Убаюкать нож - Мария Гинзбург 4 стр.

– Уцелевшим от курвиметра глазом, – снова пробормотал я.

Анша снова пихнула меня, на этот раз более ощутимо – она уже по-настоящему сердилась, и обратилась к Янесу:

– А какого зверя?

– Разные бывают, – ответил он. – Летучие мыши, крылатые змеи, просто птицы и просто большие змеи… Еще Двуликая очень любит кошек и часто дает шиварео в двойники больших котов. Так вот, курвиметр вам в глаз, шиварео очаровывает путника, заманивает его к себе или вовсе сбивает с пути, а потом убивает. Некоторые выпивают кровь, другие разрывают на куски, третьи снимают с жертвы всю кожу – они пытаются заменить ею свою, сморщенную и уродливую.

– А как же справиться с шиварео? – спросил Штуц.

– Справиться с шиварео можно одним способом – не встречаться с ней, – ответил Янес. – Не ходить в горы, курвиметр вам в глаз. Шиварео никогда не нападают первыми, не спускаются в долину к людям. Они просто защищают проход в царство Двуликой. Они – часовые и исполняют свой долг. Правда, рассказывают, что однажды шиварео встретила своего мужа. Он узнал ее, заговорил с ней, рассказал о ее ребенке, из-за которого она и умерла, как растет этот ребенок и радует отца, как ребенок похож на свою мать и как он сам всегда любил ее, свою мертвую жену. Он сильно тосковал по ней и, в общем, не возражал принять смерть от ее руки, так сильно он, курвиметр вам в глаз, измучился от своей печали. Некоторые говорят, что и в горы он пошел специально, смерти искал. Но на самом деле этот мужчина был геолог. Они проводили разведку на склоне гор, потому что рудник при поселке начал истощаться. Шиварео сначала не узнавала его, но внимательно слушала. Она смотрела на него словно чужая. Но потом, когда он показал ей ее фотографию и фотографию их сына, она словно проснулась. «Тебе нельзя быть здесь, – сказала она. – Людям вообще нельзя сюда ходить, курвиметр вам в глаз». Она показала ему дорогу к походному лагерю. И попросила мужа объяснить всем людям, что шиварео не злые, а просто не могут иначе поступить. «Людям нет дороги в царство Двуликой», – сказала она.

Я слушал голос Янеса и смотрел на часового, что стоял у двери. Он опирался на свое длинное ружье, словно позаимствованное из запасников музея. Голова его склонялась все ниже на грудь. Когда его лоб касался холодного ствола, он вздрагивал и просыпался. Интересно, он понимает, о чем мы здесь говорим? Охранники обычно не мешали нам разговаривать, лишь прикрикивали на нас, когда мы начинали говорить слишком громко. Дело в том, что я его понимал. Когда они хотели утихомирить нас, они говорили: « Ужо Двуликая вас убаюкает », « Расшумелись, как капризный ветер », « Да замолчите уже, мерзлые сперматозоиды ». Они говорили на вэльчеди – языке моей бабушки, используя такие старые обороты, которые можно было встретить разве что в хрониках Бесконечной зимы. Наш язык был очень поэтичен, это признавали даже искусствоведы из Альянса. Некоторые обороты в речах наших стражников казались мне даже более старыми, чем те, что я видел в хрониках. От « шумного капризного ветра » веяло холодом звезд и вечности. И надпись на наших лбах, Анши и моем, – она тоже была сделана на вельчеди.

И вдруг я – видимо, под влиянием ауры того вечера, – вспомнил историю про нож, которому пели колыбельную. Присловье Орузоси – «хватит нож баюкать» – сразу показалось мне смутно знакомым. Оно все время вертелось у меня в голове, не давая покоя. Это была одна из старых сказок, которые рассказывала мне бабушка. Суть ее сводилась к следующему. Однажды Двуликая оставила своего маленького сына на перекрестке двух дорог. Потом она вернулась за ним, но он уже превратился из маленького человечка в острый нож. Двуликая запеленала дитя и привязала к своей спине, чтобы больше не потерять его. И с тех пор она поет ему колыбельные и рассказывает сказки, чтобы он, слушая их, вспомнил, кто он на самом деле, и снова стал человеком. Дело в том, что стражники говорили « убаюквает» . Это была старая форма глагола, и ничего удивительного в этом не было. И ведь Орузоси использовал именно ее, вдруг вспомнил я. У него вообще была не лучшая дикция, и эта небольшая ошибка казалась именно дефектом произношения, а не намеренным действием. «Орузоси родом из кратера Небесного Огня», – подумал я. Теперь, конечно, это было очевидно, но если бы я догадался обратить на эту мелочь внимание тогда, мы могли вообще не попасть в плен.

