— Нацисты имеют много детей. Они так планируют это.
— Я знаю, у них есть власть, правительство, образование, деньги, все. А у меня, кто должен бороться с ними, всего этого нет, а что есть, нужно сохранить для моей работы.
«Хорошо», — ответил он. — «В настоящее время, во всяком случае, детей не будет. А теперь, еще один практический вопрос. Вы знаете, что я не могу жениться на вас, пока я не получу телеграмму из Рино, штат Невада».
— Я не думаю, что вы должны когда-нибудь жениться на мне, Ланни.
— Почему нет?
— Потому что я не хочу связывать вас. Может быть, я смогу сделать вас счастливым, а возможно, нет. Если я не собираюсь жить в вашем мире, зачем мы должны рисковать гласностью и затруднением для вас и вашей работы?
— Вы считаете, что церемония бракосочетания не нужна, чтобы оправдать нашу любовь?
— Идея о церемонии не приходила мне в голову. Мне важно, что находится в вашем сердце. А вы об этом рассказали мне в ваших несколько маленьких выступлениях.
— Я буду чтить и уважать вас. Я постараюсь понять вас и ваши потребности, и дать вам всё, что вы просите. Я помогу вам в меру моих возможностей, и если вы будете в опасности, я буду с вами, как я делал это раньше. Это то, что вы хотите услышать?
«Да, дорогой», — сказала она. — «Это все».
— И это наша церемония?
Ее глаза закрылись, и она прошептала: «Да».
«Ты знаешь, Труди», — сказал он, все еще улыбаясь, — «Я никогда не целовал тебя». Он встал, взял ее за руку, и повел ее к дивану, который стоял на другой стороне комнаты. Он сел рядом с ней, заметив: «Я думаю, что это будет очень приятно поцеловать тебя».
Он был удивлен ее ответом. Она наклонилась к нему и попала в его объятия, и в то же время начала тихо плакать.
«Ты так себя чувствуешь, дорогая?» — спросил он.
«О, Ланни!» — воскликнула она. — «Я была так одинока! И я так старалась, чтобы ты не догадался об этом!»
VIII
После этого Ланни не захотел возвращаться в Бьенвеню. Он хотел оставаться там, где он был. Он был бы рад нанять большую студию и переехать туда. Но он должен был оставаться благоразумным, пока все еще юридически числился принц-консортом, и Труди настояла, что они всегда должны встречаться тайно, чтобы она не могла привлечь внимание нацистских агентов к Ланни Бэдду. Они должны продолжать свою прежнюю практику. Она будет ходить по улице, а он будет брать её в свой автомобиль.
Так много восхитительных дорог и красивых мест были за пределами Парижа, на севере, юге, востоке и западе. Так много удобных мест, где можно пообедать, и древних и малоизвестных старых гостиниц, где пары, имеющие неофициальный медовый месяц, могли бы остаться на ночь без вопросов. «О, Ланни!» — часто восклицала она. — «Ты тратишь так много денег!» На что он ответил: «Я никогда не жил так экономно с тех пор, как родился».
Они читали газеты и слушали радио в машине, и большинство их мыслей было о черной тени смерти и разрушения, которая ползла над всей Испанией. Они были удрученны зрелищем бесполезности и лицемерия, демонстрируемым Комитетом по невмешательству в Лондоне и делегатами Лиги Наций в Женеве. Они посетили массовый митинг, созванный парижскими профсоюзами в огромном Луна-парке. Они сидели отдельно друг от друга, слушая Леона Блюма, защищавшего свою политику, а большая часть аудитории скандировала: «Des avions pour l’Espagne!». Они ушли уверенными, что этот крик не будет услышан. Но почему-то их горечь было легче переносить, когда они рассказывали об этом друг другу. Разделённая обида уменьшается гораздо больше, чем наполовину. Ланни сказал: «Ты не можешь быть на самом деле несчастной, когда у тебя есть любовь».
Сразу совесть Труди заговорила в ней. — «О, Ланни, мы должны быть несчастными!»
«Будь, если сможешь!» — ответил он. И она изо всех сил старалась, но не всегда успешно. Человек, которому удалось найти счастье в четырех любовных связях в течение двух полных десятилетий страданий Европы, заверил ее, что это тоже искусство, которому надо учиться. Когда он держал ее в своих руках, он бы сказал: «Природа делает это совершенно ясно, когда она хочет, чтобы мы занимались этим, даже в военное время».
IX
Мистер и миссис Дингл, вернувшись из Нью-Йорка, остановились в Париже на своем пути в Бьенвеню, и Бьюти попросила, чтобы Ланни отвёз их туда. Но он сказал, что обещал взять Альфи и его друга в Мадрид. Это сулило быть опасным, и мать пыталась его отговорить, но не смогла это сделать. Он не был уверен, что он вернется в Бьенвеню этой зимой, Бьюти стала подозрительной, и залучив его в свою комнату, спросила: «Это, что немка, Ланни?»
