«Сочинение сие все еще рядом со мной, - писал Гастелли Галилею 29 мая 1632 г., - я прочитал его от корки до корки в совершенном изумлении и восхищении и я читал части книги друзьям, отличающимся хорошим вкусом к чудесам, и это вызвало еще больший восторг, еще большее изумление и принесло мне самому немалую выгоду».
Молодой и еще никому не известный студент Кастелли, по имени Эванджелиста Торричелли, впоследствии прославившийся как изобретатель барометра, написал Галилею летом 1632 г., что «Диалоги» сделали его совершенным коперникианцем. Отцы-иезуиты, у которых он прежде учился, рассказывал Торричелли своему новому идолу, тоже получают немалое удовольствие от этой книги, хотя, разумеется, и не разделяют мнение Коперника.
Однако некоторые астрономы-иезуиты, в особенности отец Кристофер Шайнер, называвший себя когда-то «Апеллесом» и открывший пятна на Солнце раньше Галилея, яростно отреагировали на «Диалоги». Последняя книга самого Шайнера, долго откладывавшаяся «Rosa Ursina», наконец появившаяся в апреле 1631 г., в самой оскорбительной форме говорила о Галилее. Теперь Шайнер жил в Риме, он выучил итальянский язык и активно порицал отца Риккарди за разрешение на публикацию «Диалогов». Вероятно, его гнев достигал наибольших вершин потому, что он воспринимал повторное обращение Галилея к теме солнечных пятен, обсуждавшейся двумя десятилетиями ранее, как личный выпад против него, Шайнера.
Вскоре «Диалоги» вызвали и раздражение папы Урбана. Его внимание было привлечено к этой книге в самый неподходящий момент, когда выяснилось, что расточительные войны удвоили долг папской курии, а страх перед испанскими интригами против него лично превратился в настоящую паранойю. 8 марта 1632 г., во время частной консистории с кардиналами, ватиканский посол в Испании кардинал Гаспар Борджиа в открытую высказался о провале попыток понтифика снова втянуть короля Филиппа IV в Тридцатилетнюю войну против немецких протестантов. Поведение папы кардинал Борджиа оценил как полную неспособность защитить интересы Церкви - и даже как нежелание сделать это. Поспешные усилия кардиналов из семьи Урбана заставить испанца замолчать привели к потасовке, так что пришлось вмешаться швейцарским гвардейцам, и только после этого порядок удалось восстановить.
Опасаясь попытки отравления, Урбан заперся в Кастель-Гандольфо, папской резиденции на берегу озера, в тринадцати милях от Рима. Он подозревал, что контролируемые испанцами военные осуществляют маневры в районе Неаполя с целью напасть на него, он воображал, что со дня на день великий герцог Тосканский направит свой флот в подчиненные папе порты Остия и Чевитавеккиа в отместку за то, что Урбан захватил собственность клана Медичи в Урбино.
И хотя он сам был флорентийцем, Урбан посягнул на владения Медичи уже в самом начале своего понтификата, в 1624 г., предъявив необоснованные претензии на земли, которые Фердинандо должен был унаследовать от престарелого Франческо делла Ровере, герцога Урбино. Папа Урбан решил, что после смерти старого герцога и его земли можно будет аннексировать в пользу папского государства. Но тетка Фердинандо, Катерина де Медичи, бывшая герцогиня Урбинская, давным-давно завещала свои земли семье Фердинандо. А нареченной невестой Фердинандо, с которой его обручили еще в двенадцатилетнем возрасте, когда она сама была младенцем, являлась Виттория делла Ровере, внучка и единственная наследница престарелого герцога. Первоначальной целью этого долгосрочного обручения было именно присоединение герцогства Урбинского к владениям Дома Медичи. Однако это не остановило Урбана, и он выслал в Урбино папские войска, захватив чужую собственность. После смерти Франческо делла Ровере, последовавшей в 1631 г., Фердинандо и Виттория (по-прежнему будучи еще ребенком, она жила во флорентийском монастыре Крочетга) потеряли земли, занятые папой Урбаном.