– Янес, – сказала Анша. – А что это за горы, про которые ты все время говоришь? Хребет Мира?

Так называется великая горная цепь, которая тянется практически вдоль всего экватора, разделяя единственный материк Пэллан на две части.

– Нет, – ответил Янес, помолчав. – Я говорю про горы вокруг кратера Небесного Огня. У нас их называют Зубами.

В каждой области, примыкающей к кратеру, свою часть гор называют по-своему.

– А у нас рассказывали наоборот, – сообщила Дарнти. – Что шиварео загрызли первую экспедицию, которую отправили в кратер Небесного Огня за метеоритом. Всех подчистую. И вторую тоже, но в тот раз одному человеку, ученой женщине, удалось спастись. Шиварео приняли ее за свою. Она пошла с ними в их деревню. Она дождалась рассвета, а когда они уснули, убежала к перевалу в горах, а потом пробралась обратно в Карнаги.

– Никогда не слышал таких сказок, – заметил Кервин.

– Так вы же из Вэльчера, – заметил Штуц. – У вас шиварео не водятся… Знаете, что я думаю? Что мы сейчас в деревне шиварео.

– Я уже думал об этом, – сказал Янес. – Но здесь нет женщин. Совсем. Я все время смотрел. Все эти люди – мужчины.

– И детей здесь тоже нет, – вдруг произнесла Анша.

Я думал, что она уже спит – так уютно она посапывала мне в ухо.

– Они в другой деревне, наверное, – сказала Дарнти. – Здесь что-то вроде походного лагеря геологов. Я видела, когда нас тащили. Тут вокруг поля, и мужчины работают на них. На таких огромных странных животных вроде сухопутного краба. Они их вместо комбайнов используют, у них клешни такого же размера, как ковши у экскаваторов!

– Ладно, давайте спать, – сказал Янес.

Это был последний наш спокойный вечер, скучный, но чем-то и уютный – я словно оказался в дешевом летнем пансионате для подростков. Очень дешевом.

А утром пришли они. Люди в балахонах. Жители деревни следовали за ними, переговариваясь высокими, словно птичьими голосами. Они были явно возбуждены. Троица в противогазах проследовала через площадь и двинулась по улочке к нашему загону. Анша стиснула руки и застонала. Я обнял ее за плечи. Ничего хорошего и я от этого визита не ожидал.

– Мы же будем вдвоем, – сказал я.

Мы оба были уверены почему-то, что пришли за нами. Ведь зачем-то на наших лбах поставили эти уродливые клейма? Анша слабо улыбнулась. Охранник грубыми возгласами отогнал прилипших к решетке зевак. «Наших» отгонять не надо было – все пленники столпились у задней стены. Охранник открыл дверь. Человек в латунном противогазе заглянул внутрь. Кажется, на нас с Аншой он задержал взгляд чуть дольше, чем на остальных. Мне стало больно дышать. Ноги у меня задрожали. Такой противной, мелкой нервной дрожью, от которой трясутся икры и до боли напрягаются мышцы под коленками.

– Вот эти двое, – невнятно произнес человек в балахоне.

Он размашисто указал на Штуца и Кервина.

– Нет! – завопил Штуц.

Мои товарищи по несчастью ворочались, устраиваясь на соломе. Мне не спалось. Я решил дойти до туалета – вонючей каморки в дальнем конце загона. Когда я был уже на полпути, я услышал, как поднялся кто-то еще. Человек явно шел туда же, куда и я. Это оказался Янес.

– Тебе сильно невтерпеж? – спросил он, догнав меня у двери.

– Иди, ладно, – сказал я.

Янес отрицательно покачал головой. Приблизив свое лицо к моему, он прошептал:

– Не пытайтесь бежать, курвиметр вам в глаз. Анша права. Далеко вы не уйдете. Тут уже были одни такие, из предыдущей группы. Их поймали, и…

– Что – и?

Янес помолчал, пошевелил губами и наконец ответил:

Охранники схватили Штуца и Кервина, выволокли наружу. Кервин сопротивлялся. Глаза его на белом от страха лице были абсолютно безумными. Кервина ударили прикладом по голове, и он обмяк. Как показало дальнейшее развитие событий, он выбрал наилучший путь. Дверь в наш загон закрыли, и Штуца повели на площадь, а Кервина потащили сзади.

– Что с ними будет? – спросила Анша.

Ответила Дарнти.

Она обняла Аншу за плечи и попыталась увести от решетки. Анша сбросила ее руки. У Дарнти задрожали губы. Она хотела что-то сказать, но потом махнула рукой и отошла. Усевшись на свое место на соломе так, чтобы не видеть площадь, она обхватила колени руками. Губы Дарнти шевелились, глаза были плотно закрыты. В истории Пэллан достаточно дат, чтобы вспоминать их.

