Базилевс, поднявшись на холм на вороном коне, блистая начищенными бронзовыми латами, с красным плащом за плечами, долго вырисовывался на потухающем небе, освещенный заревом костров. Он выжидал, пока самые задние части армии не вошли в лагерь, где рабы уже растягивали кожаные палатки. Александр сам объехал место стоянки, выслал кругом сторожевые посты и только поздно ночью вошел в свой пурпурный, шитый золотом шатер, отобранный у царя Дария. Всю ночь он требовал к себе начальников отрядов, совещался с ними, сам допрашивал лазутчиков.
На рассвете конные отряды помчались обратно в Бактру и в ближайшие поселки. К полудню стали прибывать вереницы бактрийских поселян. Они везли на верблюдах и ослах груды шестов, досок и кожаных турсуков, в которых обычно хранилось вино. Бактрийцы, подгоняемые бичами и обещаниями награды, быстро стали связывать небольшие плоты[138] из надутых воздухом турсуков, покрывая их хворостом и циновками.
Эти маленькие плоты соединялись по нескольку вместе. На них расположились стрелки, пращники и щитоносцы. Бактрийские крестьяне должны были грести и управлять плотами.
Завернувшись в алый плащ, Александр сидел около шатра на складном кресле и наблюдал, как плоты отделились от берега и понеслись по реке. На другой стороне реки смутно виднелись небольшие группы быстро передвигавшихся всадников.
Александр вставал, ходил взад и вперед по холму, ожидая первых результатов переправы. Но вскоре раздались крики:
– Плывут обратно!
Плоты спускались сверху, куда их подтянули против течения бечевой. На первом плоту выделялись яркими, нарядными одеждами несколько персов. Перевозчики старательно гребли короткими веслами и пристали около лагеря. Несколько персов, завернув платье выше пояса, выпрыгнули с плотов прямо в воду и поспешно направились к базилевсу. Упав на колени, персы прокричали приветствия и протянули Александру пергаментный свиток. Эвмен, начальник канцелярии, взял свиток и прочел вслух Александру:
– «Мы, Датаферн и Катен, потомственные владельные князья Сугуды, извещаем блистательного царя царей, владыку Персии Александра, что мы можем передать ему из рук в руки живым цареубийцу, злодея, наглого захватчика царской короны Бесса, если только Александр пришлет в город Наутаку[139] кого-либо из своих вождей с некоторым числом войска. Живи и царствуй много лет!»
Александр вскочил, схватил свиток и быстро прошел в свой шатер. Там он, обращаясь к небу, воскликнул:
– О бессмертный Зевс, властитель судьбы людей! Ты действительно следишь за подвигами твоего сына и убираешь камни с пути его славы. Я обещаю принести в жертву сто быков и построить по всей Персии сто храмов, чтобы и днем и ночью славилось твое имя.
Несколько македонских начальников вошли в палатку и выстроились при входе в ряд. Александр оторвался от карты, лежавшей на коленях, и обвел внимательным взглядом своих запыленных, обожженных солнцем помощников.
– Птоломей, сын Лага, – обратился базилевс к коренастому, мускулистому македонцу с суровым, окаменевшим лицом. – Я тебе поручаю дело, которое могу доверить только очень близкому другу. Если ты его выполнишь, то покроешь себя бессмертной славой. Ты отправишься вперед по враждебной стране в город Наутаку. Там ты захватишь цареубийцу Бесса и живым доставишь его ко мне. Я дам в твое распоряжение три гиппархии[140] македонских этэров, всех конных копьеносцев, тысячу щитоносцев и половину стрелков. До Наутаки обычно идут десять дневных переходов, но ты должен сделать путь в четыре дня. Бойся засады и ловушки и не доверяй обещаниям персов! Я буду следовать за тобой со всей остальной армией. Да хранят тебя Геракл и бессмертные боги!
– Но где главные силы Бесса? Где можно ожидать битвы?
Александр указал рукою вдаль:
– Орлы, летающие над горами, да всевидящее око солнца могут сказать это.
Гефестион, побывавший на той стороне с первыми плотами, заметил:
– Главные силы Бесса, наверное, собрались в кулак где-нибудь на главной дороге, в глубине Согдианы. Мы видели на том берегу только группы отдельных всадников. Все они ушли, как только наши стрелки стали их сбивать стрелами. Поднявшись на холмы, они оттуда следили за нами и потом скрылись.
– Они нарочно нас заманивают в глубь Согдианы, – сказал базилевс. – Там имеется страшное ущелье – Железные ворота, где можно скатывать с гор камни и перебить любое войско, которое захочет пройти этой тесниной. Но нам помогает сам Зевс Громовержец. Что же может остановить нас?
