При необходимости я умею выражаться не хуже господ Жуковского и Карамзина, это вам весь Александрийский полк подтвердит.
— Благодарю, Бушуев. Но кто ж это приплыл? — полюбопытствовал Бахтин. — Ванечка, свет мой, вы не приметили — что-то приплыло?
— Нет, Алексей Гаврилович, вода была чистая, ничто поверху не плавало, — бойко отвечал юный Савельев.
— Будет вам, господа, — вмешался лейтенант Иванов. — Мы, Бушуев, пришли. Пришли из Роченсальма. Там, а также в Свеаборге приняли мы на борт подкрепление и пошли к Риге. За нами идут товарищи наши, едва ли не весь российский шхерный флот.
— Шхерный флот? — переспросил я.
— Расскажите, Ванечка, — велел Бахтин.
Савельев, как потом выяснилось, совсем недавно выпущен был из штурманского училища. Вся наука еще крепко сидела в белобрысой его голове, и он обожал флот ничуть не менее, чем я в свои шестнадцать — Александрийский полк.
— Шхерный флот, как мы полагаем, на Балтике был всегда, со времен Олеговых и Рюриковых, но историю нынешнего мы считаем со шведской войны тысяча семьсот восемьдесят восьмого года, — сказал юный штурман. — Военные действия разворачивались тогда в финляндских шхерах, от Биорке-зунда до полуострова Гангут. С самого начала обнаружилось, что шведы приготовили множество гребных судов, которые одни только и могут ходить по шхерам, ибо парусное судно требует пространства для маневра, а на веслах развернуться можно в любом закоулке. Тогда начальство наше спохватилось и тоже стало спешно строить гребные суда нового образца. Прежние гребные фрегаты, несущие до сорока пушек, заменили на корыта…
— Ванечка, — прервал его Бахтин. — Подробности хозяину нашему не важны. Вы дали достаточное общее представление о шхерном флоте, осталось добавить, что в шведскую войну он славно бил врага у Фридрихсгама, у Роченсальма, у Выборга и в Биорке-зунде.
Я кивнул. Господь послал мне заносчивых постояльцев, но выставить их среди ночи я не мог. Очевидно, мундир Александрийского полка им не внушил уважения, это было прескверно, однако я смолчал, постановив, что еще посчитаюсь со своими драгоценными гостями. И особливо с Бахтиным. Самый вид его вызывал желание немедленно сказать ему дерзость и предложить переведаться хоть на шпагах, хоть на саблях, хоть на пистолетах.
Пока гости привели себя в порядок и улеглись, пробил второй час ночи. Наутро же Ваське следовало бежать на рынок и запастись продовольствием на шесть голодных ртов, включая собственный.
После раннего завтрака мы все отправились в порт. Бахтин спешил убедиться, что с обеими канонерскими лодками, экипажи коих он возглавлял, всё благополучно, матросы сыты и довольны, происшествий за ночь не случилось. Я же торопился к своей роте, потому что, с одной стороны, тревоги у нас стало поменее — было кому защищать порт и без нас, но, с другой стороны, прибавилось хлопот — флотилия фон Моллера растянулась, как мне потом объяснили, на половину Балтики, и канонерские лодки все шли и шли. Последняя прибыла уже в самом конце июля. Надо было их принимать, устраивать быт офицеров и матросов, обеспечивать связь между гарнизонным начальством и моряками, так что половина роты, охраняющей порт, уже исполняла курьерские обязанности.
На сей раз я оставил Баязета дома и шагал пешком, вровень с моряками, хотя колено мое после вчерашней беготни ощутимо давало о себе знать.
— Сеславин! — восклицал Бахтин, приветствуя очередного сослуживца. — Как на твоем корыте? Дурасов! Наконец и твое корыто пожаловало! Сэр Джон! Уотс эбаут йоур трус?
И так бойко зачастил по-аглицки, что природному британцу впору.
— Вместе с нами идут аглицкие суда. Они также будут защищать Ригу, — объяснил милосердный Иванов. — А язык аглицкий многие наши офицеры знают. А вот и корыто наше. Тут мы с вами до поры простимся, Бушуев.
— Кой черт занес меня на эту галеру! — воскликнул Никольский, глядя на канонерскую лодку с плохо скрытым неудовольствием. И его можно было понять — место, где провел в тесноте несколько суток, особой любви вызывать не может.
Я лишь пожал плечами, запомнив на всякий случай, что сие судно, кроме как корытом, также галерой именуется.
Новоявленные домочадцы мои небрежно раскланялись, и минуту спустя я уже не понимал, куда они подевались. Лодки, стоявшие у рижского берега и уже курсирующие дозором вблизи противоположного берега, все для меня казались на одно лицо. И я здраво рассудил, что, куда бы они ни направились, а ночевать вернутся ко мне.
