живот укрыла костяная броня, руки удлинились, свесившись до самой земли, ноги вывернулись коленями назад, ступни потеряли в количестве пальцев, зато сильно прибавили в когтях.
— Свободен! — взревел новый Эдгар. — Наконец-то!
В три огромных шага он приблизился к сидящему монаху и навис над ним, рогатый и страшный.
— Значит, это ты охотился на моих братьев?
— Как видишь, — Джу Шван поднялся и спокойно взглянул в горящие глаза демона. — Теперь, хвала богам, моя охота подходит к концу.
— Ты не кажешься удивленным, — Эдгар отступил на шаг, и пол под его ногами треснул, точно перезрелый плод.
— Конечно, нет. Ведь я с самого начала знал, кто ты.
— Неужели? — Хвост демона резко хлестнул по земле, поднимая снопы искр. — Откуда?
— От уважаемого Абстандилуса, конечно. В последние годы старик окончательно помешался на превращениях. Зная это, я хотел попросту обменять тебя на Жезл Власти, который давно стремился заполучить чародей. Однако Абстандилус был слишком алчен. Он радушно принял меня, согласившись на обмен, но затем, улучив момент, немедля атаковал, применив свое излюбленное заклинание превращения. «Я выполню сделку! — сказал он, смеясь, в то время как я, беспомощный и жалкий, барахтался у него на ладони. — Ты получишь то, за чем пришел». И перенес меня в лес, прямиком в дупло того самого дерева, которое так переживает из-за прыщей. Мое положение было бы не из лучших, не предусмотри я такой поворот заранее. Заговор обладания, наложенный на Жезл Трансмутаций, должен был обратить артефакт против того, кто насильно завладел им. Став жуком, я спокойно отправился на поиски, зная, что первый же опыт с новой игрушкой станет для колдуна последним. Ну а дальше тебе все известно. Заклинания утратили силу, герои и чудовища принялись разносить остров, а почтенные волшебники устроили грызню в замке. Это они разорили покои Абстандилуса — дрались из-за наследства колдуна.
— Итак, ты знал, что он — это я, — в рокочущем голосе демона прорезались неуверенные нотки, свойственные прежнему Эдгару. — Почему же не напал раньше?
— Я думал, это очевидно, — развел руками Джу. — Ты был человеком и, насколько я успел понять, неплохим человеком, ничего не подозревающим о своей двойственной природе. Убей я тебя тогда, коварно, беспричинно — и моя карма никогда не очистилась бы… Мне ничего не оставалось, кроме как дать тебе выбор. Двойная трансмутация предоставляла такую возможность. С одной стороны, я никогда бы не смог выполнить свой обет, но с другой — обрел бы нового друга. Однако чуда не случилось. Тварь, заключенная в человеческом теле, победила. И теперь я намерен добавить еще одну татуировку к своей коллекции. Защищайся!
Монах сплел пальцы в священной мудре, и его окутала шафрановая аура божественной мощи. Светящийся кокон издавал низкое мерное гудение, точно внутри роились тысячи деловитых пчел. Звук усиливался, нарастал. Вот сейчас оболочка прорвется, и маленькие золотые насекомые рванутся к врагу, чтобы жалить, жалить…
У лучника или пращника нет возможности остановить свой снаряд в полете. Отпущенный на волю, он неудержимо рвется к цели. Другое дело — волшебники. Джу Шван запнулся на полуслове, и накопленная для атаки мощь растаяла без следа. Сквозь оранжевый барьер магического щита монах с недоверием уставился на уродливую фигуру демона. Двенадцатый не двигался. Руки безвольно повисли, плечи опустились. Увенчанная рогами голова свесилась набок. Тонкие бескровные губы шевельнулись.
У лучника или пращника нет возможности остановить свой снаряд в полете. Отпущенный на волю, он неудержимо рвется к цели. Другое дело — волшебники. Джу Шван запнулся на полуслове, и накопленная для атаки мощь растаяла без следа. Сквозь оранжевый барьер магического щита монах с недоверием уставился на уродливую фигуру демона. Двенадцатый не двигался. Руки безвольно повисли, плечи опустились. Увенчанная рогами голова свесилась набок. Тонкие бескровные губы шевельнулись.
— В-в-вы-выбор?