Когда летом 1632 г. книга Галилея прибыла в Рим, у Урбана не нашлось времени прочесть ее. Однако злые языки упорно внушали ему, что это невероятное оскорбление и вызов лично ему. Враги Галилея в Риме, имя которым было легион, увидели в «Диалогах» скандальное прославление Коперника. И папа, которого к тому времени уже громогласно обвиняли в потере католического рвения на полях сражений Европы, не мог допустить, чтобы новый афронт остался безнаказанным.
В августе Его Святейшество, раззадоренный язвительными замечаниями, заявил, что Галилей выставил его дураком, позволив Симплицио отстаивать положения философии Урбана, и назначил комиссию из трех человек для рассмотрения «Диалогов». «Мы думаем, что Галилей мог нарушить данные ему рекомендации, однозначно утверждая, что Земля движется, а Солнце неподвижно, тем самым отклонившись от гипотетического предположения, - докладывали члены этой комиссии в сентябре в отчете, представленном папе. - Теперь должно принять решение, как поступать и против человека, и против напечатанной книги».
Посол Никколини и секретарь великого герцога, поддерживавшие секретную дипломатическую переписку, мрачно согласились с тем, что «небеса, похоже, вот-вот обрушатся». «Я чувствую, что папа не мог быть настроен хуже в отношении бедного синьора Галилея, - писал посол 5 сентября, сообщая об итогах аудиенции у папы, которая прошла «очень напряженно» и в ходе которой Урбан «взорвался великим гневом», а затем несколько раз разражался «подобными вспышками ярости».
«Когда Его Святейшество заберет что-нибудь себе в голову, это конец, - писал Никколини, основываясь на весьма неприятном опыте, - в особенности если ему возражают, угрожают или бросают вызов, с этого момента он ожесточается и не проявляет уважения ни к кому... Так что сие дело становится по-настоящему опасным».
Еще на исходе сентября инквизитору Флоренции поступил официальный приказ, объявляющий, что «Диалоги» больше нельзя продавать (хотя весь тираж уже был распродан), и требовавший, чтобы автор предстал перед Святой Инквизицией в октябре.
Галилео воззвал к снисхождению кардинала Франческо Барберини, своего весьма влиятельного друга, хотя на самом деле эти жесткие распоряжения исходили от другого брата папы, Антонио, которого называли кардиналом Сант-Онофрио. Не примет ли Урбан во внимание возраст Галилея, не способного в данный момент отправиться в Рим, тем более что во Флоренции вновь вспыхнула чума? А поскольку «Диалоги» прошли все официальные каналы согласования и получили одобрение от всех властей, ответственных за цензурирование книг, не мог бы Галилей ответить на все возражения письменно?
Нет, нет и нет! Разгневанный понтифик согласился лишь на то, чтобы Галилей добирался до Рима с возможным комфортом и прибыл в доступный ему срок, но он обязан явиться. И как можно скорее. Переписка о позволении предоставить ему отсрочку и так уже заняла почти весь октябрь, и Галилей неизбежно должен был потерять еще от 20 до 40 дней в карантине на промежуточном пункте - вероятнее всего, в Сиене, - прежде чем доберется до Рима.
Однако в ноябре Галилей слег, он был слишком болен, чтобы ехать куда бы то ни было. Папа негодовал, особенно когда наступил декабрь, а болезнь все еще длилась, и инквизитор Флоренции даже нанес визит Галилею на дом. Затем консилиум из трех уважаемых докторов (в их число входил друг Галилея и его личный врач Джованни Ронкони) 17 декабря подписал заключение в котором перечислялись многочисленные недуги ученого: неровный пульс, свидетельствовавший об общей слабости, характерной для преклонных лет; частые головокружения; ипохондрическая меланхолия; расстройство желудка; рассеянные боли в разных областях тела; серьезная грыжа и трещина, свидетельствующая о начинающемся перитоните. Короче говоря, заставить Галилея куда-либо ехать - значило подвергнуть его жизнь реальной опасности.