— Барин, барин! — позвал меня Васька.
— Ты где пропадал? — спросил я.
— Я, барин, с матросами толковал. Знаете, как зовется большая лодка, на которой господин Бахтин капитаном?
— У этих лодок нет имен, дурак. Им не положено.
— Ан нет! Зовется она «Бешеное корыто»!
— За что ж ее так прозвали?
— Сказывают, во всех боях она впереди, и господин Бахтин собрал у себя всех самых отчаянных — и матросов, и канониров! И лезет он на этом «Бешеном корыте», не слушаясь старших командиров, в самые опасные места.
— Ну что ж, — отвечал я, — хоть это радует…
Ибо мое отношение к Бахтину с его подчиненными, включая молчавшего, как столб, Никольского, нуждалось в приятных сведениях, чтобы оставаться достойным хозяина дома, где эти господа поселились.
Канонерские лодки уже вовсю патрулировали вверх и вниз по Двине, отгоняя и самим своим видом, и пальбой вражеские разъезды. Разведка наша донесла, что неприятель выше по течению переходит Двину. Сейчас же было отдано распоряжение поджигать Московский и Петербургский форштадты, но оно скоро было отменено, так как слухи о переправе французов не подтвердились. Комендант фон Эссен велел жителям предместий вернуться из переполненного города в дома свои. Однако сожжение форштадтов представлялось неминуемым. Фон Эссен распорядился вывезти из Рижской крепости все горючие вещества — смолу, деготь, скипидар. Все это было отправлено на форштадты вместе с тысячей просмоленных веревочных венков.
После нескольких сомнительных тревог явилась наконец и та, коей придали значение. В крепость прискакал главный курляндский лесничий герр Ренне и привез известие, что неприятель переправляется через Двину в семи верстах выше Риги. Фон Моллер получил приказание послать к месту переправы канонерские лодки.
Я не знаю, где нелегкая носила старого болтуна фон Ренне и откуда он прислал столь скоро гонца к фон Эссену. Гонец оказался обычным местным крестьянином на низкорослом коньке и подтвердил — точно, неприятель форсирует Двину! Это было уже в семь часов вечера. Фон Эссен приказал поджигать Московский и Петербургский форштадты. Послали полицейских и солдат предупреждать тех жителей форштадтов, что уже вернулись в дома свои. Народ потянулся обратно в крепость.
Стало темнеть, вечер выдался душный, небо обложили тучи, следовало ожидать ночной грозы. Незадолго до полуночи на реке появились лодки и встали, растянувшись в цепь — от крайних домов Московского форштадта до порта. В полночь грянула пушка — это был сигнал поджигать предместья.
Первым запылал Московский форштадт, за ним Петербургский. И тут же обыкновенный перед грозой сильный ветер обратился в сущую бурю и понес клубы дыма и горящие щепки прямо на рижские бастионы и равелины. Стало светло как днем, и жители, стоя на тридцатифутовых стенах, каждую минуту ожидали, что начнутся пожары и в самой Рижской крепости. А коли так — город беззащитен перед вражеским приступом.
Форштадты горели до утра, когда фон Эссен выслал пожарные команды и огонь был усмирен. Я с Васькой прибыл домой на рассвете, от усталости валясь с ног. Дома я обнаружил гостей своих, которые ругались отчаянно. Они всю ночь провели на реке, и лишь теперь фон Моллер часть экипажей отпустил для отдыха. В какой-то мере их злость объяснялась тем, что данный в начале войны зарок не позволял им напиться. Я же успел перехватить пару чарок — на том и держался.
— Мы ни черта не нашли, хотя поднялись не на семь, а по меньшей мере на двенадцать верст, — сказал Бахтин. — Я искал случая переведаться с неприятелем, но неприятель оставил нас с носом! Никто не форсировал реку, мы привезли весь боеприпас нетронутым. Проклятые немцы!
Нетрудно было догадаться, что он имел в виду фон Эссена с его штабом.
Я был зол не менее господ с «Бешеного корыта» и, возможно, искал, на ком бы свою злость сорвать. Для спора и ссоры годилось сейчас решительно все.
— Ваш господин фон Моллер тоже, поди, не русский, — возразил я. — А у нас не сплошь немцы, командир порта — Шешуков…
— Шешуков?! Ну, что такое контр-адмирал Шешуков? — спросил Бахтин, но как спросил! Товарищи его лишь руками горестно развели.
— Достойный офицер, георгиевский кавалер… — начал было я.
— Да он настоящего боя уже лет двадцать не видывал! — закричал Бахтин. — Разве что четыре года назад, как назначили его командовать корытами в Роченсальме, отбил атаку шведов, за что и сподобился «Анны» первой степени! А вице-адмиралом его на следующий год сделали, дабы побаловать старика и способнее назначить командиром Рижского порта!
