Глава 3
Выйдя из душа, Саммер увидела на столе корзиночку, в которой на белоснежной льняной салфетке лежали золотые financiers[23], похожие на солнечный свет, преподнесенный ей в дар. Без сомнения, это просто небольшой знак внимания – здесь так принято встречать гостей. Саммер привлек свежий аромат сливочного масла. Она протянула руку и почувствовала, как исходящее от выпечки тепло ласкает ей ладонь, а настроение странным образом улучшается вопреки холодному и дождливому парижскому дню. Но только она собралась прикоснуться к пирожному, как услышала стук в дверь.
– Саммер! – Мать обвила руки вокруг нее, но тут же отпрянула назад, чтобы хорошенько взглянуть на дочь. Незнакомый аромат окутал Саммер. Однажды, еще ребенком, Саммер прокралась в ванную своей матери и перепробовала все ее духи, чтобы знать, чем будет пахнуть мать при следующей встрече – вдруг ей понадобится разыскать мать в темном лабиринте. Поэтому она хотела попрактиковаться. Но это не сработало. Саммер была слишком мала и не знала, что для каждой пробы надо брать новую салфетку. Поэтому брызгала духи на себя, и все закончилось тем, что пришлось распылять маленькие порции на каждый палец ноги – все другие части тела были уже использованы, а разные духи не должны соприкасаться. Мать до сих пор смеется, вспоминая какофонию запахов, когда рассказывает эту историю друзьям: «Как жаль, что я не смогла заснять эту картину! А потом у бедной крошки очень сильно болела голова».
Впрочем, нельзя утверждать, что Мэй Кори так и не поняла, почему дочь это сделала.
– Спа-салон, – мать коснулась уголков глаз Саммер, – и немедленно. Пусть с тебя соскребут весь песок, милая, и, возможно, понадобится больше, чем просто пилинг, если ты будешь продолжать в том же духе. – Она перепроверила уголки своих глаз и с облегчением улыбнулась. Много раз Саммер слышала, что они с матерью смотрелись как близняшки. Но сегодня их было легко различить – кожа Саммер очень смугла от солнца, выгоревшие волосы всклокочены, неровные ногти неухожены. – И что это на тебе? – Мать будто не могла поверить своим глазам, ведь на босой Саммер был голубой хлопчатобумажный сарафан с красными цветками гибискуса. – О, Саммер. – Мать в замешательстве наморщила брови. – Слава богу, отец наконец-то нашел способ вырвать тебя с этого острова.
– Я не хотела покидать остров, – отметила Саммер. – Там была я счастлива.
– Саммер. Ты же сама говорила мне, когда мы полетели туда, что у тебя там даже нет ни одного парня. Как же ты могла быть счастлива? Теперь, милая, давай пройдемся по магазинам и наверстаем упущенное за четыре года, купим что-нибудь для вечернего гала-представления. – Мэй взмахнула руками и провальсировала через комнату. – О, дорогая, я так счастлива видеть тебя снова в Париже. Нам будет весело!
– Maman[24]. – Американка по рождению, как и ее муж и дочь, Мэй Кори всегда просила, чтобы Саммер называла ее maman. Ей это казалось более изысканным. Саммер медленно вдохнула и выдохнула так, как тренировала себя сама, и решила попробовать то, чего не пробовала очень давно – быть честной с собственной матерью. – Ты же понимаешь, что я чувствую себя так, будто медленно умираю, когда нахожусь в Париже? Я его ненавижу.
Мать задержалась перед зеркалом и, поморщившись, с беспокойством взглянула на отражение дочери в зеркале. Потом засмеялась.
– О, Саммер, ну что мне с тобой делать? Ты слишком избалована. Как можно быть несчастной здесь? – Она взяла корзиночку с financiers и беззаботно вывернула ее содержимое в корзину для мусора. – Впрочем, тебе надо быть начеку! – Смеясь, она схватила Саммер за руку и потащила к двери, обняв за талию. – Со здешними поварами шутки плохи, они собьют тебя с пути, если им это позволить.
– Так ты нашел их в мусоре?
Фредерик вздрогнул, попытался отвести взгляд от пустой корзиночки, которую Люк держал в руках, и тихо ответил:
– Ты уже спрашивал.
– Все, – слишком спокойно произнес Люк. – Абсолютно все в мусоре.
