В Хиславичах я оказался к обеду. Спасибо попутке из Починок, спешившей дальше, в Мстиславль. Так что доехал с ветерком, прямо к двери почтамта подвезли. На почте посетителей не было, празднование Первомая перешло от трибунных мероприятий к застольным, и народ собирался поближе к гармони. За перегородкой сидела сортировщица, телефонистка и кассир в одном лице. Меня здесь знали как инженера из Смоленска, бывшего в прошлом году проездом и установившего новый радиорепродуктор взамен внезапно перегоревшего и телефонный коммутатор. Встретили меня с радостью. С собой я привёз гостинцы: шоколад - детям начальника почтового отделения, крутившимся тогда возле меня как цыплята, и блеск для губ - Авдотье Никитичне, моложавой двадцатисемилетней барышне, тщетно пытающейся повторно выйти замуж. Каково же было моё удивление, когда мне сообщили о поломке моего же коммутатора. Случилось это утром и даже человека не успели послать за мастером, а я тут как тут. Пришлось разбирать. Электромагнитное вызывное реле, которое считается почти вечным - сгорело. Реле моста питания тоже, батарея на десять вольт (ГБ-10-У-1,3) признаков жизни не подавала. Мой встроенный коммутатор был отсоединён. Видимо, Авдотья Никитична или её начальник пытались починить самостоятельно и, заметив лишние детали, решили их отключить. Когда же я спросил, лазил ли кто-нибудь, то оба дружно ответили: - нет! Выпросив велосипед, клятвенно заверив, что завтра привезу новые детали, которые есть в Починках, я укатил. На следующий день моего появления ждал уже милиционер. Органы правопорядка тоже остались без связи. Поздоровавшись и вывалив на стол перед Авдотьей Никитичной ворох плакатов: по технике безопасности, соблюдения режима секретности и разнообразной агитационной тематике, по типу - "Овладевая техникой, будь первый в рядах строителей социализма", я принялся за ремонт. Участковый отобрал к себе в контору пяток плакатов связанных с его работой и, узнав, что связь восстановится не раньше чем через час, убыл восвояси, подальше от горящих глаз телефонистки, жестикулирующей ему всеми известными способами, что неплохо бы было оставить инженера наедине с ней. Я-то думал, что она мне дружбу предложит, ан нет. Авдотью заинтересовала косметика, с которой в сельской местности, мягко говоря, было не очень. Выслушав, какие тяготы и лишения приходится преодолевать интеллигентной женщине с мизерной зарплатой, пришлось пообещать посильную помощь. Так я обзавёлся нужным агентом. А вскоре уже никто не обращал внимания, на изредка заезжавшего инженера из Смоленска и появлением на телефонистке дефицитных даже в столице чулок со швом. Только поговаривали иногда, мол, снова к Авдотье хахаль с подарками прикатил, а она блядь такая, хвостом всё равно крутит. О ней и рассказал я Петеру Клаусовичу, намекнув, что вскоре ему придётся посетить посёлок и разыскать телефонистку. За её судьбу я не беспокоился. Она твёрдо была уверена, что выполняет секретную работу коминтерна, и последнее время усиленно штудировала немецкий язык, беря уроки у школьного учителя. Незадолго до оккупации Хиславичей, пятнадцатого июля, я позвонил ей и приказал вскрыть оставленный мною тайник. Там лежало письмо с инструкциями, деньги, и записка для её учителя Евгения Владимировича Ржецкого.