— Достойный офицер, георгиевский кавалер… — начал было я.
— Да он настоящего боя уже лет двадцать не видывал! — закричал Бахтин. — Разве что четыре года назад, как назначили его командовать корытами в Роченсальме, отбил атаку шведов, за что и сподобился «Анны» первой степени! А вице-адмиралом его на следующий год сделали, дабы побаловать старика и способнее назначить командиром Рижского порта!
— Что бы стоило государю поставить тут вместо него Сенявина, — подал голос Иванов, который, как всегда, был спокойнее прочих. — То-то бы с Сенявиным повоевали!
Я насторожился — фамилия сия чем-то была мне знакома.
— Вы, Бушуев, знавали Сенявина? — с внезапным энтузиазмом вдруг спросил меня Бахтин. — Дмитрия Николаевича? Должны были знать! Мы, идя из Лиссабона, чуть не на год застряли на портсмутском рейде, но оттуда взяли курс на Ригу! Сенявин! Вы умудрились, живя в Риге, не знать Сенявина?
Какой-то бес вселился в меня — я уже ни в чем не мог согласиться с моряками. Во всяком случае, с Бахтиным.
— Да вот как-то не довелось встретиться, — сказал я с самым равнодушным видом.
Очевидно, иной бес, родственник моему, вселился в Бахтина — капитан-лейтенант от меня отвернулся, и все дальнейшее было сказано юному штурману Ване Савельеву, как если бы я вообще покинул комнату.
— До Риги, Ванечка, мы дошли в сентябре тысяча восемьсот девятого. Чаяли славы и чинов, а чем не угодили государю — Бог весть. Дмитрий Николаевич наш был отправлен в Ревельский порт командиром, а лучше бы в Рижский. Ведь как воевать рвался!
— Это ли для него должность? — возразил Никольский. — Для адмирала, который взял Санта-Мавру и Тенедос, одолел турок при Дарданеллах, турецкую эскадру у Афона разгромил? Эх, кабы не проклятый Тильзит…
Малость поспав, наутро я поспешил в порт — узнавать новости. Сгорело свыше трехсот домов — больше, чем рассчитывали в штабе, город был окружен дымящимися зловонными развалинами. Более десяти тысяч человек потеряли свое жилище, имущество и обратились в нищих.
Впоследствии говорили, что те пожары были не напрасны — отбили-де у врага охоту осаждать Ригу. Прусский корпус растянулся кишкой по дуге от Шлока через Олай до Кирхгольма, но о Риге, сдается, никто всерьез не помышлял — было много мелких стычек, да наши казаки усердно ловили фуражиров, посылаемых на правый берег Двины за провиантом. Когда войско неприятельское так растянуто, да еще местность, им занимаемая, для сражений неудобна — то лес, то болото, — сам Бог велит щипать его на всех флангах.
Тут-то и пошли в дело канонерские лодки, включая «Бешеное корыто». Тут-то я и взвыл от лютой зависти. Я принужден был сидеть в Риге, охраняя порт неведомо от кого, а постояльцы мои в одну прекрасную ночь ушли в поход. Несколько дней спустя стало известно — генерал Левиз атаковал левый вражеский фланг неподалеку от Шлока и продвинулся даже до Кальнцема. Потом, правда, отступил. Флот, выйдя в залив, поддержал его пушечной пальбой. «Бешеное корыто» прорвалось в устье Курляндской Аи, за ним и другие, но слишком далеко не зашли.
Очевидно, удачные рейды навели наших командиров на план, в исполнении коего я принял невольное участие. Нацелились они на столицу былого герцогства Курляндского — Митаву. А взять Митаву для нас теперь было бы делом чести — там находилась ставка Бонапартова маршала Макдональда.
И тут-то я прекращаю военную диспозицию и начинаю наконец рассказ о своем приключении.
Экипаж «Бешеного корыта» продолжал пользоваться моим гостеприимством. Не каждую ночь, разумеется, моряки проводили под моим кровом; бывало и так, что они жили там без меня, я же ночевал в порту. Исполнительность и расторопность мои были отмечены господином Шешуковым, и я даже сделал некоторую интендантскую карьеру — отвечал за снабжение кухонных судов провиантом. По мере возможности моряков кормили на берегу, где были развернуты походные кухни, и в Цитадели, при казармах. Но на кухонных судах всегда имелся запас провианта на случай длительной вылазки.
Именно поэтому я знал о всех затеях фон Моллера едва ли не ранее, чем Бахтин. К тому же при мне состоял Васька, в лице коего армия наша потеряла знатного разведчика. Соединяя наши сведения, мы бывали хорошо осведомлены о всех делах флотилии.