Он не думал, что стоит лгать ей. Это было бы жестоко, потому что она будет продолжать охоту на подходящих молодых дам. Он ответил: «Это очень большой секрет, старушка, и ты не должна заикаться о нём ни одной живой душе. На это есть масса причин».
— О, Ланни! Какие ужасные вещи ты делаешь?
— Все в порядке с тех пор, как мы не общались. Все, что тебе нужно сделать, это сказать, что я тружусь в поте лица по продаже картин, и отложил создание своего гнезда до старости.
— Скажи мне правду, дорогой, ты счастлив с этой женщиной?
— Счастливее, чем я когда-либо был, с тех пор как умерла Мари.
Для Бьюти Бэдд это оправдывало всё. Любовь была создана для счастья, а люди были созданы для любви. «Она хорошая женщина?» — спросила она. А своенравный сын ответил: «Такая хорошая, что делается страшно. Иногда я не понимаю, как я могу жить на таком высоком моральном уровне».
Он ухмыльнулся, но его мать приняла всё всерьез. «Я знаю, как это», — призналась она. — «У меня всегда были самые преданные мужья, и иногда я чувствую то же самое!»
Она привезла с собой мадам Зыжински, которая должна была провести месяц или два в Балэнкуре. Бьюти собиралась позвонить туда и сказать им, чтобы они приехали за ней. Тогда Ланни сказал: «Я проведу с ней сеанс, а потом сам доставлю ее». Он отвёз медиума на Левый берег, поселил ее в маленькой гостинице, с экземпляром журнала Смех, чтобы развлечь ее. Затем он отправился в студию Труди и сказал ей: «Мадам здесь за углом, готова к сеансу».
Труди опешила и была даже в шоке. — «Ланни, ты действительно думаешь, что я должен сделать это? Я пыталась не думать о Люди».
— Я знаю, но он находится в твоём подсознании, а если ты получишь сообщение от него, то, конечно, ты не будешь думать, что он жив. Кроме того, там могут появиться другие духи. И монах, или твой двоюродный дед Вильгельм, если он у тебя есть, или, возможно, Текумсе покажет тебе несколько индейских воинственных кличей. Устрашающие звуки.
Труди сняла рабочий халат, надела платье и шляпу и отправилась пешком к ближайшей гостинице, а Ланни устроился в своем припаркованном автомобиле и читал Ле Попюлер. Самая странная газета в мире, подумал он. Лонге основал её во время мировой войны и потратил на её создание свое состояние. Затем Блюм стал совместным редактором и напористостью и политическим мастерством стал доминирующим фактором. В этом испанском кризисе они демонстрировали свое несогласие друг с другом. Каждый редактор должен был озвучить свои убеждения. На ежедневных совещаниях редакции всё напоминало десяток духовых оркестров, каждый из которых играет свою мелодию. В одной колонке премьер Французской Республики пояснил, что la chère Marianne должна навести в своём собственном дом порядок, и если она сделает так, то будет неприступна для любого нападения. В следующей колонке редактор иностранных дел заявлял, что просчеты управления государством, совершенные в настоящее время его коллегами, будут фатальными для республиканских учреждений не только в Испании, но и во Франции и других странах Европы. Проявление свободы дискуссии достойно восхищения. Но это казалось Ланни спорами среди членов экипажа судна, в то время как корабль направлялся на скалы.
X
Мадам должна была пойти в кино, одно из ее величайших наслаждений, тем самым давая Ланни время заслушать отчёт его amie. Когда та пришла, он сразу понял, что случилось что-то важное. Её щеки раскраснелись, и это была не просто прогулка в холодную осеннюю погоду. «О, мой дорогой!» — воскликнула она. — «Самый удивительный опыт! Я не знаю, как рассказать об этом!»
«Люди?» — спросил он.
— Люди живой и беседовал со мной, отвечал на вопросы и задавал свои!
— Его голос?
— Всё выглядело сверхъестественно. Голос мадам и голос старого индейца, но ум Люди, его личность. Он знает все о нас!
— Я надеюсь, что он был любезен!
— Он дает нам свое благословение. Он говорит, что это мудро, конечно, и он надеялся на это. Была пауза, и вдруг женщина воскликнула в душевном страдании: «Ланни, ты, конечно, не мог это подстроить для меня!»
Она спрашивала его об этом раньше, так что он не был удивлен. — «Этой мысли не может избежать никто из нас, дорогая. Но ты должна знать, что я не устраиваю обезьяньи трюки».
