Клим издали приметил старика и долго махал ему, прежде чем тот понял, что от него хотят.
Черт с ними, с Филиппинами. Клим оправдывался перед собой: «Мне здесь будет лучше, может, найду кого-нибудь из знакомых…» Он привязал самовар к вещмешку и принялся спускаться по веревочной лестнице.
– Подождите! – Над бортом показалось лицо девушки-подростка – темные волосы, заплаканные глаза. – Возьмите меня с собой!
Клим спрыгнул в лодку.
– Берем? – спросил старика.
– У нее тоже есть самовар?
Клим посмотрел вверх:
– Чем расплачиваться будешь?
– У меня есть американские деньги.
– Сколько?
– Двадцать долларов.
– Самовар я оставлю себе, – сказал Клим торговцу. – Мы с тобой деньгами рассчитаемся.
На девушке было короткое, не по росту, пальто. Через плечо – свернутое красное одеяло, в одной руке дамский саквояж, в другой – связка с книгами.
– Тебя как зовут? – спросил Клим.
– Ада.
– А книжки про что?
Девушка отвела глаза:
– Про пиратов.
Старик показал им место под тростниковым навесом. Ада покосилась на грязную циновку на дне лодки. Достала из саквояжа большой носовой платок, расстелила и села.
Клим вспомнил эту девушку. Ее мать недавно умерла от пневмонии.
– У тебя остались родственники?
– Нет. То есть да… У меня есть тетя в Америке. Мама сказала, что мне надо ее найти.
Еще одна потерянная душа.
Глава 2
1
Раньше у Ады было множество имен. В особые минуты мама называла ее Аделаида Раиса Маршалл. А так, дома, – «Рая, девочка из рая». Папа смешно называл «Тыковка» – Pumpkin, его самого так звали в детстве – на ранчо под Хьюстоном. Бабушка говорила «Зайчик», гувернантка – «My dear»,[3] кухарка и дворник – «барышня».
За пять лет войны Ада растеряла все имена и всех близких. В 1917 году погиб отец. Он прибыл на Ижевский завод из Америки – работать по контракту, женился, выучил русский. Его убили 9 ноября, когда власть перешла к Советам. Маме сказали: за то, что буржуй. Гувернантка испугалась революции и уехала домой в Англию. Потом исчезли кухарка и дворник.
Поезд на Восток – голодно, страшно. Ада с бабушкой жались друг к другу, а мама ничего не боялась:
– Не трусить – кому говорю! Выберемся!
Маме можно было верить: она знала и умела все. Она рассказывала Аде о столетних кедрах, о малахите, о декабристах, сосланых в Сибирь. Она перетащила в купе дверь с надписью «Начальник станции» и маникюрными ножницами отковыривала от нее щепы. Разводила костер в сделанной из ведра печке, и все грелись. Гнутые ножницы до сих пор лежали у Ады в саквояже.
Бабушка пропала в Гензане: отправилась на рынок и не вернулась. Соседки по бараку шептали: «Что делать – старуха! Небось дорогу назад забыла». Ада с мамой неделю искали ее.
Мама была сильной, она не сдавалась, даже когда доктор сказал: «Не жилица». Ее колотило, и она все никак не могла выговорить имя дочери:
– Аде… Аде… Аде…
Потом ей на минуту полегчало.
– Не бойся… Я не умру…
В первый раз она не сдержала слова. Женщины замотали маму в мешок. Пришел отец Серафим – огромный, дикий, – что-то спросил.
– Адой ее мать звала, – послышался чужой голос.
– Жалко твою маму, Ада, – сказал батюшка.
«Ада – девочка из ада».
Маму выбросили за борт. Негодяй-матрос сказал, что мертвяков на корабле держать не станут.
Ада целые сутки просидела на ящике со спасательными жилетами. Смотрела в стену, колупала ногтем краску. Мимо пробегали радостные люди: счастье привалило – на берег отправляют.
– Пойдем, горемыка, с нами! – звал Аду отец Серафим.
Она не ответила ему.