План, составленный фон Моллером и Бриземаном, утвержденный фон Эссеном, был таков: флотилия, возглавляемая «Торнео», выходит в залив, идет к Шлоку, находит врага в одном из прибрежных селений, выбивает его оттуда и захватывает плацдарм, где высаживает пехоту. Немного погодя часть канонерских лодок, имея на борту артиллерию и как можно более боеприпасов, идет от Риги к Курляндской Ае через протоку, соединяющую Двину и Аю. Этот отряд движется незаметно и становится виден противнику уже тогда, когда во весь весельный мах понесется вверх по Курляндской Ае к Митаве — это в худшем случае, а в лучшем — подкрадется незаметно к северной оконечности длинного Замкового острова, на коем стоит дворец герцогов курляндских, ныне — ставка Граверта и Макдональда. Суда же, которые ходили к Шлоку и высадили там пехоту, уйдут к Риге. И к Митаве, только с другой стороны, к предместью, подойдет через Олай та самая высаженная на берег пехота, чуть более тысячи человек, под командованием Розена, усиленная персоной фон Эссена. И одновременно начнется штурм с реки и с суши. План, на мой взгляд, несколько несуразный и опасный, ну да что с немцев возьмешь…
Я размышлял о том, что война затягивается, и о противоречивых сведениях, поступающих из армии нашей, сидя у себя дома, на Господской улице, в редкий час досуга. Васька накрывал на стол. Постояльцы где-то пропадали.
— Барин, а барин, — позвал меня Васька.
— Чего тебе? — не слишком любезно спросил я.
— Верно ли, что лодки пойдут в рейд по старице?
— Верно, а тебе какая печаль? Васька выглядел смущенным.
— Тут я, барин, со здешними потолковал. Нельзя вам по старице идти.
— Это отчего же?
— Там под водой кто-то засел и балуется.
— Ну, ты, Василий, совсем с ума сбрел, — отвечал я ему. — Кто ж может под водой сидеть?
— Нечистая сила, барин, — не слишком уверенно доложил он. — И для чего ж ей лодки не пускать?
— Не знаю, барин, а только так говорят.
— Дурья твоя башка, — ласково сказал я ему. — Рассуди сам: прежде чем составить план действий, господа офицеры совещались, спрашивали тех, кто вдоль берега и по Курляндской Ае ходил. По старице решено двигаться, во-первых, для скрытности, а во-вторых, потому что в устье Аи песочные наносы, там даже канонерская лодка с ее малой осадкой проходит с трудом. А на сей раз лодки будут тяжело нагружены пушками и бочонками с порохом, не говоря уж о ядрах. К тому же уровень воды в реке то и дело меняется.
Вот сколь грамотен я стал, слушая в порту разговоры моряков.
— А тех, кто по старице ходил, тоже спрашивали?
Я прошу отметить, что оба мы с Васькой ни разу более не употребили слово «плавать» относительно флотилии, а только «ходить».
— Избавь меня, Василий, от своих нелепых рассуждений! — воскликнул я. — Уж, верно, спрашивали всех, кто имеет касательство к реке!
— Не по душе мне, барин, эта затея, — хмуро отвечал он.
А надо сказать, что Васька мой совершенно не склонен к меланхолии, и обыкновенно его щекастая румяная хитрая рожа выражает бодрость духа и готовность к проказам.
— Ну, хорошо, растолкуй внятно, что там за нечисть обитает в воде, — потребовал я. — Как зовется, откуда взялась, чем опасна. И какого черта ей не пускать наши лодки?
По роже Васькиной я понял, что начал не с того конца. И впрямь, он же с местными водяными и русалками не знаком и намерений их знать не может.
— Кто тебе наболтал все это? — спросил я попросту.
— Да перевозчики.
— И ты все точно понял? До такой степени по-латышски намастачился, что уж метафизические беседы способен вести?
— Так не первый же год, — сообщил он. — Я тех перевозчиков давно уж знаю, они мне приятели.
— Это новость! — воскликнул я. — С чего ж они тебе приятелями вдруг стали?
Васька жался, вздыхал, кряхтел, но на неотступные расспросы мои ответил наконец, что лодочники его взяли в долю.
Вот тут я оторопел. Я совершенно не мог себе представить, какое общее дело объединило двинское братство перевозчиков с моим шалым денщиком так, чтобы с того им шла еще и прибыль. Еще четверть часа я пытал его — и действительность превзошла самые отчаянные мои подозрения.
— Я им дохлых кошек поставляю, — признался Васька. — И собак также…
— О Господи! — вскричал я и перекрестился. Тут же в памяти моей всплыл давний разговор с соседом, утверждавшим, что Василий похитил его старого кота.
— Да на что вам, барин, все это знать? — со вспыхнувшей во взоре надеждой спросил Васька. — Право, незачем! Ничего дурного от того никому не было! А что у меня приработок завелся — так я же не пил, не безобразничал на те деньги!..