Будакен в Наутаке
Будакен, не замечая времени, проводил беспечно день за днем в саду Талиссия, ведя лукавые, осторожные разговоры с согдскими князьями и персидскими сановниками, приходившими выразить свое восхищение его силой и «ста одиннадцатью добродетелями».
Три зимних месяца Будакен провел в Мараканде гостем царя царей. Они часто вместе ездили на охоту в заповедный зверинец, окруженный высокой стеной. Там на свободе жили звери, привезенные со всех концов Персии: желтые косматые львы, пятнистые пантеры и полосатые тигры. Рабы криками и ударами в медные щиты выгоняли зверей на линию охотников, которые между собой соперничали в отваге, ловкости и умении метать копье.
Празднества не прекращались; Бесс с Будакеном ездили в усадьбы князей, где устраивались роскошные пиры и охота с соколами и борзыми.
Однажды к Будакену прибыл вестник от Сатибарзана – сказать, что он уезжает по поручению царя царей. Ему перестали присылать из царской кухни большие блюда с жареной бараниной и курами, начиненными абрикосами.
Приставленный к нему переводчик объяснил, что царь внезапно выехал в Бактру. Будакен подумал, не вернуться ли ему обратно в родные степи, но он все еще надеялся найти способ помочь Сколоту. Его проводник Спитамен исчез, и никто не знал, что с ним. Будакен выжидал. Его воины ничего не делали, валялись на коврах и пели песни.
Не зная, чем заняться, Будакен каждый день стал разъезжать по городу, а под вечер ходил на площадь в центре базара, когда там затихала торговля, темнело и начинались представления. Он втискивался с двумя скифами в густую кричавшую толпу, расталкивал встречных, пробирался в самую середину площади.
Будакена пропускали на почетное место, и он сидел на деревянных нарах под кирпичными сводами среди самых известных купцов. В темноте горели глиняные плошки с маслом и сальные свечи, прилепленные к выступам стен. Грызя фисташки и миндаль, он смотрел, как на подмостках пляшут мальчики, извиваются, как змеи, артисты, вымазанные мукой и сажей, подбрасывают и ловят сразу несколько горящих факелов и глотают и изрыгают горящую паклю.
Через несколько дней приехал гонец от Датаферна, хранителя царской печати. Он передал Будакену приглашение царя прибыть к нему для важных переговоров в Бактру. Будакен, довольный, что он увидит еще одну столицу и будет ему о чем рассказать в степи, немедленно поднял своих скифов и отправился в путь.
Он ехал мимо тщательно возделанных полей, бесконечных садов и виноградников, где ни один клочок земли не оставался необработанным. Привыкший к бесконечным песчаным или каменистым степям, Будакен поражался роскошью зелени встречавшихся долин. Фруктовые сады, осыпанные, как снегом, белыми и розовыми цветами, сменялись нивами, где зеленели первые всходы. Горные обильные ручьи и арыки, орошавшие пашни и сады, приносили жизнь и плодородие бесчисленному населению, которое, как муравьи, трудилось на полях: одни пахали на быках, другие кирками разрыхляли землю. Длинные караваны из сотен вьючных животных тянулись по дороге, направляясь к Наутаке: там, говорили, царь решил сделать свою новую столицу и приказал отовсюду свозить и хлеб, и розовую горную соль, и хлопок, и зынгыр,[141] и кожи, чтобы прокормить и одеть войско, которое готовилось к борьбе с заморскими хищниками.
– Отсюда можно хорошо править Сугудой и не бояться врагов, – сказал Будакен, увидев с перевала город, обнесенный тремя линиями зубчатых стен.
– Конечно, можно бы, – подтвердил провожатый, – но только в том случае, если бы князья меньше ели и перестали без конца обнимать глиняные кувшины со столетним вином.
Посреди города возвышалась угрюмая цитадель с несколькими круглыми башнями. Домики, рассыпанные вокруг цитадели, утопали в садах, цветущих белоснежным урюком и розовым миндалем.
Будакен проехал через речку по деревянному мосту и попал в шумную толпу. Широкое поле, где раньше были виноградники и арбузные бахчи, было истоптано бесчисленными группами крестьян, прибывших со всех концов Бактры и Сугуды. Они сидели и лежали вокруг дымящихся костров, бродили по всем направлениям, несли вязанки хвороста, колючек и репейника или тащили за рога упирающихся козлов и баранов.
По дорогам военные патрули опрашивали шедших: некоторых пропускали, других прогоняли обратно.
– Это славное войско царя. Только оружия пока нет, – объяснял проводник.
«И порядка тоже…» – подумал Будакен.
