Еще дочь просила Галилея написать «пару строчек» их заботливому доктору Джованни Ронкони, которого она часто встречала в те дни в монастырской больнице. Сестра Мария Челесте приглашала доктора Ронкони или одного из его помощников в обитель, когда болезнь одной из сестер была слишком тяжелой и сама она не могла помочь страждущей.
«Те, кто болен, могут лежать на мешках, наполненных соломой, и могут иметь подушки из пера под головой, а те, кто нуждается в шерстяных чулках и матрасах, могут использовать их»
(Устав ордена св. Клары, параграф 8).
Несмотря на то, что опасность чумы миновала, лихорадка и различные хронические болезни мучили в это время пятерых монахинь.
ВОЗБЛЕННЫЙ ГОСПОДИН ОТЕЦ! В прошлую среду из обители Сан-Фирензе пришел брат, чтобы передать мне от Вас письмо, а также небольшой пакет с красной льняной пряжей, которая, из-за значительной толщины нити, показалась мне весьма дорогой; но цвет ее так красив, что делает цену в 6 крези за моток более или менее терпимой.
Сестра Луиза остается в постели, улучшения почти незаметны, а кроме нее еще несколько сестер заболели, и если заподозрят у нас чуму, мы пропали. Среди больных и сестра Катерина Анжела Кнсельми, которая раньше была матерью-настоятельницей, поистине достойная и разумная монахиня, а после сестры Луизы мой самый дорогой и близкий друг; она так тяжело больна, что вчера утром ее причастили: судя по всему, жить ей осталось несколько дней; и то же самое можно сказать о сестре Марии Сильвии Босколи, молодой женщине, 22 лет, можете представить себе, господин отец, когда-то о ней говорили как о самой красивой девушке во Флоренции за последние 300 лет. Она уже шестой месяц лежит в постели с тяжелейшей лихорадкой, и теперь доктора говорят, что это чахотка; она так похудела, что ее просто не узнать; и при всем том она сохраняет веселый нрав и энергию, особенно это видно по ее речи, и это поражает нас, ведь час от часу мы видим, как слабеющий дух (который остается лишь в языке) тает, приготовившись покинуть изможденное тело; кроме того, она настолько безразлична к жизни, что мы не можем найти еду, которая бы ей понравилась или, точнее говоря, которую смог бы принять ее желудок, кроме жидкого супа, приготовленного на бульоне с добавлением дикой спаржи, а ее в нынешнем сезоне очень трудно отыскать. Я подумала, может быть, она сможет съесть суп из серой куропатки, у которого нет характерного вкуса дичи. А поскольку птицы сии водятся в изобилии в Ваших краях, то, как Вы, господин отец, говорите в своих письмах, может быть, Вам удастся мне прислать хотя бы одну для нее и для сестры Луизы; полагаю, Вам не будет слишком трудно найти птицу и доставить ее сюда в хорошем состоянии, поскольку наша сестра Мария Маддалена Сквадрини недавно получила отличных свежих дроздов от брата, который служит приором в монастыре Ангелов в диоцезе Сиены. Если без чрезмерного труда Вы смогли бы помочь мне таким подарком, раз уж мысль сия столь разожгла во мне аппетит, я была бы очень благодарна.
На сей раз мне выпала роль ворона, приносящего дурные вести, и я должна сообщить Вам, что на праздник Сан-Франческо [4 октября] Горо, который работал на Сертини, умер, оставив семью в совершенном расстройстве, так мне сказала его жена, приходившая сюда вчера утром с просьбой передать это известие Вам, возлюбленный господин отец, а также напомнить про обещание, данное Вами самому Горо и его дочери Антонии, подарить ей черное шерстяное платье, когда она выйдет замуж. Сейчас они в страшной нужде, и в воскресенье, то есть завтра, она принесет обеты в церкви; а поскольку жена Горо потратила последние деньги на лекарства, а затем на похороны и теперь осталась в полной нищете, она хотела узнать, не будете ли Вы так добры, чтобы исполнить обещание; я заверила ее, что напишу Вам и сообщу ей о Вашем ответе, как только получу его.
Не знаю, как передать Вам то ощущение счастья, которое принесло мне известие, что Вы сохраняете доброе здравие, несмотря ни на что; не стоит и говорить, что я радуюсь Вашей удаче больше, чем своей собственной, не только потому, что люблю Вас больше, чем себя, но и потому, что могу вообразить, что, если бы меня поразила болезнь или что-то другое увело меня из мира, это бы практически ничего не значило для окружающих, ведь я мало для чего гожусь, а в Вашем случае, возлюбленный господин отец, все совсем наоборот по многим причинам, но особенно (помимо того, что Вы делаете так много добра и способны помочь многим) благодаря Вашему великому уму и знаниям, которые Господь Бог дал Вам, чтобы служить Ему и прославлять Его гораздо больше, чем смогла бы я; и на основании всех этих соображений я радуюсь и испытываю огромное удовольствие от Вашего благополучия гораздо более, нежели от своего.
