«А что если онъ и въ самомъ дѣлѣ влюбившись въ меня? Вотъ штука-то! Впрочемъ, онъ никогда и виду не подалъ насчетъ этого. Ни разговора, ни словъ пронзительныхъ… Даже не ущипнулъ никогда, по спинѣ никогда не похлопалъ. Ласковыя-то слова онъ всегда говоритъ, но это вовсе не любовныя слова», разсуждала она. «А впрочемъ, вѣдь иные скрытны… Въ душѣ чувствуютъ, а слова говорить и руки распространять робѣютъ. А навязаться навязался ко мнѣ. Ужасъ, какъ навязался. Вѣдь и писать-то меня учить онъ самъ вызвался. Вызвался и еще ходить началъ. Приглашать я его не приглашаю, а онъ ходитъ. И ужъ теперь слѣдить за мной началъ. По пятамъ ходитъ, подсматриваетъ. Вчера пришелъ подсматривать и Флегонта увидалъ… Сегодня опять. Ну, зачѣмъ, спрашивается, онъ сегодня притащился? Притащился и вдругъ этакій скандалъ! Вотъ навязался-то! И вѣдь онъ не отстанетъ. Онъ и еще, и еще… Спасать меня задумалъ. И съ чего приболѣло это спасеніе? Нѣтъ, пожалуй, что и въ самомъ дѣлѣ влюбленъ въ меня», рѣшила Клавдія, улыбнулась и спросила сестру:
— Ты, Сонька, почему думаешь, что Михаилъ Михайлычъ влюбленъ-то въ меня?
— Да какъ-же… Вѣдь это сейчасъ видно. Онъ ревнуетъ тебя, къ каждому человѣку ревнуетъ, иначе зачѣмъ-бы онъ сюда-то прибѣжалъ? — отвѣчала Соня.
— Гмъ… — опять улыбнулась Клавдія. — А ты слышала, вѣдь онъ не про любовь говоритъ, а о томъ, что спасти меня отъ чего-то хочетъ.
— Мало-ли что онъ говоритъ! Прямо — влюбленъ. Влюбленъ и ревнуетъ. Удивляюсь, какъ ты это сама-то понять не можешь.
— А мнѣ кажется, что онъ просто юродивый, какой-то не настоящій, порченый, — сказала Клавдія.
— Вотъ изъ-за того-то, что онъ не настоящій — онъ и не говоритъ тебѣ, что влюбленъ, а что онъ влюбленъ и ревнуетъ — это вѣрно, — подтвердила Соня.
— Ты думаешь?
— Конечно-же. Да это не я одна говорю, а и сосѣди говорять… Понятное дѣло только, что они все это говорятъ, чтобы срамить тебя. Вонъ вчера и Суслиха въ мелочной лавкѣ…
— Брось, Сонька, оставь… — съ неудовольствіемъ проговорила Клавдія.
Соня помолчала и продолжала:
— Да и нельзя тебя не срамить. если ты сама срамишься.
— Тебѣ сказано, чтобы ты оставила! Какъ ты смѣешь мнѣ это говорить, если я васъ всѣхъ пою и кормлю! Безъ меня вы что? Вы погибли-бы съ тятенькой, — закончила Клавдія и умолкла.
XII
Часы пробили четыре. Охотники все еще не возвращались. «Милліонеръ» Перешеевъ проснулся, сидѣлъ на лавкѣ, почесывался, кашлялъ, чихалъ, кряхтѣлъ, зѣвалъ, говорилъ Клавдіи и Сонѣ, что у него болитъ голова, и просилъ указать, гдѣ продовольственный складъ, привезенный Швырковымъ, чтобы пропустить рюмочку и опохмелиться, но ему вина не давали.
— Вѣдь опять напьетесь, а что хорошаго? — говорила ему Клавдія. — Лучше-же товарищей подождать вамъ, когда они вернутся. Подите-ка, вонъ на крыльцо да умойтесь хорошенько холодненькой водицей, и голова не будетъ болѣть.