Близ городских ворот возвышались высокие кладки набитых зерном мешков. Пришедший караван верблюдов разгружал привезенный ячмень, высыпая его из мешков прямо на землю. Около него происходила свалка: несколько воинов колотили плетьми толпу, которая напирала с криками: «Хлеба, хлеба!»
– Но ведь хлеба довольно? – спросил Будакен.
– Каждый день приходит тысяча верблюдов с хлебом, но и людей сколько! Пекари не успевают печь, и голодные люди кормятся только пшеницей, поджаренной на раскаленных камнях.
Они въехали в ворота. Несколько часовых схватили коней под уздцы, расспрашивая, кто едет, давно ли из Мараканды и правда ли, что Двурогий прилетал туда в виде змея с гребнем на спине, кружил над городом и улетел в горы.
Будакен ехал вдоль улицы, казавшейся одной непрерывной мастерской. По обе стороны полуголые кузнецы колотили молотками, выделывая наконечники копий и мечи. Пыхтели кожаные мехи, раздувая горны; яркие искры летели под ударами молотов. Стон, лязг и грохот металла звучал несмолкаемым гулом.
Всадник на высоком тощем жеребце с большим персидским луком на боку приблизился к Будакену. С удивлением Будакен узнал в нем Спитамена. Охотник, глядя в сторону, перегнулся с коня и шепнул по-сакски:
– Если ты хочешь вернуться и увидеть родные степи, не расставайся со мной. – Он оглянулся кругом и добавил: – Может быть, ты увидишь также своего сына.
Будакен, всегда невозмутимый, теперь вспыхнул надеждой. Лицо его исказилось. Он ухватился сильной рукой за плечо Спитамена и, задыхаясь, зашептал:
– Где он? Здесь? В этом городе?
Спитамен указал на оружейников и небрежно ответил:
– Здесь базар. Может быть, ты купишь хороший новый меч? Это все искусные мастера. Смотри, как они ловко закаляют сталь.
Около них кузнец держал большими щипцами раскаленное добела лезвие меча и разом окунул его в глиняную бадью с маслом; оттуда вырвался вихрь пламени и черного дыма. Два раба прикрыли бадью глиняной крышкой и затушили пламя. Кузнец осматривал потемневшее, переливающееся лиловыми пятнами лезвие.
– Мы встретимся на площади перед воротами, ведущими ко дворцу Бесса, сегодня при заходе солнца. – Спитамен тронул коня, и толпа их разделила.
* * *Перед заходом солнца Будакен подъехал к воротам, ведущим ко дворцу.
Старый крестьянин подошел к нему и, сложив руки на груди, поклонился:
– Спитамен ждет тебя. Следуй за мной.
Будакен направил коня за стариком, который лавировал в толпе и кричал встречным:
– Дайте дорогу гостеприимцу[142] царскому!
Толпа расступилась, громко высказываясь о росте, красоте коня и странной для них одежде сакского князя.
Крестьянин пробирался извилистыми узкими улицами, прошел городские ворота и, перескочив канавку, направился через поле, где горели костры призванных на войну. За Будакеном следовали два конных скифа.
Они прибыли к маленькому дому, окруженному садом. Кругом него на приколах стояли навьюченные кони, и вдоль глиняного забора лежали люди. К стене были прислонены копья и топоры.
Крестьянин взял за уздцы коня Будакена и пригласил его сойти. Он впустил Будакена внутрь сада, захлопнув калитку перед носом скифов.
Под старым деревом, обвитым до самой вершины стеблями виноградной лозы, на коврике сидели Спитамен и с ним несколько человек. Будакен узнал сторожа Кукея с пробитым носом, из которого торчал клочок хлопка.
Спитамен вскочил и направился к гостю:
– Садись сюда, дорогой гость, я буду говорить с тобой, как с родным дядей.
По знаку Спитамена все собеседники встали и ушли внутрь дома. Крестьянин принес на глиняном блюде несколько лепешек и гроздей увядшего, провисевшего всю зиму винограда. Спитамен помолчал и скосил глаза.
– Если ты не хочешь сделаться македонским рабом, ты должен уехать из этого города. Бесc потерял разум, коснувшись царской тиары и сев на большого коня, которым не может управлять. Все, что делает Бесc, только помогает Двурогому. Он призвал народ защищать страну, но сам сидит во дворце и пирует с блюдолизами, а воины не получают хлеба и не знают, кто их поведет на бой. Они разбегаются по домам. Бесc обратил наших богатырей, наших львов в стадо баранов. Войско Бесса теперь – это сырое тесто, которое нож Двурогого может резать и кромсать, как он хочет.