На следующий день Ада очнулась от боли – ноги затекли. Она доковыляла до трапа, вышла на палубу. И тут поняла, что ей надо уезжать. Немедленно. Иначе она что-нибудь с собой сделает.
2
Все эти полуобморочные дни Ада думала: с кем ей дальше? куда? Ругала себя, что не пошла с отцом Серафимом. Теперь ухватилась за Клима, за первого встречного. Он вроде добрый человек – людей утешал, которым плохо.
Как называть его? Дядей или по имени-отчеству? Надо ему понравиться, чтобы он позвал с собой. Ведь куда-то он едет?
Черная куртка с обмахрившимися рукавами, на затылке кепка – такие во Владивостоке носили иностранные корреспонденты. Непонятный тип – темный, заросший. Губы обветренные. Синий шарф, битый молью.
Лишь бы Клим не прогнал. Надо заговорить с ним, найти повод.
Чем ближе подплывали к Шанхаю, тем больше лодок было кругом. Ада вытащила из саквояжа мамино пенсне – зрение от книг давно испортилось. Высунулась наружу и тайком нацепила. Клим не должен видеть, что шнурок оборвался, а одно стекло треснуло.
Прошла огромная баржа. Речная мелочь расступилась перед ней и тут же сомкнула строй. Промчался на моторке полицейский в странной коричневой форме. Беззубый китаец, проплывая мимо, сунул Аде в лицо окровавленную рыбу. Она в ужасе отпрянула под навес. Пенсне упало на циновку.
Клим усмехнулся:
– Порт, что ты хочешь!
Берега низкие. Разномастные дома как рассыпанные пуговицы. Над черепичными крышами – плакаты на английском: «Покупайте сигареты „Великая стена“!», «Лучшее средство от всех недугов – „Тигровый бальзам“!».
Трубы, страшные заводские корпуса, военные корабли.
– Банд – главная набережная, – произнес Клим.
Ада вновь нацепила пенсне (бог с ним, с разбитым стеклом). Из тумана показались огромные здания – одно роскошнее другого. Ада в жизни не видела ничего подобного.
Сампан причалил к берегу. Сердце у Ады забилось: возьмет Клим с собой или нет?
– Давай доллар, – сказал он.
Она торопливо вытащила деньги. Клим помахал бумажкой перед носом старика – тот замотал головой, заспорил. Клим не уступал. Наконец старик, ворча, отсчитал сдачу.
– Пошли, – позвал Клим и сунул монеты в карман.
Ада побежала за ним по сходням. Не прогнал – о, слава богу!
– Сколько он с нас взял?
– Двадцать центов.
– Так мало?
– Здесь все дешево стоит. Но заработать трудно.
Клим шел быстро, и Ада едва поспевала за ним. Высокие европейские дома: внизу лавки, наверху – жилые комнаты. На стенах флаги с китайскими закорючками. Автомобили ехали по левой стороне. Между ними – люди, впряженные в коляски, рикши.
Народищу! И все галдели, ели, тащили поклажу – кто на тачке, кто на коромысле. Мужчины в юбках, в коротких куртках, некоторые одеты по-человечески: в пальто и шляпы. Нищие – один страшнее другого: голые, безрукие, слепые. Женщины шли странной вывороченной походкой. Ада глянула в пенсне: бог ты мой! Почти у всех вместо ног – копытца.
– Что у них со ступнями?
Клим обернулся:
– В Китае девочкам с детства бинтуют ноги. Притягивают пальцы к пятке, чтобы стопа не росла.
– Зачем?
– Чтоб от мужей не убегали.
Трамваи, лошади, шум, вонь, столпотворение.
– А куда мы сейчас?
– В бордель.
– А… как… то есть?
– Нам надо осмотреться и узнать новости.
Сбежать? Ада огляделась. На тротуаре стояла белая женщина – она плыла с ними на корабле. Женщина просила милостыню.
3
Клим долго барабанил в облупленную дверь. Красное кирпичное здание в два этажа, неказистый дворик. Из окна наверху кто-то выглянул и тут же спрятался за занавеской.