— Ну, вотъ… Съ какой стати мнѣ умываться! Я чистый… — продолжалъ кряхтѣть Перешеевъ.
— Тутъ не въ чистотѣ дѣло, а чтобы освѣжиться.
— Рюмка-то лучше освѣжитъ, а мнѣ только единую, больше и не надо. Дайте, кралечка писанная, рюмочку…
— Нѣтъ, нѣтъ. Водки до прихода Кондратія Захарыча я вамъ не дамъ. И скажите пожалуйста, для чего вы ѣздите сюда, если на охоту не ходите? Вѣдь напиться-то и спать и въ Петербургѣ у себя дома можно, — задала Клавдія вопросъ Перешееву.
— Да что-жъ подѣлаешь, если онъ зоветъ! Швырковъ, то-есть. «Поѣдемъ, говоритъ, за компанію». Ужъ такой онъ человѣкъ, что не можетъ быть безъ компаніи. А я человѣкъ свободный, теперь безъ дѣла.
— Какъ? Такъ-таки вы ничѣмъ не занимаетесь?
— Былъ конь да изъѣздился, а теперь всѣ мои дѣла въ конкурсномъ управленіи, и Швырковъ кураторомъ отъ коммерческаго суда назначенъ, — отвѣчалъ Перешеевъ.
— Ничего я этого не знаю и не понимаю. Напрасно говорите, — махнула рукой Клавдія и спросила:- Вы что-же, женатый человѣкъ, есть у васъ дѣти?
— Дѣтей нѣтъ, а женатъ былъ два раза, но вторая жена сбѣжала и живетъ по отдѣльному виду.
— Должно быть, ужъ вы хороши, коли жена отъ васъ обѣжала.
— Я смирный… Я мухи не обижу… — проговорилъ Перешеевъ, осклабился, почесалъ красный носъ и прибавилъ:- А водочки-то, красавица, вы мнѣ, все-таки, дайте.
— И не просите. Ни за что не дамъ. Вотъ чай сейчасъ мы пить будемъ, такъ пейте чай съ нами. Чай отлично протрезвляеть.
— Позвольте… Да мнѣ протрезвленія и не надо. А мнѣ нужно, чтобы въ голову ударило — ну, я поправлюсь и развеселюсь. А трезвый я мраченъ и мнѣ все такія мысли въ голову лѣзутъ, что вотъ взять веревку и гдѣ-нибудь повѣситься.
Клавдія закрыла лицо руками и воскликнула:
— Охъ, что вы это говорите! Страсти какія! Уходите, уходите куда-нибудь.
— Вѣрно, умница. Я правильно говорю. Вотъ какой я человѣкъ! И Швырковъ это знаетъ и всегда мнѣ даетъ похмелиться.
— Ну, онъ и дастъ вамъ, когда вернется, а мы не дадимъ.
— Позвольте-съ… Да вѣдь я его виночерпій. Если на мнѣ такой чинъ…
— Вы куда это? — крикнула ему вслѣдъ Клавдія. — Нашивая на юбку кружево, и приказала Сонѣ ставить самоваръ.
Перешеевъ умолкъ и продолжалъ кряхтѣть, тяжело вздыхая по временамъ и держась за бока, какъ-бы ощущая въ нихъ боль. Наконецъ, онъ закурилъ папироску и нервной походкой алкоголика вышелъ изъ избы.
— Вы куда это? — крикнула ему вслѣдъ Клавдія. — Вы смотрите, не подвѣсьтесь у насъ подъ навѣсомъ. А то хлопотъ надѣлаете.
Но Перешеевъ ничего не отвѣчалъ.
— Вотъ оно вино-то до чего доводитъ! — съ соболѣзнованіемъ вздохнула Соня. — Спаси Господи и помилуй всякаго! Я вотъ всегда за нашего тятеньку боюсь. Как-бы съ нимъ чего не случилось. Помнишь, вѣдь разъ хмельной бросился онъ въ рѣчку, — обратилась она къ сестрѣ.