Синьор Рондинелли позволил себе вновь появиться перед людьми, поскольку его бочонки опустели; он посылает Вам, возлюбленный господин отец, привет, как и доктор Ронкони.
Заверяю Вас, что я никогда не страдаю от скуки, скорее от голода, вызванного, как я считаю, если не всеми моими занятиями, то холодом желудка, который редко бывает полон и не получает требуемого ему сонного покоя, ma к как мне не хватает времени. Я полагаюсь на оксимель и папские пилюли, чтобы восполнить этот дефицит. Я говорю Вам сие лишь в качестве оправдания за сумбурность своего письма, которое мне приходилось то и дело откладывать, а затем снова браться за перо, чтобы завершить его, и на этом предаю Вас Господу.
Писано в Сан-Маттео, октября, 22-го дня, в год 1633-й от Рождества Христова. Горячо любящая дочь, Сестра Мария Челесте
Прилагаю также, в согласии с Вашим пожеланием, выраженным в предыдущем письме, и послание, которое я должна была написать госпоже супруге посла. Полагаю, что разнообразная деятельность истощила мои силы, оставив совсем мало того, что бы я могла дать ей; а посему прошу Вас просмотреть это письмо и внести исправления. И дайте мне также знать, послали ли Вы ей распятие из слоновой кости.
Все еще тешу себя надеждой, что на этой неделе Вы получите решение, касающееся Вашего освобождения, горю желанием немедленно получить эту новость.
Согласно распространенным в Средние века и в эпоху Возрождения медицинским теориям, каждая из четырех основных стихий - земля, огонь, воздух и вода соотносилась с определенным гуморами (соками) человеческого тела: черной желчью, желтой желчью, кровью и флегмой. Они, в свою очередь, были связаны с определенными органами - селезенкой, печенью, сердцем, мозгом - и определяли их состояния соответствено на сухое и холодное, сухое и горячее, влажное и горячее, влажное и холодное. Сестра Мария Челесте используй эти диагностические термины, когда говорит о «холоде желудка», подразумевая, что тот ведет себя пассивно. Еда, лекарства и повседневная деятельность могли быть классифицированы по той же схеме и описаны с точки зрения названных четырех качеств; так, спаржа в бульоне, которую она хотела предложить некогда прекрасной сестре Марии Сильвии, классифицировалась гербалистами как теплое и влажное блюдо первой степени. Куропатки считались умеренно теплыми и были рекомендованы выздоравливающим.
Доктор Ронкони, получивший университетское образование в области естественной философии и владевший более широкими средствами лечения, мог провести очищение организма или пустить кровь, если необходимо было восстановить баланс тела. Положение врача давало ему более высокий социальный статус, чем тот, которым обладали так называемые цирюльники-хирурги, которые обычно получали профессиональную подготовку отнюдь не в стенах университетов. Определенное презрение существовало в те времена даже по отношению к хирургам, имевшим классическое образование. Галилей сравнивал снобизм, демонстрируемый остальными врачами, с безосновательными предрассудками, которые имели философы в отношении математиков. Чтобы выстроить защиту геометрии, Галилей обратился к образу Джиролами Фабричи из Аквапенденте, знаменитого анатома, своего друга и благодетеля:
«Я слышал, как мои противники громко кричат, что одно дело рассматривать физические объекты и совсем другое - делать то же с математической точки зрения, и что геометры должны держаться своих фантазий и не касаться философских вопросов - словно существует не одна, а несколько истин; словно геометрия до сих пор отделена предрассудками от Истинной философии; словно невозможно, чтобы геометр был еще и философом, - и мы должны сделать необходимый вывод, что любой, кто знает геометрию, не может быть физиком, не может рассуждать о свойствах предметов и рассматривать их с физической точки зрения! Вывод не менее глупый, чем тот, который мог бы сделать типичный физик, кой, движимый приступом меланхолии, утверждает, что великий доктор Аквапенденте, будучи знаменитым анатомом и хирургом, должен ограничить себя скальпелем и мазями, даже не пытаясь лечить другими методами медицины, - как будто знание хирургии противоречит знанию медицины и разрушает его. Я отвечу на это, что, многократно поправляя мое здоровье благодаря своим исключительным знаниям, синьор Аквапенденте, и я могу подтвердить это, никогда не потчевал меня смесью мазей, каустической соды, нитей, бинтов, зондов и бритв, хоть и считал мой пульс; он никогда также не делал мне прижиганий и не вырывал зубы. Вместо этого он, отличный врач, очищал мой организм манником, кассией и ревенем, а также применял другие лекарства, подходившие к моему заболеванию»[84].