– Martha, open the door![4] – крикнул Клим.
У стены – ржавый велосипед без колес, над головой – чьи-то подштанники на веревке. Сейчас Ада войдет в бордель.
В смотровом окошке в двери появился голубой глаз.
– Кто?
– Марта, не узнаешь?
– Ах, боже мой!
Дверь распахнулась, и к Климу бросилась маленькая плотная женщина с папильотками в волосах. Какой у нее был халат! Ада в жизни не видала таких халатов: на спине драконы, рукава и подол на меху. Туфли без задников, все в бисере.
Клим и Марта обнялись, расцеловались. Он держал ее за руки.
– Ну, красотка! Дай-ка я посмотрю на тебя!
И все по новой: восклицания и объятия.
Никакой красоткой Марта не была: дебелое сорокалетнее лицо, нос – грушкой, губы – плюшкой.
– Идемте – тут холодно! – сказала Марта.
Ада вошла вслед за Климом в дом. Батюшки-светы… Лестница была застлана коврами. На стене – обои, картины в рамах. Люстра с висюльками!
Наверху было еще наряднее, даже граммофон имелся. Марта показала на бархатные кресла:
– Садитесь. Откуда ты явился, мистер Рогов? Из тюрьмы?
– С войны.
– Много наград принес?
– А то! Орден Подвязки на голову, орден Почетного легиона беженцев и Пурпурное разбитое сердце.
– Ты что, с русскими приехал?
Клим рассказывал о себе, о войне, спрашивал Марту о каких-то людях. Ада сидела в обнимку с саквояжем и книгами.
Вот они какие, бордели. Один рояль зеленый, наверное, тысячу долларов стоит. На столе – апельсины, печенье… Вдруг поесть предложат?
– Я не знаю, куда катится этот мир, – распалялась Марта. – Раньше белую девочку за хорошую цену можно было продать. А сейчас подходи к русскому консульству – выбирай любую. Они там сотнями толкутся.
– Я не знаю, куда катится этот мир, – распалялась Марта. – Раньше белую девочку за хорошую цену можно было продать. А сейчас подходи к русскому консульству – выбирай любую. Они там сотнями толкутся.
Клим усмехнулся:
– Тебе русские все дело загубили?
– У меня клиентов вдвое меньше обычного. Последний кассир из универмага чувствует себя Рокфеллером: притащит перепуганную цыпочку в кафе, закажет ей кусок пирога, а она от счастья млеет: «Мой принц, мой принц…»
– Мне бы работу найти, – произнес Клим. – Денег нет ни гроша.
Марта покачала головой:
– С работой трудно. Китайцы готовы на все ради десяти центов в день. А тут еще ваши русские… Легко устроиться только девочкой в заведение. – Она перевела взгляд на Аду: – А это кто с тобой?
– Понятия не имею. Зовут Ада. Ей идти некуда.
Марта внимательно посмотрела на нее:
– Сколько тебе лет?
– Пятнадцать.
– На что ты собираешься жить?
– Я могу давать уроки английского и французского.
– Дай-ка я на тебя посмотрю. – Она протянула руку, чтобы расстегнуть пуговицу на Адином пальто.
– Не трогайте меня!
Марта засмеялась:
– Уроки она будет давать! Кому?
– Может, устроишь ее такси-гёрл в «Гавану»? – спросил Клим. – Она умеет танцевать, я видел.
Ада побледнела:
– Что такое «такси-гёрл»?
– Платная партнерша для танцев, – объяснил Клим. – В Шанхае мужчин гораздо больше, чем женщин, и холостяки все вечера болтаются по ресторанам. Своих девушек у них нет, поэтому они танцуют с такси-гёрл. Это приличная работа – ничего общего с проституцией. – Клим скинул куртку и размотал шарф. – Снимай пальто. Покажем, на что ты способна.
При виде Адиного платья – линялого, два раза перешитого – Марта прыснула. Ада уже ненавидела ее.