Она обняла Аншу за плечи и попыталась увести от решетки. Анша сбросила ее руки. У Дарнти задрожали губы. Она хотела что-то сказать, но потом махнула рукой и отошла. Усевшись на свое место на соломе так, чтобы не видеть площадь, она обхватила колени руками. Губы Дарнти шевелились, глаза были плотно закрыты. В истории Пэллан достаточно дат, чтобы вспоминать их.

Я встал рядом с Аншой у решетки.

– Тех съели в наказание за побег, – сказал я негромко. – Может быть, Кервина…

Анша повернулась ко мне.

– Съели? – выдохнула она с ужасом.

В этот момент стало ясно, что на лучшую участь для Кервина я надеялся напрасно. Троица в балахонах ушла. Оставшиеся толстые мужчины вынесли откуда-то высокие столбы с крюками, тазы и еще какую-то утварь. Установили столбы – под них, очевидно, уже были сделаны отверстия в кладке площади. Штуц все это время срывающимся голосом повторял: «Не надо… пожалуйста… пожалуйста». Его обвязали веревкой, примотав руки к туловищу и крепко соединив ноги. Затем веревку перекинули через ушко крюка на столбе и натянули. Бесчувственный Кервин все это время лежал на земле рядом. Штуца подняли вверх ногами так, что его растрепанные грязные волосы почти касались земли. И хотя рядом с ним уже стоял облупленный таз, он все еще повторял свое «Не надо, пожалуйста». Один из мужчин взял топор, ногой подкатил деревянный кругляш. Другой грубо схватил Штуца за плечи и приподнял так, что голова его оказалась на этой подставке. Мужчина с топором взмахнул им. Я не видел, как топор прошелся по шее Штуца, отделяя ее от тела; убийца стоял между мной и несчастным толстяком. Я слышал глухой удар и увидел, как покатилась голова. Кругляш убрали, тело оставили висеть. Кровь стекала из перерубленной шеи в таз.

Палач обернулся и что-то беспокойно спросил. Второй тоже занервничал. Я увидел, что Кервина нет там, где он лежал минуту назад. Я буквально прилип к решетке.

– Он все-таки… – одними губами прошептал я.

– Убежал, – со слезами радости на глазах прошептала Анша. – О Двуликая, пусть ему повезет!

Люди на площади засуетились, забегали. Из-за большого чана выполз абсолютно голый человек. Он поднялся на ноги с изумленным видом. Остальные принялись орать на него. Он что-то бормотал в ответ. Кервин сумел раздобыть себе и одежду. Все-таки не зря он занимался телостроительством! Большая часть пленных, в том числе и я, были выше и намного худее наших хозяев, и при побеге благодаря этой разнице каждый из нас, пусть даже переодетый, был бы сразу опознан как чужой. А Кервин, плотный, невысокий, почти квадратный, был очень похож на местного жителя.

Часть людей собралась и ушла на поиски беглеца, я думаю, а остальные продолжили свои чудовищные приготовления. Когда кровь Ордо стекла, они разделали его, как мясник разделывает тушу. Порубив ребра и мясо с ног, замочили все в двух больших кастрюлях. Кости сложили в тот самый огромный чан и принялись, судя по всему, варить суп. Мозг съели сырым, разбив крышку черепа. Я и не хотел смотреть на это, и боялся отойти от решетки. Я изо всех сил надеялся, что Кервина не поймают… и хотел увидеть, что его НЕ приведут на площадь.

Его не привели.

Через два часа, когда чан с супом отбулькал свое, два мощных даже по местным меркам мужика сняли его и унесли куда-то. Мы вздохнули с облегчением, но рано. Нас забыли покормить, но вряд ли сейчас кто-нибудь смог бы есть. К вечеру, когда небо стало нежно-зеленым, а мясо замариновалось, повар-палач вернулся на площадь вместе с помощниками, и они принялись готовить шашлыки. Остальные пленники отворачивались, чтобы не смотреть на это, но от запаха жарящегося мяса мы никуда деться не могли. Я по-прежнему сидел у решетки и смотрел. Анша, которая ушла в глубь барака сразу после того, как мы поняли, что Кервин сбежал – она, наоборот, боялась сглазить, – снова подошла ко мне.

– Авенс, не стоит на это смотреть, – сказала она. – Эта боль бесполезна.

– Почему же, – сказал я. – Они ведь не просто приготовили себе обед. Они показали нам, что не считают нас людьми. Но это значит, что и они тоже – не люди. Звери, тупые твари, кто угодно, но не люди. И значит, с ними можно обращаться точно так же. Я смотрю на них для того, чтобы лучше запомнить эту мысль. Чтобы потом, когда мы сбежим и нам придется убивать их, их внешнее сходство не мешало мне.

Анша покачала головой.