Прекрасно знакомая с хворями своего отца, сестра Мария Челесте регулярно отправляла ему папские пилюли собственного изготовления, включавшие сушеный ревень (натуральное слабительное), шафран, присланный из Сиены Галилеем, и алоэ, промытое в розовой воде не менее семи раз. Ее вялое пищеварение требовало применения того же средства, хотя она уделяла гораздо меньше внимания приготовлению лекарств для себя, не давая труда подыскать недостающие компоненты и ограничиваясь одной розовой водой, в которой промывала алоэ. Однако когда речь шла об уходе за сестрой Арканжелой или другой больной сестрой, Мария Челесте обращалась за помощью к Галилею, чтобы достать дорогие ингредиенты, такие как вода Теттучио (наилучшее очистительное средство) или масло мускатного ореха для снятия тошноты и прекращения рвоты. Подобные вещества, перечисленные в официальной флорентийской «Фармакопее», могли существовать в виде таблеток, пилюль, настоек или порошков, в соответствии с инструкциями медицинских учебников.
Рисунок XVI в., представляющий гуморы и органы человека в соответствии с четырьмя основными стихиями.
Имидж Селект, фотоархив «Арт-ресурс», Нью-Йорк
Сестра Мария Челесте, вероятно, училась аптекарскому делу у другой монахини и у приходивших в монастырь врачей, следивших за местной больницей. С другой стороны, базовое образование в области письма и латинского языка, несомненно, было дано ей отцом (тот находил для этого время, когда она была еще ребенком), Потому что, бесспорно, никто в Сан-Маттео не превзошел ее в языковых навыках. Даже настоятельницы просили Марию Челесте составить важные официальные письма.
В научной переписке со своими друзьями Галилей на протяжении осени 1633 г. не раз затрагивал тему доказательств в пользу силы материи. С их разрешения и к их удовольствию, он включил некоторые замечания и предположения коллег в текст второго дня «Двух новых наук».
Позднее Галилей рассматривал эту работу как книгу, «превосходящую все, когда-либо мной опубликованное», потому что на ее страницах «содержатся результаты, которые я считаю наиболее важными среди всех своих исследований». Ученый полагал, что выводы о сопротивлении материала и движении перевешивали астрономические открытия, которые обессмертили его имя. Безусловно, Галилей гордился тем, что стал первым, кто построил телескоп и направил его на небо. Но он верил, что его величайший дар состоял в способности наблюдать за миром вокруг и понимать поведение его частей, а затем описывать это в терминах математических соотношений[85].
Одновременно с работой над диалогами для начальной части «Двух новых наук» Галилей написал еще и пьесу. Он послал ее сестре Марии Челесте, чтобы та использовала пьесу для представления, поставленного монахинями, - очевидно, для предполагаемого праздника в честь госпожи Катерины Никколини, жены тосканского посла, которая все еще намеревалась посетить монастырь. К сожалению, текст религиозной драмы Галилея не сохранился. Мы располагаем лишь упоминанием о ней в письме к дочери и ее ответной благодарностью. Прочитав первый акт, Мария Челесте написала: «Присланная Вами пьеса может быть названа чудесной, и никак иначе».
В Риме посол Никколини докладывал папе Урбану VIII, что Галилей доказал за время своего пребывания в Сиене, что является образцовым узником и не проявляет ни малейшего непослушания Святой Инквизиции. Урбан обдумывал, что ему выгоднее: дать ход этому прошению или жалобе сиенских клириков на архиепископа Пикколомини. Из жалобы этой следовало, что архиепископ слишком часто собирает за столом разных ученых, вероятно, чтобы создать интеллектуальное сообщество, столь приятное и необходимое синьору Галилею для покойного состояния ума. Иначе говоря, вместо того, чтобы держать Галилея в заключении как осужденного еретика, Пикколомини принимал его как почетного гостя.
В анонимном письме, поступившем в Рим, утверждалось:
«Архиепископ многократно говорил, что Галилей осужден Священной Конгрегацией несправедливо, что он первый человек в мире и будет вечно жить в своих писаниях, даже если те запрещены, и что за ним следуют все лучшие умы современности. А поскольку такие семена сеются прелатом, они могут превратиться в опасные плоды, потому я и считаю своим долгом доложить сие» [86].