Он послал Саммер маленькую корзиночку, наполненную солнечным сиянием, чтобы она открыла для себя… но что? Он не представлял, как выразить это словами, поэтому выбрал financiers. Немного золотистой выпечки, которая как бы говорила: «Я сожалею, что оставил вас в холоде, вот вам немного теплоты». Или: «Вот румяные, теплые пирожные. Они настоящие. Возможно ли, что ваша золотая теплая улыбка тоже настоящая?» Или: «Подумай обо мне. Я думаю о тебе. Хорош ли я на вкус?»
А все потому, что корзиночка с financiers гораздо изысканнее и убедительнее, чем все эти слова. И с ее помощью чертовски безопаснее выражать свои чувства.
Мусор. Поворачиваясь, он сделал резкое движение запястьем, и пустая корзиночка приземлилась точно на тележку для обслуживания номеров.
И немедленно выпрямился навстречу мужчине, который только что вошел через заднюю дверь. Одна рука Люка проскользнула в карман, другую же он протянул.
– Monsieur[25].
Его приемный отец, умевший контролировать себя до такой степени, которой даже Люк не сумел достичь, со сдержанным негодованием смотрел в корзину.
– Твои financiers кто-то бросил в мусор?
– У нас время от времени останавливаются анорексичные блондинки, – произнес Люк нарочито безразличным тоном. Хотя она такой вовсе не казалась, когда была у него на руках. Пожалуй, она была гибкой, стройной, податливой. Она была сильной и нежной, но вовсе не тощей и костлявой. Люк чувствовал ее усталость и еще что-то непонятное, когда она цеплялась за него и прижималась к нему так, будто он вытаскивал ее из глубин ада.
Бернар Дюран покачал головой с аккуратно подстриженными серо-коричневыми волосами.
– Она, должно быть, слишком испорчена, раз не ценит тебя. – Бернар бросил на своего приемного сына такой взгляд, который напомнил Люку, ради чего он живет. Под этим взглядом, в котором была видна с трудом сдерживаемая гордость, Люку хотелось лезть из кожи вон. – Не покажешь ли мне свою Victoire[26]? Вчера вечером я видел тебя по телевизору, но в кадр не попало самое важное. Как ты сделал этот десерт?
Люк сдержал прилив гордости, ограничившись небольшим изгибом губ.
– Сейчас покажу.
Он будет показывать десерт своему приемному отцу! Люку всегда нравилось показывать тому, кто и сам показывал, показывал и показывал – сначала буйному десятилетнему мальчику, потом двенадцатилетнему, потом пятнадцатилетнему подростку с взбесившимися гормонами, иногда заставляя тысячу раз в день переделывать, пока не получалось так, как должно было быть.
– Как скоро ты навестишь моих новых учеников? – спросил Бернар после того, как Люк продемонстрировал Victoire. – Покажешь им, чего они могут достичь при некоторой дисциплине и внимании. Им будет полезно встретиться с тобой и понять, что они могут измениться. К некоторым из них относились как к животным. Ну, ты понимаешь.
В сердце Люка возник протест. Ему захотелось возразить, что его биологический отец старался относиться к нему гораздо лучше, чем к животному, но подумал о тех кошках и собаках, которых некоторые таскали с собой в метро, чтобы выпросить больше денег на пропитание. Бернар намекнул, что отец Люка использовал сына так же, как и тех животных, но Люк не хотел этого слышать.
– Я был занят, – виновато сказал он. Нужно было полтора часа тащиться на машине на самый край огромного парижского banlieue[27], где жила приемная семья Люка. Или час на метро и RER[28], если бы ему удалось заставить себя выбрать этот способ передвижения. Хуже было то, что каждый раз, когда он помогал показать следующему поколению приемных братьев, кем они могут стать, пройдя через безжалостный контроль и строгую дисциплину, он чувствовал себя… странно. Неправильно. Как будто он должен был предложить им другой путь. Хотя какой еще путь может быть, кроме неослабевающего контроля и дисциплины? – А сегодня вечером у меня гала-представление. Тысяча человек хочет увидеть отель, отданный Саммер Кори. К нам прибудет дюжина съемочных групп, которые будут снимать клипы, чтобы оживить репортаж.
– Ты имеешь в виду, снимать тебя. – Бернар не улыбался, скрывая гордость, но Люк чувствовал, что его приемный отец очень доволен.
– Из-за новой владелицы здесь может получиться бедлам.
Та самая новая владелица, которая считала Люка посыльным. И собиралась заплатить ему, дав своей душе парить в воздухе тихо, как золотая снежинка, и найти покой в его руках.
Чтобы удержать в руках золотую снежинку, надо быть виртуозом. Но он знал все о том, как быть им. Просто нужен наивысший контроль.