— Возможно, ты пытался помочь мне, чтобы сделать меня счастливой.
— Это был бы самый дешевый и простой способ, но я выбрал трудный. Наша любовь должна опираться на фундамент истины.
— Ланни, дай мне слово, что ты не сказал мадам ничего о нас?
— Честное слово джентльмена, возлюбленного и друга. Я никогда не называл твоё имя мадам или кому-либо еще за пределами Германии с тех пор, как узнал о вашей подпольной работе более четырех лет назад. Я никогда не называл имя Люди, за исключением того сеанса с Бхиккху, о котором я тебе рассказал.
— Я должна этому верить, Ланни.
— На самом деле ты веришь. Я серьезно воспринимаю эти паранормальные явления, делаю заметки о них и изучаю их. Я стремлюсь использовать все мои знания, чтобы понять, что они означают. Я стараюсь не позволять себя обманывать, и я, конечно, никогда не думал обмануть кого-либо еще. Я ищу то, что может быть ключом к новым сферам знаний. Это могут быть духи умерших, или это могут быть наши воспоминания, живущие собственной жизнью. Это может быть своего рода разумная плазма, работающая независимо от тебя и меня, создающая новые формы так же, как ты рисуешь картины или я играю мелодии. Может быть это другой процесс созидания, я не знаю, что это такое, но я понимаю, что это реальность, и я пленён ею и хочу выяснить все, что могу. Расскажи мне теперь о Люди.
— Он говорил о нас самым прозаичным образом. Он знает, как я живу. Он даже упомянул auberge, где мы провели в минувшие выходные, и старый armoire, который, как ты сказал, понравился бы твоей мачехе.
— Он не сказал, как он узнал эти вещи?
— Он сказал, что он не может объяснить мне, потому что я не смогу понять. Он повторил это, и, конечно, это кажется, скорее, отговоркой.
— Не обязательно. Как бы ты объяснила бы ребенку алгебраическую формулу?
Ланни предусмотрительно взял с собой записную книжку и нацарапал слова, такие как armoire и oeufs à la coque, которые он заказал на завтрак в их последней поездке. Также имя «Estaire», которое Люди дал мачехе Ланни. Можно было бы предположить, что здесь был замешан французский разум или язык. Люди ничего не говорил о Германии, за исключением того, что он знал о работе Труди и о своей помощи ей. Он хотел заверить ее, что не нуждается в ней там, где он был, и что он счастлив своим счастьем. Он говорил языком духовности, который был чужд марксизму. Когда она прокомментировала это, он ответил: «Когда я, это я, и знаю это, не правда ли?» Он засмеялся, и продолжал убеждать ее, что это был на самом деле он, упоминая различные домашние мелочи, включая зубную щетку с ручкой из пластика ярко-фиолетового цвета.
XI
«Ну, вот и все», — сказал Ланни. — «Я думал, что это может случиться с тобою рано или поздно. А теперь что ты собираешься с этим делать?»
— Я пытаюсь вспомнить все, что он говорил, и увидеть, есть ли там что-нибудь, что я сама не знаю.
— И тогда ты решишь, что это телепатия. Но не обманывай себя словом. Не забывай, какое предположение ты делаешь. Твой разум и разум мадам объединились, или, по крайней мере, у них есть какой-то способ утечки из одного в другой, или способ такого смешения, что вы не можете хранить секреты от друг от друга. То есть это, конечно, что-то новое, и это стоит знать.
— Да, но это не Люди.
— Мне кажется, что если два разума могут общаться без материальных устройств, то намного легче поверить, что два разума могут существовать вне материи.
— Теоретически, я согласна. Но в моих сегодняшних чувствах появится большая разница, если я решу, что разговаривала с мадам, а не с Люди.
Ланни улыбнулся. — «Бедный старый Захаров последние шесть или семь лет мучает себя этой разницей».
«Да, кстати!» — вспомнила Труди. — «Я полагаю, что я получила сообщение для него. В конце Люди как-то исчез. Он стал говорить какой-то бред, который я не смогла понять. А потом вмешался Текумсе и сказал, что появилась маленькая темная дама и пытается говорить. Но она говорила еще на одном иностранном языке. А иметь много языков это глупо, это плохо, так было в его собственной земле, когда индейцы воевали друг с другом, потому что не могли понять друг друга. Дама продолжала говорить: Coraje! — это испанский?»
— Да. Мужество.
— Тогда она говорила какие-то французские слова, и их повторил Текумсе. Она хотела, чтобы ее муж имел coraje, и пришёл к ней. Он будет в ближайшее время, и он не должен бояться.
— Мадам знает, что она собирается Балэнкур сегодня вечером, так что кажется, все довольно очевидно.