Будакен смотрел на Спитамена пристальным, недоверчивым взглядом: «Не изменил ли он? Не лазутчик ли Двурогого? Почему он так его восхваляет?»
– Бесc прибежал сюда обратно из Бактры без надобности, уведя войска и всполошив всех. Он ищет врагов вокруг себя и не знает, что главные его враги – он сам и его князья.
– Что же надо делать? – спросил невозмутимо Будакен.
– Тебе – ехать в свои степи и готовить отряды всадников. Ты увидишь, что ненасытный в крови Двурогий захочет пройти и туда и показать, что нет преграды для его копья.
– Пусть сунется к нам… – проворчал Будакен. – Куруш тоже был у нас и потерял голову. А что же ты будешь делать? Ты упадешь в прах перед Двурогим?
Спитамен почувствовал насмешку в словах Будакена.
– Тот, кто не хочет чужеземного ига, должен взять секиру и сбить врагу рога. У кого в груди бьется свободное сердце, а не звенит потасканная иноземная монета, не допустит, чтобы македонцы и яваны захватывали наши дома, убивали мужчин и обращали в рабство наших жен и детей. Бактрийцы не подняли вовремя меча в ущельях гор – и они уже бегут оттуда от македонских плетей и собираются в горах, чтобы резать македонцев на всех дорогах. Но теперь поздно, когда яваны уже сидят в бактрийских домах.
– Ты думаешь, что он и к нам придет?
– Он придет туда, где мужчины упадут перед ним на брюхо и будут просить пощады. Но есть мужчины с львиным сердцем, которые хотят драться. Смотри, сколько молодцов собралось здесь! Нас уже несколько сот человек, и каждый день приходят новые отчаянные головы.
Будакен молчал. Ему представился его сын в цепях, идущий за македонской повозкой.
– Ты сказал, что я могу увидеть сына?
– Если перед тем, как вернуться в степи, последуешь за мной. Наш отряд уйдет в горы ловить македонцев, когда они начнут наступать сюда… А мы с тобой пойдем навстречу Двурогому.
– Ты обезумел?
– Почему? Ты оденешься бедным пастухом, я – тоже. Мы погоним десятка два баранов прямо в македонский лагерь, и там ты увидишь своего сына. Теперь, в дороге, ему убежать легче. Может быть, мы сумеем освободить его. Я пойду, а ты делай как хочешь.
– Я пойду с тобой.
– Я ожидал, что ты так скажешь. У меня есть одежда крестьянина, большая, как конская попона, и сегодня же мы выйдем по дороге к реке. А своих воинов отправь с конями в Курешату, и пусть там ждут тебя. Ты вернешься горами и там найдешь их.
– Теперь мне будет о чем рассказать в степи, – сказал Будакен, – если только я принесу целой мою голову.
Железные ворота
Два путника брели по горной тропинке. По одежде они казались поселянами: шерстяные армяки, выцветшие желтые повязки и поверх цветных онучей кожаные лапти. Они гнали толстокожего старого осла, навьюченного мешками, и десяток курдючных овец, хватавших на ходу редкие кустики полыни и солодки.
Дорога все поднималась. По склонам гор рассыпались группы мелколистного клена, арчи и фисташек.
На перевале одиноко взгромоздилась пятисотлетняя развесистая арча. Ее корявые ветви с темно-зелеными клочьями хвои искривленно растопырились во все стороны, и ветер играл цветными лоскутками, которые нацепили неведомые прохожие.
От каменистой дороги и голых скал веяло палящим зноем. Один путник, большой и грузный, как медведь, опустился на камни под арчой, другой поднялся на выступ скалы. Солнце уже спускалось к зубчатым, рваным вершинам гор, и снежные полосы по глубоким трещинам казались кровавыми потоками. Даль закутывалась в фиолетовый туман.
– Теперь мы близко. Вот там, где эти черные скалы, находятся Железные ворота.
– О Левша, зачем я послушался тебя! – стонал лежавший. – Три двенадцатилетия протекли с тех пор, как я мог пешком, точно волк, гоняться за козами. Теперь я из одной своей юрты в другую езжу верхом. О Папай, дай мне снова скорей сесть на коня!
– Ойе! – донесся издали крик.
Внизу на склоне горы крестьянин, держа рукоятку омача, шел за маленькой коровенкой и ослом. Крестьянин посматривал в сторону путников и что-то кричал им. Дойдя до конца узкой извилистой запашки, он выдернул омач и, легко прыгая с камня на камень, стал подниматься вверх.
Завернутый в обрывки истлевшей овчины молодой пахарь с добродушной улыбкой подошел к путникам:
– Куда вас ноги несут? Жизнь вам не мила? Теперь все бегут оттуда, от Большой реки.