Фотовспышки засверкали, когда отец обнял Саммер за плечи и объявил, что дарит ей отель. Саммер одарила всех и каждого широкой улыбкой. А что еще ей остается делать в такой ситуации? Иначе в СМИ будет полно ужасных фотографий, на которых у нее недовольное выражение, и ее будут называть испорченной девчонкой.
Опять.
Нет, теперь будут прекрасные фотографии, на которых отец в шикарном костюме стоит между женой и дочерью – между двух красавиц. Саммер все еще была испорченной девчонкой для всех, кто ее знал, но по крайней мере выглядела она счастливой. Между тем ее отец, как глава компании «Кори Холдингс», входящей в число сильных мира сего в области финансов, контролировал все, происходящее здесь. У Сэма Кори – седые волосы, его лицо – слишком угловатое, не обладающее красотой Люка-не-посыльного, но оно было властным и притягивало взгляды.
Лицо Саммер тоже притягивало взгляды – всем приятно смотреть на красивую девушку, но много ли пользы это ей принесло? Пока она не сбежала туда, где нравилась людям. У людей разные цели в жизни, а она, как оказалось, хотела любви и привязанности.
К сожалению, отец едва ли не за волосы выволок ее с тропического острова, чтобы попытаться вложить в нее его собственные стремления к деньгам и контролю. И приволок ее в Leucé, один из лучших в мире отелей с трехзвездочным рестораном по рейтингу Мишлен[29] и видом на Эйфелеву башню. В прежнее жилье Саммер, расположенное так далеко от ее настоящего дома на острове.
Папа, ты просто мерзавец. Каким должен быть отец, чтобы заставить дочь царствовать в принадлежащем ей личном аду?
Как только затихли щелчки фотоаппаратов, она танцующей походкой начала пробираться через толпу к выходу. Столько рук надо было пожать, изображая восторг, стольким людям пообещать, что она их не забудет, так много раз рассмеяться и сказать: «Ну а кто бы не захотел побездельничать на южном острове в Тихом океане?» Ей надо было встречаться взглядом с мужчинами и улыбаться каждому, но ее улыбка должна была быть достаточно теплой, чтобы он подумал, будто она сама собирается подойти к нему, и поэтому не двигался с места до того мгновения, когда она, помахав ему рукой, проскользнет мимо.
Мужчины бросали на нее оценивающие взгляды, словно решали, что именно могут получить от нее. Каждый такой взгляд, казалось, сдирает с нее слой кожи, и Саммер глубоко вздыхала, пытаясь спрятаться за золотом воспоминаний о своем острове. Ради бога, кто угодно может продержаться здесь три месяца!
Вдруг кто-то будто привлек ее внимание. Она повернулась и обнаружила поблизости своего ночного короля-спасителя. Он задумчиво наблюдал за ней, стоя со стаканом белого вина в руке. Она выдохнула, ощутив нечто похожее на облегчение – но откуда оно могло взяться?
От смущения Саммер захотелось спрятать лицо, но вместо этого она послала Люку свою самую очаровательную, самую соблазнительную улыбку. Он слегка наклонил голову, изучая эту улыбку, будто хотел провести ее химический анализ. В ответ он не улыбнулся.
На нем были, как могло показаться на первый взгляд, простые черные брюки и белая дизайнерская рубашка. Он излучал сосредоточенность, напряжение и абсолютный контроль. С некоторым высокомерием, создавая обманчивое впечатление спокойно висящего хлыста, смотрел он, как она приближается. Ее дыхание против воли ускорилось. Чтобы наказать его за это, она немного шевельнулась, чтобы шелк ее платья заструился по ее телу и заблестел в свете люстр. От прикосновения холодного шелка ее руки покрылись мурашками. Воздух Парижа всегда был слишком холодным для нее.
Люк Леруа задумчиво поднес к носу свой бокал. Внутри его личного пространства в воздухе витал таинственный запах. В таком пространстве она могла бы свернуться калачиком и быть в безопасности.
– Вам и вправду нравятся высокие, темноволосые, темноглазые, красивые смуглые мужчины?
Да, нравятся. Ей казалось, что это стало довольно ясно, когда она предложила ему яхту.
– Теперь ты просто скромник. Про себя я называю тебя Красавцем.
Его черная бровь немного поднялась. Слегка заметным поворотом головы он указал на зал.
– Это те, с кем вы дольше всего флиртуете?
Флиртовала ли она на самом деле? Она мрачно кивнула.
– С ними получаются самые хорошие фотографии. – Отчаявшись выбить его из колеи, она вытянула локон из своей элегантной прически и, наклонив голову к его руке, обернула локон вокруг его запястья, чтобы проявился контраст ее золотых волос и темных волос на его руке.