– А ты не боишься, что так тоже станешь зверем? – спросила она.

Я усмехнулся. Я знал, о чем она. Мне уже приходилось сталкиваться с некоторыми проблемами такого рода.

– Анша, – сказал я. – Человеческого во мне не так уж много.

Я хотел сказать еще, что, когда хожу по улицам, не понимаю, что не дает людям набрасываться друг на друга и убивать кого попало. И что теперь, когда ясно, в каком качестве наши хозяева воспринимают нас, все стало намного легче и проще. Но Анша посмотрела на меня с таким отвращением, ужасом и брезгливостью, что я промолчал. Она развернулась, не говоря ни слова, и вернулась на свое место на сене. Я знал, о чем она думает. Есть люди, которым доставляет удовольствие вид смерти, крови, мертвых тел. Некоторые признаются себе в этом, некоторым не хватает силы духа на такую честность. Анша подумала, что я из таких. Она ошиблась, но не дала мне никакой возможности разъяснить ситуацию.

Когда шашлыки были готовы, жители деревни собрались на площади. Притащили также и бочку с каким-то спиртным. Они принялись есть мясо и пить вино. Затем одна часть компании собралась в кружок и начала петь заунывные песни, а вторая занялась старинной забавой, называемой «стенка на стенку». Фиолетовое небо уже стало темно-зеленым. Солнце ушло за горы. Понаставив друг другу синяков и сбив первый пыл, деревенские присели передохнуть и подумать, чем бы еще заняться.

И тогда они вспомнили о нас – первый раз за эти сутки. Обычно еду приносили аккуратно, три раза в день, но сегодня им было не до нас. У меня уже подвело живот от голода, да и у остальных тоже. Взяв кастрюлю с остатками шашлыка, небольшая группа двинулась к нам. Часового не было; он, видимо, валялся где-то пьяный. Ключ был только у него, и открыть дверь они не смогли. Они стали совать нам мясо через решетку на длинных прутиках. Поняв, к чему идет дело, я отошел оттуда. Остальные тоже сидели на своих местах, стараясь сделать вид, что находятся не в вонючем загоне, через решетку которого им суют на прутиках пожаренный филей их бывшего товарища, а где-то очень далеко. Деревенские заволновались. Я достаточно хорошо понимал их речь; они уговаривали нас поесть, говорили, что это вкусно и гораздо лучше нашей обычной каши. Остальные пленные вряд ли знали старый вэльчеди, но и так было понятно, что нам предлагают. Наши хозяева искренне переживали за нас, и это было хуже, чем если бы они орали и размахивали топорами, пытаясь принудить нас есть.

– А в прошлый раз, – произнес я, глядя на Янеса, – вас тоже шашлычком побаловали?

Янес молча кивнул.

– Я так понял, у них не считается чем-то странным съесть своего товарища, курвиметр вам в глаз, – хрупким голосом произнес он. – Давайте и правда поедим, ребята. Весь день голодные сидим. Они не отстанут, курвиметр им в глаз.

Он первым подошел к решетке и взял с прутика кусочек мяса. Дарнти последовала его примеру, а затем потянулись и остальные.

Я отвернулся к стене.

Заснуть мне в ту ночь удалось не сразу. Сначала пьяные каннибалы орали на площади свои песни. Потом я слушал вопли собственного желудка. А потом Анша обняла меня. Только мы с ней отказались от мяса Штуца.

– Никак не могу заснуть, – сказала она и провела рукой мне по спине. – Так не хватает Кервина.

Обычно она спала между нами, а теперь вместо теплого Кервина у нее была холодная стена, из прорех которой тянуло сквозняком.

– Я могу лечь к стене, если хочешь, – сказал я.

– Я хочу другого, глупый, – ответила Анша.

Она поцеловала меня в шею. Остальные, сытые и довольные, уже спали. Я слышал разноголосый храп, сопение и стоны спящих.

– А ведь смерть возбуждает тебя, – сказал я, застегнув комбинезон. – Или тебя возбуждают звери?

Анша негромко засмеялась.

– Гордый злопамятный мальчишка, – сказала она. – Нет. Наоборот. Я не могу описать тебе, какой ужас я испытывала сегодня. Каждая клетка моего тела словно чувствовала приближение распада, конца, ничего… и меня трясло, как в лихорадке. Я боялась сойти с ума. Начать кричать и метаться по этой вонючей клетке. Мать наша Двуликая, они так поступили с Кервином, а что ждет нас с тобой, Авенс? Ведь на нас эти клейма. Это будет какая-то особенная программа… Надо было чем-то перешибить это ощущение… чем-то столь же сильным. А что касается зверей… Ты задумайся хоть на минуточку – смог бы кто-нибудь из остальных сейчас сделать то, что сделал ты… после всего того, что нам пришлось пережить сегодня…