С момента знакомства с моими гостями прошло уже больше трёх недель. Как я и обещал, через несколько дней после нашего разговора я "уехал". Как я это сделал, гости не догадались. Для них, я закрыл за собой дверь в полуподвал и вышел по подземному ходу. Петер Клаусович с Дайвой передали со мной письма в Ленинград. Одно было адресовано Равдониксу, где Петер сообщал, что жив-здоров, хоть и попал в переплёт, работает над диссертацией, близок к научному открытию и готов принимать корреспонденцию по адресу в Севастополе, но когда он её получит - не известно. Второе письмо было для родителей Дайвы. Написанное на шести тетрадных листах сочинение повествовало о событиях последних дней. Я заранее объявил, что письма подвергнутся перлюстрации, тем не менее, пришлось ретушировать. По-моему, знать для родителей, что их дитя уцелело в адском водовороте эвакуации, гораздо важнее, чем выяснить подробности точного местонахождения. И вот, двадцать пятого августа я вновь оказался в сорок первом году, в доме под Смоленском. Со мной была перевязанная шпагатом пачка газет. Просмотрев записи камер наблюдения, я поднялся к себе в кабинет, где испугал своим появлением Петера. Он был настолько сосредоточен на чтении, что не услышал, как я поднимаюсь по лестнице, и выронил альбом с фотокопиями себе под ноги.
- Как вы оказались здесь? - Промолвил Петер, - двери же заперты.
- Я пришёл так же, как и ушёл. Это сейчас не важно. Вы выполнили мою просьбу?
- Да. Признаюсь, это было не сложно. Меня даже никто не останавливал для проверки. Авдотья Никитична продолжает работать на почте. Очень красивая женщина, необычайно эффектна. Она так бойко говорит по-немецки, Вы не предупреждали, признаюсь, я растерялся.
- Ничего удивительного. Она на треть немка. В тридцать восьмом овдовела. Её покойный муж был из поволжских немцев. Он в своё время учил детей, а ей необходимо было только немного вспомнить. Продолжайте.
- Так вот, меня направили в недавно созданную управу. Руководит ею некий Ржецкий Евгений Владимирович. Ему я передал записку от Авдотьи Никитичной и мне выдали временное удостоверение личности, недействительное для разъездов. Дайву я записал на свою фамилию. Он же сказал мне сдать имеющиеся у меня велосипеды, лыжи и голубей. Велосипед пришлось там и оставить. Что ещё, - Петер подошёл к висящему на стуле пиджаку и вынул из кармана сложенный вчетверо листок, - вот, я записал на всякий случай. "Административное устройство по волости утверждено такое: в самой волости - управа, там бургомистр, писарь, бухгалтер, агроном, и сельхозгруппа, которой подчинены заготовительные и налоговые органы, а также волостная полиция порядка; в деревнях - староста, заместитель волостного агронома и один полицейский из расчёта на двадцать дворов". Мне надлежит поступить на службу, либо устроиться на работу, иначе будут неприятности. Все прибывшие в посёлок обязаны отметиться в комендатуре, что я и сделал. После этого вернулся сюда.
- Ясно. Велосипед, конечно, жалко. Как обстановка в Хиславичах? Что видели, какое настроение?
- Страх. Всё пропитано страхом. Как рассказала Авдотья, пока шли беженцы, местные скупали у них скот, утварь, одежду. Немцы всё отобрали. Переписали поголовно евреев и заставили их нашить на рукав жёлтую повязку. Срок дали один час. Кто не успел - расстреляли. В этот день, говорят, в госпиталь машина пришла с ранеными, так на заднем дворе уже мест для могил нет, вот и зверствовали. Магазин не работает, на рынке пустота. Хотел молока купить - не вышло. На консервах сидим.
- Спасибо Петер Клаусович. Вы прекрасно поработали, а теперь, как я обещал, держите фотографии артефакта.
Петер принял снимок и, подойдя поближе к окну, тут же схватился за увеличительное стекло. На фотографии был снят меч. Лежавшая рядом с ним градуированная рейка указывала его длину. Второе фото являлось увеличенным снимком лезвия, где было видно клеймо кузнеца, Данилы из Смоленска. На третьем снимке рукоять с крупным янтарём, вставленным в стальное кольцо.
- Какая сохранность! - Восхитился Дистергефт, - но где подтверждение о принадлежности предмета Штауфену?
- Я ждал этого вопроса. Вот снимок обратной стороны лезвия. Читайте монограмму.