– Иди сюда! – приказал Клим и, отодвинув в сторону стол и стулья, встал посреди комнаты. Трепеща, Ада приблизилась к нему. Марта поставила пластинку.
– Давай-ка танго.
Клим взял Аду за руку, обнял за талию и прижал к себе.
Ненормальная близость взрослого мужчины. Дыхание слишком горячее, взгляд – как будто Клим взял и влюбился в нее: вот только что, минуту назад. Заразительное волшебство…
Марта захлопала в ладоши:
– О, девочка, браво, браво!
– Бери ее на работу и придумай что-нибудь с платьем, – сказал Клим, выпустив Аду из объятий. – Она из своего выросла года три назад.
Марта убежала в другую комнату.
– Ну что, Ада, пойдешь в танцовщицы? – спросил Клим. Голос его был ровен, глаза поскучнели.
А она все еще прерывисто дышала.
– Я не знаю.
– Будь я женщиной, я бы пошел. В танце ты можешь быть кем хочешь. Музыка кончится, все вернется на круги своя. Но у тебя есть несколько минут, понимаешь?
Марта принесла два платья на вешалках:
– Мерить не дам – ты ванну лет сто не принимала. Приложи к себе. Так, это пойдет, это тоже пойдет… Туфель у тебя нет?
Ада покачала головой.
– Покажи ногу.
Марта принесла пару дорогих, но слегка поношенных туфель.
– Будешь хорошо выступать – будешь получать деньги. Будешь сидеть по углам – выкину в два счета. За платья и туфли вычту из заработка. Даю полтора доллара в день, и то по знакомству. Идет?
Ада кивнула.
– Если надумаешь перейти сюда, в верхние комнаты, – это за ради бога. А с тебя, Клим, я три шкуры спущу, если она удерет с платьями.
– Куда она удерет? Назад к большевикам?
– Ты ее привел – ты за нее отвечаешь. Где вы остановились?
– Нигде.
– Попроситесь к Чэню – он сдает комнаты и говорит по-английски. – Марта написала на бумажке, как найти этого Чэня. – Все, идите отсюда – мне надо выспаться. Вечером, в семь часов, чтоб девка была в «Гаване».
Клим поцеловал ее и пошел к лестнице.
Апельсинов не дали. На прощание Марта успела шепнуть Аде:
– Если ты девственница, я тебя умоляю: не спи ни с кем без моего ведома! Я тебе такого клиента на первую ночь подберу – пальчики оближешь!
Глава 3
1
Двухэтажное здание буквой «П» – помесь европейской архитектуры и китайской нищеты. Вход с улицы прегражден железными воротами. Над ними вывеска – по-китайски и по-английски: «Дом надежды и зарождающейся карьеры».
– Представляю, каких успехов мы тут достигнем, – хмыкнул Клим.
Ада вошла вслед за ним во внутренний дворик. Серые стены, в окнах – клетки с птицами. Прямоугольник неба, бельевые веревки и, как везде, штаны, штаны, штаны на ветру.
Клим оставил Аду сторожить самовар и вещмешок, а сам отправился договариваться с Чэнем.
Шесть дверей друг напротив друга. Из одной вышла простоволосая женщина с тазом. Маленькая, смуглая, но вроде не китаянка. Посмотрела на Аду, сказала что-то и принялась снимать белье.
Только бы удалось найти комнату! Работа и жилье в один день – необыкновенное везение. Жить придется с Климом и кормить его за свой счет – у него денег нет и не предвидится. Но это ладно. Главное – не остаться одной.
Интересно, откуда Клим знает Марту? Неужели таскался к ее девкам, когда жил здесь?
Ада вспомнила, как он танцевал танго, – мурашки побежали по спине. А вдруг он будет приставать?
Клим появился из дверей:
– Пошли. Вроде договорились: с нас восемь долларов в месяц, с хозяев – ключ от комнаты и кипяток в общей кухне. А там, глядишь, либо тебя в звании повысят, либо я приработок найду. Соседи у нас не буйные – филиппинцы из оркестра в «Гаване»: ночью играют, днем отсыпаются. Так что жить можно. Да, я сказал хозяину, что ты моя наложница, иначе бы нас не поселили вдвоем. У китайцев с моралью строго.