Черезъ четверть часа сестры сидѣли за самоваромъ. Клавдія продолжала нашивать кружева. Заскрипѣло крыльцо и по ступенямъ кто-то стучалъ сапогами.
— Вонъ онъ… Не подвѣсился… Обратно идетъ… — сказала Клавдія и улыбнулась.
На это былъ не Перешеевъ. Это былъ заводскій приказчикъ Ананій Трифоновъ. Онъ стоялъ въ дверяхъ, держалъ въ рукахъ картузъ и бумажный тюрикъ и кланялся.
— Чай да сахаръ, умницы… Клавдіи Феклистовнѣ особенное почтеніе. Все-ли въ добромъ здоровьѣ изволите быть? — спрашивалъ онъ.
Клавдія сморщилась и отвѣчала:
— А вамъ какое дѣло?
Приказчикъ улыбнулся.
— Вижу, что сегодня Клавдія Фекилстовна на работу не изволили выдти, ну, я, какъ начальство и счелъ долгомъ… — проговорилъ онъ.
— Это вы-то начальство? — засмѣялась Клавдія. — Не считаю я васъ своимъ начальствомъ.
— А то какъ-же-съ? Я приказчикъ, поставленъ на заводѣ старшимъ надъ рабочими.
— Я порядовщица… Я на задѣльной платѣ — хочу работаю, хочу не работаю, и вовсе вамъ до меня дѣла нѣтъ. Да-съ… Такъ вы и знайте. Вы зачѣмъ-же собственно пришли-то?
— Единственно ради того руководства, чтобъ навѣстить васъ и узнать о вашемъ драгоцѣнномъ здоровьѣ, Клавдія Феклистовна.
— Напрасно безпокоились. Это совсѣмъ даже не подходитъ и довольно странно.
Приказчикъ переминался съ ноги на ногу и спросилъ:
— Присѣсть можно?
— Садитесь, коли пришли. Не могу-же я васъ гнать, — отвѣчала Клавдія.
— Позвольте прежде угощеніе сдѣлать. Я съ гостинцемъ пришелъ.
Приказчикъ положилъ на столъ тюрикъ.
— Что это такое? — кивнула Клавдія на тюрикъ.
— Вашъ любимый фруктъ-съ… Подсолнухи…
— Онъ мой любимый фруктъ только тогда, когда я его на свои покупаю. А если ужъ хотите преподносить угощеніе, то могли-бы принести что-нибудь получше.
— И еще есть-съ… Карамель… Къ чаю отлично.
Приказчикъ вынулъ изъ кармана маленькую жестяную коробочку и положилъ ее тоже на столъ.
— И это угощеніе только на пятіалтынный! — воскликнула Клавдія.
— Теплая душа моя вамъ въ придачу, Клавдія Феклистовна. Душа и сердце.
Приказчикъ почесалъ лысину, потеребилъ клинистую свою бородку и сѣлъ съ столу.
— Не надо мнѣ ни вашей души, ни вашего сердца. Изъ нихъ шубы себѣ не сошьешь, — сурово сказала Клавдія и прибавила, обратясь къ сестрѣ:
— Принеси сюда, Соня, еще чашку и налей ему чаю.
— Благодарю покорно, Клавдія Феклистовна, — проговорилъ приказчикъ, и когда Софья скрылась въ другой комнатѣ, протянулъ къ Клавдіи руку, осклабился въ улыбку и восторженно прошепталъ:- Бутонъ! Изсушили вы меня, душистый бутонъ!
Клавдія ударила его по рукѣ и сердито произнесла:
— А вотъ за это не только что чаемъ поить, а и совсѣмъ вонъ выгоню! Прошу вашихъ рукъ не распространять.
Приказчикъ опѣшилъ и умолкъ, Соня вернулась съ чайной чашкой и налила ему чаю. Клавдія покосилась на приказчика и сказала:
— Пейте-ка, въ самомъ дѣлѣ, скорѣй чай, да уходите, куда знаете. Нечего вамъ здѣсь дѣлать.