Инквизиторы с недоверием отнеслись к этому врачебному свидетельству. Они пришли к заключению: Галилей может приехать в Рим по доброй воле или его арестуют и доставят в оковах. Великий герцог Фердинандо, в данном случае бессильный перед волей папы, облегчил ученому путь, предоставив ему хороший экипаж и слугу, который сопровождал его в дороге.
Полностью осознавая всю тяжесть положения, шестидесятивосьмилетний Галилей составил завещание и написал длинное горестное письмо своему другу Элиа Диодати в Париж, прежде чем покинуть Арчетри. В этом письме, датированном 15 января 1633 г., он, в частности сообщал:
«Я сейчас отправляюсь в Рим, куда меня вызывает Святая Инквизиция, уже запретившая обращение "Диалогов". Я слышал от хорошо информированных сторон, что отцы-иезуиты настаивают на том, что моя книга является более отвратительной и оскорбительной для Церкви, чем писания Лютера и Кальвина. И это несмотря на то, что в хлопотах о разрешении на издание я ездил в Рим лично и предоставил рукопись главе Святейшего Дворца, который тщательно ознакомился с ней, внес изменения, дополнения и исключил некоторые фрагменты, после чего разрешение на публикацию, по его распоряжению было выдано также и во Флоренции. Здешний цензор не найдя ничего, нуждающегося в изменениях, показал насколько внимательно он читал текст, выразив общее одобрение, но заменив одни слова другими, например: в некоторых местах "Вселенную" на "Природу", качество" на "свойство", "высший дух" на "Божественный дух", и принес свои извинения сейчас, сказав, что предвидел, сколько бедствий и горьких преследований мне предстоит, как сие теперь и происходит».
Суд над Галилеем. Картина неизвестного художника Бриджменская искусствоведческая библиотек
Часть 4 На попечении Тосканского посольства. Вилла Медичи, Рим XXI «В каком беспокойстве я живу, ожидая вестей от Вас»1
Вопреки многочисленным легендам, был только один суд над Галилеем, хотя даже эксперты и энциклопедии зачастую утверждают, что судов было два, ошибочно считая столкновение с кардиналом Беллармино в 1616 г. предварительным судом, который закономерным образом привел ко второму, более серьезному разбирательству 1633 г., в ходе которого Галилея вынудили встать на колени перед инквизиторами, держали в тюрьме или даже, как иногда пишут, в цепях.
Однако в действительности был только один суд над Галилеем, хотя порой кажется, что их была целая тысяча - подавление науки религией, противостояние личности властям, столкновение между революционным и консервативным подходами, конфликт между новыми радикальными открытиями и древними представлениями, борьба с косностью и нетерпимостью за свободу мысли и свободу слова. И никакой другой процесс в анналах истории канонического или гражданского права не обрел с годами стольких толкований и последствий, не породил большего количества догадок и сожалений.
Вся официальная переписка, приведенная в данной главе, Цитируется по изданию: Finocchiaro . The Galileo Affair .
Путаницу в отношении того, был ли один суд или два и когда именно, породила трудная для понимания природа самого суда. Галилея судили только однажды, весной 1633 г., но по меньшей мере половина свидетельств и большинство показаний, привлеченных в ходе заседаний, относятся к событиям 1616 г.
Что касается отчетов о суде, которые сохранились благодаря тщательным записям, здесь в первую очередь бросается в глаза отчуждение, существующее между обвинителем и обвиняемым на уровне выбора языка: в протоколах речи прокурора записаны по-латыни и в третьем лице, так что вопросы приобретают на бумаге некий квазиисторический оттенок («Посредством какого способа и как давно прибыл он в Рим?»), в то время как ответы обвиняемого выглядят кроткими и простыми, поскольку написаны в первом лице и по-итальянски («Я прибыл в Рим в первое воскресенье Поста, в экипаже»). Таким образом, хотя все допросы помечены буквами «В» и «О», две части этих документов никак не согласуются между собой по форме. И текст этой драмы постоянно вызывает у читателя недоумение, представляя обоих участников действия так, словно они противостоят друг другу, причем в то же время каждый из них двигается в своем потоке сознания.