- Потрясающе. Надпись на латыни немного затёрта, но читается. Никогда не слышал о "Ордене Меркурия". Скажите, вы видели клинок? Где он находится?
- Видел и даже держал в своих руках. Это один из предметов частной коллекции. Боюсь, ни вам, ни кому-либо другому её посмотреть не удастся. Во-первых, она очень далеко; а во-вторых, владелец пожелал остаться инкогнито.
- Может? - С надеждой в голосе спросил Петер и поджал губы, когда я отрицательно покачал головой.
- Мы слишком увлеклись. Есть дела насущные, и они никуда не денутся. Для начала, ознакомьтесь вот с этими бумагами, - я протянул Дистергефту папку, - в Имперском министерстве оккупированных восточных территорий создана интересная организация. В её состав входит ряд гражданских лиц аналогичных с вашей профессией. Скорее всего, вы их даже знаете. Эти учёные занимаются грабежом; шныряют по музеям, потрошат коллекции, вывозят библиотеки. Полномочия у них очень серьёзные. Понятно, что это не афишируется, но власти на местах в курсе, что они есть, так что грех не воспользоваться этим.
Я даже предположить не мог, насколько я угадал. Пробегая глазами по бумагам, Дистергефт брался за платок. От волнения у него выступал пот на лбу, а пенсне предательски соскакивало. Когда предварительное ознакомление было завершено, я продолжил:
- Обстановка такова, что очень скоро в Смоленске станут выпускать газетное издание. Как это будет обзываться: "Брехушка", "Обмани себя - продайся оккупантам" или как иначе - значения не имеет. Важно лишь то, что советские граждане оказались отрезаны от средств нашей массовой информации. Необходимо побороть страх, о котором вы, Петер Клаусович упоминали. Поэтому мы начинаем операцию под названием "Редакция приносит свои извинения о не доставке газеты в срок". Советские люди должны знать, что их не оставили.
- Спасибо Петер Клаусович. Вы прекрасно поработали, а теперь, как я обещал, держите фотографии артефакта.
Петер принял снимок и, подойдя поближе к окну, тут же схватился за увеличительное стекло. На фотографии был снят меч. Лежавшая рядом с ним градуированная рейка указывала его длину. Второе фото являлось увеличенным снимком лезвия, где было видно клеймо кузнеца, Данилы из Смоленска. На третьем снимке рукоять с крупным янтарём, вставленным в стальное кольцо.
- Какая сохранность! - Восхитился Дистергефт, - но где подтверждение о принадлежности предмета Штауфену?
- Я ждал этого вопроса. Вот снимок обратной стороны лезвия. Читайте монограмму.
- Потрясающе. Надпись на латыни немного затёрта, но читается. Никогда не слышал о "Ордене Меркурия". Скажите, вы видели клинок? Где он находится?
- Видел и даже держал в своих руках. Это один из предметов частной коллекции. Боюсь, ни вам, ни кому-либо другому её посмотреть не удастся. Во-первых, она очень далеко; а во-вторых, владелец пожелал остаться инкогнито.
- Может? - С надеждой в голосе спросил Петер и поджал губы, когда я отрицательно покачал головой.
- Мы слишком увлеклись. Есть дела насущные, и они никуда не денутся. Для начала, ознакомьтесь вот с этими бумагами, - я протянул Дистергефту папку, - в Имперском министерстве оккупированных восточных территорий создана интересная организация. В её состав входит ряд гражданских лиц аналогичных с вашей профессией. Скорее всего, вы их даже знаете. Эти учёные занимаются грабежом; шныряют по музеям, потрошат коллекции, вывозят библиотеки. Полномочия у них очень серьёзные. Понятно, что это не афишируется, но власти на местах в курсе, что они есть, так что грех не воспользоваться этим.