— Сейчасъ уйду, Клавдія Феклистовна. Не извольте только сердиться.
— Пейте-ка, въ самомъ дѣлѣ, скорѣй чай, да уходите, куда знаете. Нечего вамъ здѣсь дѣлать.
— Сейчасъ уйду, Клавдія Феклистовна. Не извольте только сердиться.
Приказчикъ налилъ чай на блюдечко, торопился его пить и жегся. Наконецъ, онъ опрокинулъ чашку на блюдечко кверху дномъ и произнесъ:
— Удивляюсь, за что такая жестокость съ вашей стороны! Я къ вамъ всей душой и даже, можно сказать больше…
— Просто не желаю съ вами знаться и прошу къ намъ не ходить, — отчеканила Клавдія.
— Удивительно, за что такая неучтивость… А между тѣмъ, вы изволили замѣтить, что при пріемкѣ отъ васъ кирпича-сырца я даже и полусотни у васъ иногда не забраковалъ.
— Такъ и надо, потому что брака у меня никогда нѣтъ.
— Ну, какъ не быть браку! И, наконецъ, могу вамъ кое что сказать: при пріемкѣ отъ васъ сырца, я могу такое руководство содержать, что даже припишу въ вашу пользу тысячу-другую, только-бы вы были къ намъ ласковы.
— Да ужъ слышала, слышала! — возвысила голосъ Клавдія.
— А за двѣ-три тысячи лишняго кирпича вамъ изъ конторы получить никогда не лишнее.
— Боже мой, какъ вы мнѣ надоѣли! — закричала Клавдія, вскакивая изъ-за стола. — Уходите вонъ сейчасъ. Пожалуйста уходите.
— Если желаете — извольте. Прощенья просимъ, Клавдія Феклистовна.
Приказчикъ тяжело вздохнулъ, хлопнулъ себя картузомъ по бедру и удалился.
— Каковъ! — воскликнула Клавдія послѣ ухода приказчика. — Ну, ужъ на этого Анашку я нажалуюсь Флегонту Иванычу. Пусть онъ его хорошенько проберетъ. Браку при пріемкѣ онъ у меня никогда не дѣлаетъ… Ахъ, онъ свиное рыло! Ахъ, онъ козлиная борода! Да какъ онъ смѣетъ у меня что-нибудь браковать!
И Клавдія долго не унималась, расточая брань по адресу приказчика.
XIII
Вечеромъ въ избѣ Феклиста Герасимова Собакина опять былъ пиръ. Охотники охотились до сумерекъ, принесли какія-то три птицы и велѣли ихъ ощипать и изжаритъ. Поваромъ взялся быть Перешеевъ, вытрезвившійся въ отсутствіе Швыркова и Шнеля. Его опохмелили стаканчикомъ, подвязали ему передникъ, на голову надѣли колпакъ, сдѣланный изъ носового платка, и заставили стряпать. Кромѣ птицъ, жарили грибы, принесенные охотниками изъ лѣса. Съ восьми часовъ вечера охотники выставили на столъ холодныя закуски и водку и въ ожиданіи жаркого и грибовъ все прикладывались къ рюмочкѣ и жевали соленья. Перешеевъ умолялъ, чтобъ ему поднесли второй стаканчикъ, но ему объявили, что пока жаркое и грибы не будутъ готовы, ни водки, ни вина онъ не получитъ. Феклистъ и Клавдія присутствовали тутъ-же. Феклистъ былъ пьянъ, не садился, курилъ господскіе окурки папиросъ и разсказывалъ о какой-то удивительной собакѣ, которая сама у дверей въ колокольчикъ звонилась, водку пила и очень обожала соленые огурцы и кислую капусту. Клавдія и на этотъ разъ вина не пила, не взирая на всѣ увѣщеванія Швыркова, и говорила ему тихо:
— Надо заслужить прежде съ вашей стороны. Вы прежде заслужите, а потомъ и просите, чтобъ съ вами пили. Вотъ въ слѣдующій разъ обѣщанный бѣличій мѣхъ привезите, тогда и другой разговоръ будетъ.