В гулкой тишине первобытной пещеры чуткий слух монаха уловил тихий мелодичный шорох. Это осыпалась чешуя.
Далия ТРУСКИНОВСКАЯ, Вячеслав ДЫКИН Гусарский штосс
Вы, братцы, хвастаетесь тем, как воевали в двенадцатом году на суше. А я вот на воде с Бонапартом воевал, хотя никакой не моряк, плаваю не лучше топора, а фрегаты, корветы и прочие дома под парусами видал до того разве что на расстоянии в четверть версты. Особого доверия они мне не внушали — неповоротливы, во всем зависят от ветра, то ли дело конный строй!
Но тут надобно признаться в том, что сам-то я гусар. Иначе черта с два поймете вы, какая Аристотелева логика владела мною в ту диковинную ночь, когда я, ставши капитаном поневоле, вел по совершенно не знакомой мне протоке, отдавая команды, смысла коих сам не разумел, самое славное судно российского шхерного флота, нумер оного позабыл, а имя ему, известное по всей Балтике, было «Бешеное корыто».
Я служил в черных гусарах… ага, признали наконец за своего! И по сей день оставался бы я в нашем замечательном Александрийском полку, но был несчастливо ранен в сражении у Фридланда, том, где треклятый Бонапарт ловко подловил на ошибке нашего не менее клятого всеми чинами, от барабанщиков до полковников, Бенигсена. Горько рассказывать, как мы отступали и жгли переправы. Там-то меня и поймали две пули, да обе — в левое колено.
Итогом позорного поражения нашего был Тильзитский мир с Бонапартом. Но я о нем узнал с большим опозданием — пока меня везли на телеге, кое-как перевязав колено, сделалась со мной страшная горячка, и очнулся я от нее уже в Риге, куда доставили многих наших раненых и роздали по обывательским домам. Тильзит и Аустерлиц — вот два имени, которые меня и мертвого поднимут из могилы, едва услышу с того света, что вновь они грозят России…
Семейство, в которое меня поместили, состояло из главы, достойного и богатого купца, взявшего в жены местную дворяночку, детей их — восьми душ, каких-то старух-родственниц, а также молодой вдовушки Минны, сестры супруги купеческой. Надо ли говорить, с каким усердием ухаживала за мной Минна и какими страстными взорами обменивались мы, полагая, будто нас никто не видит. За взорами последовали и поцелуи, я потерял голову, но Минна была умнее и сметливее меня. Все это кончилось законным браком, и вот я, выйдя в отставку в чине поручика, стал мирным рижским обывателем.
Рижская жизнь имела свои прелести. Зиму мы проводили в городе, летом жили на мызе, навещали соседей, я купил хорошую лошадь, дал ей обычное имя Баязет и объездил верхом все окрестности. Вместе с Минной мы посетили всю ее родню в Курляндии, которая лет за десять до того по просьбе тамошнего дворянства присоединилась к Российской империи. Кроме того, я очень удачливо играл…
Страсть к карточной игре завладела мною очень рано — мне, кажется, и тринадцати не было, когда я сорвал свой первый банк. Меня из баловства обучил играм родной дядя, младший брат матери моей, а до совершенства я дошел, уже вступив в службу.
Черные гусары — игроки отчаянные, а я смолоду полагал, будто благородные правила, принятые в нашем полку, распространяются на всю Российскую империю. Вот и попался в когти к тем промышленникам с большой дороги, коих четыре короля карточной колоды кормят куда вернее, чем все земные короли вместе взятые. К счастью, я, хотя и продулся основательно, больших глупостей не наделал — стреляться не стал и векселей не подписывал. К тому же у меня хватило ума, осознав свое несчастье, сразу скакать к эскадронному командиру и во всем ему покаяться. Был я изруган нещадно, а потом собрались старшие товарищи и придумали замечательную ловушку.
У карточных шулеров есть милый обычай — когда обыграют они вчистую молодого человека из хорошей семьи, то предлагают ему вступить с ними в долю, учат его всевозможным кунштюкам, и он, изрядно запуганный, помогает им заманивать таких же простаков, каким был сам до встречи с подлецами. Я был молод, горяч и крепко зол на шулеров, поэтому удалой замысел командира моего принял с восторгом, вошел в шулерское общество, усвоил многие приемы, а потом произошло громкое разоблачение, изгнание гнусных обманщиков из городка, где стояли мы на зимних квартирах, и деньги, мною проигранные, ко мне вернулись.