Я даже предположить не мог, насколько я угадал. Пробегая глазами по бумагам, Дистергефт брался за платок. От волнения у него выступал пот на лбу, а пенсне предательски соскакивало. Когда предварительное ознакомление было завершено, я продолжил:
- Обстановка такова, что очень скоро в Смоленске станут выпускать газетное издание. Как это будет обзываться: "Брехушка", "Обмани себя - продайся оккупантам" или как иначе - значения не имеет. Важно лишь то, что советские граждане оказались отрезаны от средств нашей массовой информации. Необходимо побороть страх, о котором вы, Петер Клаусович упоминали. Поэтому мы начинаем операцию под названием "Редакция приносит свои извинения о не доставке газеты в срок". Советские люди должны знать, что их не оставили.
Партию в два десятка газеты "Правда" спрятанную в потайной карман на спине пиджака Петер повёз на почту, оседлав новый велосипед уже следующим днём. Только теперь перед въездом в Хиславичи, он прятал его в лесу, пристёгивая специальным замком к дереву. Авдотья Никитична, получив газеты, подняла список подписчиков и разнесла "Правду" после работы по домам вместе с какими-то бланками из управы. К сожалению, подобное распространение прессы продолжения не получило. Кто-то испугался провокации, и большинство газет оказавшихся в гетто сами евреи принесли в комендатуру. Судьба этих несчастных была печальна. Сам же Дистергефт навестил госпиталь. Сочувствующий своим соотечественникам немец подозрений ни у кого не вызвал, тем более, что с собой он принёс кулёк наполненный зёрнами кофе. Врачи были в восторге, раненые раздували ноздри в попытках вдохнуть как можно больше столь забытого аромата. Естественно, напиток достался только офицерам. Солдаты довольствовались "вторым отжимом", это когда гущу заварили повторно. Об этом случае доложили, и из комендатуры примчался фотограф-любитель, недавний пациент госпиталя, запечатлевший Дистергефта на фоне выздоравливающих солдат. Вскоре этот снимок был опубликован в Рейхе, в газете "Атака".
***Перед двумя путниками, вышедшими из леса на большак, открылось широкое холмистое поле, на котором сновали фигурки людей, вяжущие последние снопы. Высокий, широкоплечий мужчина и маленькая девочка с беретом, из-под которого выглядывали две косички, шли и о чём-то беседовали. Дорога, подобно ленте, извилисто петляла, обходя возвышенности и, казалось, что конца ей не видно. В первый день осени Петер Клаусович пришёл в Хиславичи вместе с Дайвой. В одной руке он нёс портфель, а второй держал девочку за ладошку. Одетая в белую блузку с галстуком и тёмно-синюю юбку, как её немецкие сверстницы из "Союза девочек", Дайва смотрелась бельмом на глазу среди поселковых детей. Улицы, за исключение предместья, отделённого от центра села оврагом пустовали. И если в русской части, где поселились оккупанты, и было, хоть какое-то движение, мальчишки кричали: - Смотрите! Немка, немка идёт, - бросив в проходящих несколько огрызков груши; то по окольной дороге к управе их встретила тишина.
В Хиславиах к тому времени существовало гетто со всеми его правилами и на дорогу выглядывали в основном старики, которые уже ничего не боялись. Пройдя мимо беседки госпиталя, Петер поприветствовал вышедшего покурить врача и, приняв его приглашение, присел на лавочку. Дайва пристроилась чуть в стороне.
- Петер, - начал разговор врач, - у вас дочка - красавица.
- Племянница, - поправил его собеседник.
- Извините. Зря вы водите её по улице. Заместитель коменданта Майс любит устраивать публичные казни. Я вам как педиатр говорю, это зрелище не для детской головки.
- Что делать, - посетовал Дистергефт, - начался учебный год. Иду узнавать, будет ли работать школа?