Ада медленно кивнула. Клим рассмеялся:
– Не беспокойся – проверять никто не будет. Здесь все выдают себя не за того, кем являются.
Чэнь – сутулый китаец в синем халате и черной шапочке – повел их по рассохшимся ступеням наверх, но не в квартиру на втором этаже, а еще выше.
– Он сдал нам что-то вроде голубятни, – объяснил Клим.
Чэнь приставил лестницу к люку в потолке.
– Прошу, прошу… – показал рукой.
Клим помог Аде втянуть вещи наверх. Крохотная нетопленая комнатка – чуть больше железнодорожного купе. Запах отсыревшего дерева. В одном углу печка – здоровая жестянка с надписью «Kerosine», в другом – занавеска в цветочек.
– Это что? – спросила Ада, заглядывая за нее. Там стоял бочонок с крышкой.
– Отхожее место, – пояснил Клим. – В китайских домах нет канализации, поэтому все пользуются такими горшками.
Ада попыталась взять себя в руки. Это ничего.
– Ванной комнаты тоже нет?
– Хочешь – таскай воду сюда, грей и мойся. Хочешь – в реке полощись. Но я не советую – там холера.
– А вы будете таскать воду?
– Я в баню пойду.
Клим взял у Ады еще несколько центов и отправился за едой. Вернулся с кульком вареного риса и шестью палочками: на них было нанизано что-то коричневое.
– Держи! Это лягушачий мозг – местный деликатес. – И тут же слопал один. – Да ладно, шучу. Я сам не знаю, что это.
Китайская еда Аде не понравилась: жирно, несолено. Клим смотрел, как она кривится.
– Обживемся. Купим угля, протопим здесь все. Я когда первый раз в Китай приехал, снял комнату на фанзе. А там клопы – звери. Пошел ночевать в сарай, всю ночь проспал на каком-то сундуке. Утром хозяин прибежал. «Ты нечестивец! – кричит. – Это гроб моей бабушки!»
Ада улыбнулась. За один день устроилась в ресторан при публичном доме, записалась в наложницы и съела «лягушачий мозг». Рассказать девчонкам из Ижевска – ни за что б не поверили.
2
Клим отвел трепещущую Аду к гримерке, а сам вернулся в залу. Народу уже было полно: шум, дым, хохот. «Гавана» ничуть не изменилась: все те же стены с остатками фресок, официанты в белых передниках, филиппинский оркестр. Вечная попойка и карнавал.
По дороге Клим объяснил Аде правила. Такси-гёрл сидят за особыми столиками, мужчины покупают в кассе билеты (каждый по пятьдесят центов) и выбирают девушку. Но прямо к даме никто не подходит. Надо сказать управляющему, он скажет такси-гёрл, а та решит, хочет она танцевать или нет. Но будешь особо придираться – ничего не заработаешь.
– После танца подсаживайся к клиенту за столик и проси, чтоб он купил вина и закуски. Пусть тратит больше – тебе за это идет процент. Потом зови еще танцевать.
– А если предложат выпить? – спросила Ада.
– Ну глотни чуть-чуть. Только старайся особо не напиваться. Если совсем будет невмоготу – сними туфли. Это знак, что ты устала.
– Откуда вы все знаете?
– У меня подруга работала такси-гёрл.
– А где она сейчас?
– Вышла в люди… То есть замуж.
Джя-Джя приехала в Шанхай из Кантона[5] – на юге Китая девочкам не бинтовали ноги, и она могла танцевать. Клим встретил ее здесь же, в «Гаване». Влюблен был по уши: все деньги спускал на танцевальные билеты, дрался из-за нее с матросней. Вон за тем столиком она сидела: серьги до плеч, в волосах – алая лента. Странно, что уже не вспомнить ее лица.