От любви к карточной игре меня это не избавило, зато научило разумной осторожности при выборе партнеров. Однако карты не могли заменить мне счастливой полковой жизни.
Так вот, Бонапарт форсировал Неман, и началась война, но мы, сидя в Риге, сперва имели смутное понятие о его планах. Многие рижские купцы и богатые бюргеры, имевшие мызы на левом берегу Двины, даже не торопились возвращаться в город. Однако настал роковой день — двадцать восьмое июня. В день этот сделалось известно, что французы идут на Ригу.
О непобедимости войска Бонапартова к тому времени знали все, включая глухих старух из Экковой богадельни. Дело предстояло серьезное. На Блинном бастионе поднят был багровый флаг, что означало объявление военного положения в городе и в Цитадели. И началась обычная для такого случая суета. Жители форштадтов кинулись спасаться под защиту городских валов и пушек, пройти по улицам стало невозможно от тесноты. Повеяло истинной тревогой. Надо признать, во мне сия обстановка оживила восторг юных лет, свойственный всякому, кто хоть однажды готовился к бою. И я, в понятном волнении военного человека, прежде всего постановил развязать себе руки, а именно — отправить подальше от Риги мою Минну и детей. Три дня спустя я уже провожал ее через Александровские ворота, осыпал поцелуями заплаканное лицо, а также поочередно брал на руки малюток наших.
Много бед несет война, но есть в ней и блаженные мгновения. Когда ты убеждаешься, что семейство твое благополучно тебя покинуло и находится в безопасности, в груди вспыхивает радостный огонь, ты снова молод, рука тянется к сабельному эфесу, а запах пороха слаще всего на свете.
Карета жены моей и сопровождавшие ее телеги с домашним скарбом влились в бесконечный обоз — не одно мое семейство покидало город. Я, сидя на Баязете, смотрел ей вслед, пока она не растаяла вдали.
— Чего уж тут стоять, барин, поедем домой, — сказал Васька.
Этот Васька был моей казнью египетской по меньшей мере десять лет, чумой и холерой в образе бойкого рыжего денщика. Сто раз я уж готовился избавиться от него — да только в той битве под Фридландом он, сам раненый, выволок меня из-под огня, и никуда уж я не мог от него деться. Так он, оставив вместе со мной полк, и жил при мне в Риге, не принося решительно никакой пользы. Не мог же я считать пользой то, что Васька сопровождал меня в конных моих прогулках по Курляндии на упряжном мерине Таракане. Постоянные пререкания с соседями из-за амурных Васькиных поползновений на добродетель молоденьких горничных тоже меня не радовали. Что он умел делать с непревзойденным искусством — так это чистить башмаки и сапоги. Также Васька отлично варил гречневую кашу, умел выбрать на рынке наилучшую квашеную капусту и в смутные минуты моей жизни непонятно откуда добывал полуштоф настоянной на лимонных корках или на чем ином водки.
Близость военный действий переменила совершенно и Ваську. В глазах его вспыхнул тот же огонек, что и в моих, и та же радость была на лице — радость избавления от полудюжины женщин, которые своей любовью к порядку и хозяйственными хлопотами делали порой мой домашний очаг вовсе невыносимым.
— Поедем, — уныло согласился я. Совесть моя повелевала еще некоторое время сохранять хотя бы видимость уныния. Но душа уже летела к рижским моим приятелям — таким же, как я, отставным воякам, которые мечтали вновь встать в строй.
Не я один застрял в Риге, связанный по рукам и ногам арканом Гименея. Я познакомился с отставным артиллерийским подпоручиком Семёном Воронковым, с отставным пехотным капитаном Новосельцевым, с отставным драгунским корнетом Суходревом. Все они с превеликой радостью выпроводили семейства свои и теперь снаряжались на войну.
Все мы имели намерение вступить в бюргерские роты, то бишь в отряды «военных граждан». Мы знали, что эти роты, составленные из потомственных штатских людей, будут мало к чему пригодны, разве что к несению караулов, заготовке продовольствия, присмотру за тем, как в городе исполняют приказы коменданта. Такое их положение как будто не давало шансов переведаться с неприятелем, но с чего-то же мы должны были начать.