После того как 20 января 1633 г. Галилей выехал из Арчетри в Рим, он путешествовал около двух недель, затем еще две недели вынужден был провести в карантине возле Аквапенденте - в неудобной квартире, где питался лишь хлебом, яйцами и вином, - так что в Вечный город ученый прибыл вечером в воскресенье, 13 февраля.
Урбан мог немедленно отправить его в тюрьму, но вместо этого, в знак уважения к великому герцогу Фердинандо и принимая во внимание слабое здоровье Галилея, папа позволил ему остановиться в Тосканском посольстве, по соседству с церковью Тринита-дель-Монте, там же, где он располагался с комфортом и во время предыдущих визитов. Хозяева дома, Франческо и Катерина Никколини, приветствовали Галилея как дорогого гостя и попытались смягчить суровость обстоятельств вынужденной встречи теплотой и гостеприимством.
Посол Никколини был сразу вовлечен в прелюдию к текущим неприятностям Галилея, представив поручительство за него отцу Риккарди, кардиналу Франческо Барберини и при определенных обстоятельствах папе Урбану, достигшему пика дурного настроения. Послу удалось разузнать достаточно много, учитывая, как он сообщал в письме своим повелителям в Тоскану, что «мы имеем дело с Конгрегацией Инквизиции, которая действует втайне и ни один из членов которой рта не открывает, поскольку цензура их весьма сильна». Теперь, когда Галилей у него в доме ожидал решения своей участи и его судьба была известна лишь Господу, Никколини продолжал посещать различных кардиналов, пытаясь помочь старому другу любым возможным способом. Галилей не участвовал в этих визитах, он оставался в посольстве, в соответствии с указом кардинала Барберини - изолировать себя для собственного же блага. Единственным, кто посещал тогда Галилея, был некий монсеньор Лодовико Серристори, консультант Святой Инквизиции.
«Последний приходил уже дважды, - докладывал Никколини в конце первой недели пребывания Галилея в его резиденции, - причем оба раза заявлял, что действует от своего собственного имени и просто хочет нанести визит; но всегда упоминал при этом суд и обсуждал различные детали, так что, я полагаю, можно быть уверенными, что он послан, чтобы послушать, что скажет синьор Галилей, каковы его установки и как он защищается, чтобы они там могли решить, что делать и как действовать дальше. Эти визиты, кажется, немного успокоили доброго старика, ободрив его и создав впечатление, что сей человек заинтересован в его деле и в том, какое решение следует принять. Тем не менее иногда эти преследования кажутся ему весьма странными».
Никколини, чьи остроумные и весьма подробные письма секретарю Тосканы, которые он писал на протяжении двух месяцев, дают детальную картину судебных слушаний, рассказывал своему гостю все, что знал. Из наполненных зловещими документами папок Святой Инквизиции становится ясно, что кое-кто стремился уничтожить Галилея. Во время его визита в Рим с декабря 1615 г. по июнь 1616 г. - задолго до того, как Фердинандо стал великим герцогом, а Никколини - послом, и даже прежде, чем начался понтификат Урбана - появляется первый документ, связанный с этим делом.
Никколини объясняет, что старые записи из досье Галилея в Инквизиции показывают, что ученого официально предупредили: он не должен обсуждать идеи Коперника - нигде и никаким образом. Соответственно, когда Галилей в 1624 г. пришел к Урбану и обратился к нему с вопросом, можно ли рассматривать в новой книге учение Коперника как гипотетическое, он автоматически нарушил этим установленные правила. Что еще хуже, теперь получалось, что он преднамеренно обманывал доверие Урбана, не проявив порядочности и не указав ему на существование такого предупреждения и запрета. Ничего удивительного, что папа был в ярости.