– Видишь?
Она улыбнулась ему, прижавшись щекой к его предплечью.
Его глаза стали черными как смоль, и глубокий вздох прошел через все его тело. Внезапно она осознала силу его предплечья и вздрогнула, но не от страха, а от восхитительного ощущения подчиненности.
– Это должно пойти им на пользу, – сказал он. – Они всю жизнь работали и карабкались по карьерной лестнице, чтобы некая блондинка могла считать, что с ними получаются удачные фотографии.
Она провела пять лет в школе-интернате с другими богатыми, брошенными, закомплексованными девочками и научилась стоять за себя, когда в перепалках самые язвительные из них пытались уколоть ее.
– Ну, – Саммер слегка повела плечами, чем заставила платье скользить по телу, и снова улыбнулась Люку. Когда она выпрямилась, ее локон медленно заскользил по его запястью и затем упал ей на плечо. Прикосновение ее волос, только что сошедших с его кожи, родило еще больше мурашек на ее руках, но она скрыла дрожь, пожав плечами. – Некоторые мечтают о большем, чем другие. – Она подразумевала, что быть с ней на фотографии было самой большой мечтой, какая только могла быть у мужчины.
– Они, конечно, мечтают, – спокойно сказал он, подразумевая нечто совершенно иное.
Да, она всегда умудрялась идти вслед за теми, у кого мечты были столь большими, что она исчезала в тех мечтах, как крошечный лучик света.
Саммер отстранилась от Люка как можно дальше и увидела, как стоящий сзади него мужчина едва ощутимо подвинулся, готовясь использовать ее движение в своих интересах, если она начнет отходить. Поэтому она осталась на месте, в тех пределах, где у Люка оставалась возможность обнять ее. Он же, казалось, не чувствовал никакого желания снова укутать ее в свою благословенную тьму так, как сделал прошлой ночью. Он, должно быть, чертовски привередлив, раз отказался от предложенной яхты.
Слишком привередлив по отношению к ней. Ясно.
– Ты был пьян прошлой ночью? – внезапно спросила она.
Долгое молчание.
– …Да, – наконец сказал Люк.
Во тьме его глаз отражение Саммер в светлом шелковом платье танцевало, как крошечное пламя.
– Сколько ты выпил? – спросила она подозрительно. От него исходили запахи чего угодно, но только не алкоголя – шоколада, малины, пота и цитрусовых.
Он прикоснулся к бокалу вина губами, едва смочив их. Свет люстр мерцал на влаге, оставшейся на губах.
– А насколько вы устали?
– Четыре дня. Без сна. Морская болезнь была очень тяжелой.
Казалось, он не понял, что у нее есть оправдание. Пожалуй, это раздражало его, но по его лицу было трудно что-то понять – так хорошо он владел собой.
– Это многое объясняет.
– Ты не ответил на мой вопрос.
От бокала, который он вращал в пальцах, исходил сладкий, золотой аромат.
– Мы открыли бутылку шампанского. Я позволил кулинарной писательнице провести день в кухнях. Она изучала нашу работу и захотела отблагодарить нас.
Сколько из той бутылки досталось ему, если ее разделили на всех?
– В кухнях? – с удивлением переспросила она. Он же сказал, что управляет здесь всем?
В его до этого момента вежливом лице блеснул обсидиан.
– Полагаю, я вчера представился вам. – Он опять повернул бокал. В его голосе проявилось сдерживаемое раздражение. – Видимо, вы забыли мое имя.
Она усмехнулась:
– Ну, да, однако я никогда не забываю красивые лица.
Бокал прекратил вращаться так внезапно, что вино поднялось по стенкам. Черные глаза заблестели.
– Я просто дразню тебя! Люк Леруа, видишь? Я помню.
Его челюсть напряглась.
– Вы мне льстите.
– Вы хотите, чтобы я пала пред вами на колени, ваше величество?
Ее улыбка заискрилась, когда она взглянула прямо ему в напряженное лицо.
Ресницы скрыли выражение его глаз. Крошечная улыбка смягчила прекрасные губы.
– Только если вам нравится такая поза, – пробормотал он.
Погоди-ка. Неужели он только что…
– Мадемуазель Кори! – Голос привлек ее внимание к высокому, долговязому мужчине лет тридцати с волосами цвета соломы и несколько странным выражением лица. Ален Руссель, директор отеля. Они встретились раньше, за несколько часов до того, как отец Саммер публично объявил, что отель теперь принадлежит его дочери. – Вижу, вы встретили Люка!
Люк сардонически взглянул на Алена.