В этот момент к госпиталю подъехал автомобиль. Из "фиата", прозванного в народе за компактность "мышкой", выскочил солдат. Обежав машину сзади, видимо, чтобы не загораживать своим телом "царю и богу" Хиславичей в одном лице, архитектуру бревенчатого дома, открыл дверь, вытягиваясь в струну. Спустя пару секунд, из салона высунулись начищенные до блеска сапоги, а затем вальяжно вылез и сам пассажир. Начальник района Шванде. Брезгливо посмотрев на автомобиль, немец прошёл рядом с беседкой по дорожке к крыльцу и как только денщик-водитель подсуетился с дверью, исчез в приёмном покое госпиталя.
- Бог шельму метит, - усмехнулся врач, - Шванде подхватил какую-то заразу ещё в Польше. За порошками приехал, тварь. Иногда, Петер, я сомневаюсь, что у таких, - кивок в сторону двери, - есть мать. Вот и всё, - врач привстал с лавочки, - пойду ассистировать, сейчас привезут новых раненых. Говорят, под Ельней творится ад. Ребята передавали спасибо за кофе.
Управа находилась в коротком переулке, который все называли по фамилии первого владельца дома. Здание бросалось в глаза ещё с улицы, своим просторным, "в двенадцать столбов и двенадцать венцов" особняком, широким двором, как и положено обнесённым забором из отёсанных досок и ярко-красных ворот, вот уже много лет висевших на почернелых дубовых вереях. Отчего их не покрасили, вместе с воротами, наверняка таким вопросом задавался ни один десяток проходивших здесь людей. Тем не менее, у каждого строения есть своя неразгаданная тайна. Эта объяснялась просто - с приходом советов, хозяин дома выкрасил ворота, стараясь подчеркнуть свою принадлежность к новой власти, но это ему не помогло. Сначала его раскулачили, а затем, отправили рыть канал, где он и сгинул. Дом остался за колхозом, где разместилось правление и, потеряв хозяина, всё осталось по-прежнему. Тыном двор выходил на небольшую пустошь, где с самой весны обычно росли лопух с крапивой. За ней простиралось колхозное поле. А с северной стороны, как раз где соприкасались эти участки земли, был глубокий овраг, который терялся в сизой полыни и постепенно раздавался в стороны, пока не достигал леса, затем распадался, образуя лощину, поросшую по краям репейником. В начале этого оврага было глинище, там брала глину для стен и печей вся деревня, потому почти всегда летом дорога под окнами в переулке была словно окрашена. И стоит задуматься, случайно ли у хозяина дома была фамилия Краснов? В управе Петер Клаусович задержался недолго. Как бывший учитель, Евгений Владимирович уже озаботился у начальства на предмет возобновления работы школ. Ответ был отрицательный, но не окончательный. Красная Армия вела наступление на Ельню и Рославль, и немецкому командованию было не до проблем каких-то школьников. Хиславичи вновь могли стать прифронтовой зоной, но вслух об этом не говорили. Расставаясь, Ржецкий попросил на обратном пути заглянуть к фельдшеру, жившему недалеко от госпиталя. Кто-то активно строчил доносы в комендатуру, подкидывая их в курилку. Отличительная черта кляуз, со слов полицая-переводчика читавшего их Майсу, состояла в каллиграфическом почерке и правильно расставленных знаках препинания. Исповедь стукача Евгений Владимирович не видел, а то б сам или с помощью учительницы русского языка вмиг бы определил негодяя. Но то, что уже стали доносить являлось тревожным звоночком. Фельдшер перед самой войной подал заявление о вступлении в партию, и кто знает, будет ли в следующем доносе информация о нём? Из управы, перейдя дорогу, Петер заглянул в комендатуру. На приём к коменданту Долерману необходимо было записаться, сообщив цель аудиенции. Задумавшись, Дистергефт сказал секретарю два слова: "покупка машины". Тот с удивление посмотрел на него, и стал выводить пером буковки в журнале посещений. Едва он успел поставить точку, как зазвонил телефон. Секретарь представился и соединил абонента с Долерманом. За дверью стали слышны слова: "Не имею возможности", "Все койки заняты", "Я не майор медицинской службы (Oberstabsarzt)", "Будет исполнено".