Рим в 1596 г.
Фольгеровская Шекспировская библиотека, Вашингтон
Галилей прекрасно понимал, что старые записи, о которых говорил Никколини, были предупреждением кардинала Беллармино, оказавшего ему очевидную милость до вынесения официального указа о запрете на учение Коперника. Но то давнее предупреждение кардинала вовсе не носило столь сурового характера, который оно, по сведениям Никколини, обретало теперь в новой интерпретации. Оно оставляло ученому свободу действий для гипотетических рассуждений. Свобода дискуссии на гипотетическую тему - вот и все, о чем просил Галилей Урбана, и все, что он совершил. Поэтому ученый был уверен, что недоразумение бы наверняка разъяснилось, если бы только его выслушали.
Но Никколини опасался, что Его Святейшество и Святая Инквизиция, приложив такие усилия, чтобы доставить Галилея к своему порогу, теперь захотят услышать об аресте и привлечении его к суду. Да разве они признают, что обвинили невинного человека?
Галилей, который после повторных угроз поспешил приехать в Рим, вот уже несколько недель ждал в Тосканском посольстве, когда его вызовут на допрос. Теперь он особенно жаждал новостей из дома. Покинув Арчетри на неопределенный срок, ибо и сам не знал, на сколько он уезжает, Галлилей передал виллу в пользование Франческо Рондинелли, библиотекаря великого герцога Фердинандо и автора хроники последней чумы[59]. Галилей ожидал, что его домоправительница и мальчик- слуга (JIa Пьера и Джузеппе) будут по-прежнему выполнять свои обязанности, и велел сестре Марии Челесте присматривать за домом, предоставив ей распоряжаться по своему усмотрению.
Достославнейший и возлюбленный господин отец! Ваше письмо, написанное 10 февраля, было доставлено мне 22 числа того же месяца, и теперь я полагаю, что Вы уже получили другое мое письмо вместе с тем, что написал Вам отец-исповедник, благодаря чему знаете некоторые подробности, которыми интересовались; а поскольку до сих пор нет никаких писем от Вас с ясным изложением того, как Вы добрались до Рима (и можете представить себе, возлюбленный господин отец, с каким нетерпением я жду этих писем), я вновь берусь писать Вам, чтобы Вы шли, в каком беспокойстве я живу, ожидая вестей от Вас, а также посылаю Вам приложенное официальное уведомление, доставленное в Ваш дом 4 или 5 дней назад каким-то молодым человеком и принятое синьором Франческо Рондинелли, который, передавая мне сие, посоветовал оплатить его, не дожидаясь следующих мер, предпринятых кредитором. Он сказал, что никто не может игнорировать такие распоряжения, и предложил уладить это дело. Сегодня утром я дала ему 6 скуди, которые он не хотел платить Винченцо, но предпочел внести те деньги на счет магистрата, оставив их там вплоть до Ваших, возлюбленный господин отец, Распоряжений. Синьор Франческо действительно очень приятный и рассудительный человек, и он постоянно твердит о том, сколь благодарен Вам за позволение пожить у Вас в доме. Я слышала от Ла Пьеры, что он обращается с ней и с Джузеппе по-доброму, даже и в отношении их еды; и я позаботилась об остальных их нуждах, возлюбленный господин отец, согласно Вашим указаниям,. Мальчик рассказал мне, что на Пасху ему понадобятся башмаки и чулки, я хочу связать их для него из толстого, грубого хлопка или даже из тонкой шерсти. Ла Пьера говорит, что Вы обещали ей заказать тюк льна, поэтому я воздержалась от приобретения малого количества, которое потребуется мне, чтобы соткать толстое белье для Вашей кухни, как я намеревалась сделать, и я не буду покупать его, пока не получу от Вас других распоряжений.