«Так или иначе, скажи ему это», — попросила Труди. — «Нет сомнений в том, что бедному старику потребуется coraje прямо сейчас».
«Робби говорит, что он способствовал делу Франко», — заметил ее спутник. — «Поэтому я сомневаюсь, что ты слишком захочешь ему помочь».
XII
В тот же вечер Ланни сидел в большой библиотеке с галереей и бронзовыми перилами перед огнем из бревен, на котором отставной оружейный король грел свои восьмидесятишестилетние кости. Его кожа стала напоминать довольно измятый пергамент, и он редко поднимал сморщенные руки с колен. Он привязал к своему креслу шнур с кнопкой, чтобы в любой момент он мог вызвать своего человека. За исключением этого человека и восточно-индийских слуг он оказался в полном одиночестве. Если в доме находились женщины, то посетитель никогда их не видел.
Захаров всегда был рад приветствовать сына Бэдд-Эрлинга, он поблагодарил его за беспокойство доставки медиума, и спросил, что делает Робби, и что он думает о ситуации в Европе. Сам Захаров находил её очень тревожной. Весь западный мир находился под угрозой революции на российский манер. И было весьма сомнительно, что эту лавину можно остановить. Ланни ответил, что проблема носит сложный характер, и что его отцу было бы интересно узнать мнение своего компаньона.
На краю ковра перед ними лежала немецкая овчарка, красивое существо, коричнево чёрного окраса, с идеально ухоженной блестящей шерстью. Ланни никогда не видел её раньше, но, видимо, это был старый пес, знакомый с домом и принимающий всерьез свои обязанности стража. Пёс лежал, не отрывая глаз от незнакомца. Но тепло от огня разморило его, и его голова стала медленно опускаться, пока не оперлась на его лапы, и в то же время его веки сомкнулись. Затем он внезапно встрепенулся, снова поднял голову и возобновил наблюдение. Переведя взгляд с собаки на её хозяина, Ланни ощутил один и тот же феномен возраста. Старик слушал начало предложения Ланни, но до конца дослушать не мог. Несомненно, ему было время спать, так что Ланни решил передать сообщение и немедленно уйти.
«Сэр Бэзиль», — сказал он, — «Я думаю, что герцогиня сделала еще одну попытку связаться».
Эффект был немедленным. Старик оживился, и две его дрожащие руки сложились на месте, которое когда-то было брюшком. — «Что она сказала, Ланни?»
Младший рассказал историю, упомянув женщину, друга семьи. Очень добросовестного человека. И не может быть никаких сомнений, что этот эпизод имел место. Но какое печальное и неподходящее сообщение! Ланни, наблюдая за хозяином, был поражен, увидев, как слезы покатились у него по щекам, что молодой человек никогда раньше не наблюдалось в течение двадцати трех лет знакомства с этим «загадочным человеком Европы».
«Скажи мне, mon garçon!» — выпалил он, — «Как я должен верить этому? Я бы отдал свое состояние, чтобы знать, но никто мне не скажет — я никому не могу доверять!» Его голос поднялся до крика, и он протянул руки посетителю. Этот вид не скоро забудется — десять костлявых пальцев, обтянутых бурым морщинистым пергаментом, колыхались перед лицом Ланни! Да самое большое состояние в Европе — Робби Бэдд говорил, что оно по-прежнему самое большое — предложено за простую мелочь, как рассказ, что будет с нами, когда мы умрем!
«Если бы я мог знать только одно из двух!» — умолял старик. — «Если бы я знал, что увижу её, я бы ушёл сегодня без капли сомнений. Но если я ее не увижу, я буду сидеть здесь и лелеять свои воспоминания, это лучше, чем ничего!»
Страдальческий тон молил ответ, и Ланни пытался дать самый сердечный, какой мог придумать. — «По крайней мере, для всех нас это непреложный факт, сэр Бэзиль, если нет будущего, то мы никогда о нём не узнаем. А время, прежде чем мы существовали, нас слишком сильно не беспокоит».
— Для меня этого не достаточно, Ланни. Я не хочу забвения. У меня есть так много обязательств, а я не вижу никого, кто компетентен их выполнить, и даже того, кто имеет какие-либо представления о них. Всю жизнь вы держите вожжи в руках, а затем вынуждены их выпустить, и уверены, что всё полетит в канаву или с обрыва. Вы хотите прокричать предупреждение, но мир не слышит или, возможно, вы потеряли свой голос! Вы допускали ошибки, и они научили вас, а вы можете научить кого-то? Никогда, никогда! Мир повернулся к вам спиной! Никто к вам не приходит. Только, чтобы получить деньги! А если и есть кто-то, кому вы можете доверять, то он слишком бесхребетен, ему не хватает амбиций, чтобы как-то использовать власть. Так что все прошло, все!