Галилео Галилей и Винченцио Вивиани. Институт и Музей истории науки, Флоренция
Часть 6 Возвращение в Арчетри XXX «Если бы только Вы могли заглянуть мне в душу и увидеть ее устремления»
В конце октября, а затем и в ноябре 1633 г. по всей Тоскане лил дождь. Сырость вызвала у Галилея болезненное обострение артрита, усилила она и усталость сестры Марии Челесте, набросив мрачную тень на все их ожидания. Сестра Катерина Анжела, бывшая мать-настоятельница Сан-Маттео, умерла сырой осенью, и монахини под дождем похоронили ее на монастырском кладбище.
«Я есмъ воскресение и жизнь; верующий в Меня если и умрет, то оживет; и всякий живущий и верующий в Меня не умрет вовек».
Заупокойная служба. Иоанн, 11:25-26
Другие болящие сестры пока держались. Галилею так и не удалось послать им куропатку, поскольку охотничий сезон уже закончился и достать птицу было негде. Сестра Мария Челесте, со своей стороны, тоже не сумела раздобыть садовую овсянку, которую Галилей у нее просил, так как не мог отыскать эту птицу в Сиене.
«Я задержалась на этой неделе с письмом, - извинялась дочь, - потому что очень хотела послать Вам овсянку, но, в конце концов, так и не нашла ее; я слышала, они улетают, когда прилетают дрозды. Если бы я только знала о Вашем желании, господин отец, несколько недель назад, когда ломала голову, что бы такое послать, чтобы Вас порадовать. Но не расстраивайтесь! Вам не повезло с овсянками, так же как мне с серыми куропатками, которые достались лишь ястребам».
Затяжные дожди сделали невозможным дальнейшее разведение бобов в саду, сообщала Мария Челесте, но ясная погода должна вернуться, а вместе с ней вернется и он. «Я не посылаю Вам пилюли, так как желание заставляет меня надеяться, что Вы скоро приедете и заберете их самостоятельно: я с нетерпением ожидаю решения, которое Вы должны получить на этой неделе».
Однако решение не пришло. Галилей от постоянного ожидания стал раздражительным и так зависел от писем дочери, что ругал ту, когда она не успевала послать очередное достаточно скоро.
«Если бы только Вы могли заглянуть мне в душу и увидеть ее устремления, как Вы, господин отец, проникаете взором в небеса, - начинала она письмо от 5 ноября, - я уверена, Вы бы не жаловались на меня, как делали это в последнем своем послании, ибо убедились бы» как сильно я бы хотела, если бы это только было возможно, получать Ваши письма ежедневно и каждый день посылать Вам ответ, получая сама огромное удовольствие и доставляя его Вам, пока это не обрадует
Бога настолько, что мы снова сможем наслаждаться обществом друг друга».
Далее дочь рассказывает, что ей все же удалось добыть желанных им овсянок - через человека, который разводил птиц на службе у великого герцога. Теперь Мария Челесте могла в любой момент послать Джеппо в богатые сады Боболи, позади палаццо Питти, чтобы тот, вооружившись специальным ящичком для упаковки изысканных птиц, мог доставить их прямиком синьору Джери. В ответном письме, когда несколько дней спустя Галилей благодарит дочь за подарок, ничего не говорится о том, когда он все-таки покинет Сиену, хотя кое-какие новости к тому времени уже появились.
«Прежде всего я должна сообщить Вам, как была поражена, что Вы ни словом не упомянули в последнем письме ни о том, что получили послание из Рима, - писала она в субботу, 12 ноября, - ни о решении относительно Вашего возвращения, которое все мы так рассчитывали получить до Дня всех святых, о чем дал мне понять синьор Герардини. Я хочу, чтобы вы откровенно рассказали мне, как развивается Ваше дело, чтобы успокоить мой разум. И порадуйте меня также известием, рассказав, о каком предмете Вы теперь пишете: постарайтесь изложить его так, чтобы я смогла понять, и можете не опасаться: я сохраню сие в тайне».
Сестра Мария Челесте, разумеется, не отдавала себе отчета в том, что работа ее отца была отчасти секретом. Действительно, некоторые материалы, изъятые из Иль- Джойелло во время суда, касались его исследований Движения, включая и рукопись третьего дня «Двух новых наук», в черновом варианте подготовленную еще до отъезда в Рим. Несмотря на то, что Галилей не считал эти документы опасными, у него были основания опасаться их бессмысленного уничтожения.
Серая куропатка.
Камера-фото, фотоархив «Арт-ресурс», Нью-Йорк