— Да вѣдь ужъ это дѣло рѣшенное, что я привезу. Вѣдь я обѣщалъ, — отвѣчалъ Швырковъ.
— Рѣшенное да неисполненное. А вы прежде привезите.
За столъ она, впрочемъ, сѣла, когда поспѣли жаркое и грибы, и стала ихъ ѣсть, но вдругъ въ окошко съ улицы раздался стукъ.
— Боже мой! Неужели опять учитель? — подумала Клавдія, но изъ-за стола не поднялась.
Стукъ повторился. Барабанили по стеклу. Клавдія подозвала сестру и сказала:
— Соня, выйди на улицу. Посмотри, кто стучитъ.
Соня вышла изъ избы и черезъ минуту вернулась.
— Флегонтъ Ивановичъ стучитъ, — шепнула она Клавдіи. — Проситъ, чтобы ты къ нему вышла.
«Вотъ наказаніе-то!» мысленно проговорила Клавдія и, вставъ изъ-за стола, незамѣтно вышла на улицу.
— Что за пиръ у васъ? — бросился къ ней Флегонтъ Ивановичъ. — Эѳіопскія морды какія-то за столомъ сидятъ.
— Охотники къ тятенькѣ пріѣхали. Они съ утра здѣсь. Не могу-же я ихъ гнать, — отвѣтила Клавдія.
— Ахъ, Клавдюша, Клавдюша! А говорила еще, что одного меня будешь любить!
— Да я и люблю тебя одного.
— Такъ зачѣмъ-же ты рядомъ съ этимъ Іудой-то сидишь? Я въ окно видѣлъ даже, какъ онъ тебя по спинѣ хлопалъ, а ты ему улыбки разныя…
— Ну, ужь улыбокъ-то ты не видалъ. Врешь.
— А я было къ тебѣ разлетѣлся. Можно? — задалъ вопросъ Флегонтъ Ивановичъ.
— Нельзя сегодня. Они всѣ трое ночевать останутся.
— Даже ночевать! Тьфу ты пропасть! Ты, Клавдюша, себя соблюдай пожалуйста.
— Ну, къ троимъ приревновалъ! Вотъ дуракъ-то! Вѣдь ихъ трое.
— Да мало-ли что трое! Ну, что-жъ мнѣ теперь дѣлать? Я ночь не засну.
— Ахъ дуракъ! Вотъ дуракъ.
— Да что дуракъ! Съ сердцемъ-то ничего не подѣлаешь. Нельзя-ли, Клавдюша, мнѣ къ тебѣ въ твою комнату въ окошко сейчасъ влѣзть? Вѣдь они не въ твоей комнатѣ сидятъ.
— Выдумывай еще что-нибудь! Ну, ступай и спи спокойно. Завтра утромъ увидимся. Завтра утромъ я выйду на работу, — сказала ему Клавдія.
— Да вѣдь до утра-то сколько ждать! Пусти меня, Клавдюша, въ окошко, да и запри въ своей комнатѣ. Я буду смирно сидѣть, — упрашивалъ Флегонтъ Ивановичъ.
— Уходи, уходи. Вѣдь ты просишь невозможнаго.
— Ахъ, Клавдюша! А я въ лодкѣ пріѣхалъ и три бревна и шесть досокъ вамъ на поправку избы привезъ: двѣ двухдюймовыя и четыре дюймовыя.
— За это спасибо. Умнища, паинька… И я тебя даже сейчасъ поцѣлую. А только уходи, голубчикъ. Уходи и не путайся здѣсь подъ окнами.
Клавдія взяла Флегонта Ивановича за руку, притянула его къ себѣ, обняла другой рукой и поцѣловала.
— Какъ-же съ лѣсомъ-то? Вѣдь его надо убрать съ рѣки. Онъ съ нашими мѣтками, сказалъ — тотъ.
— Тятенька-то у насъ сейчасъ пьянъ. Ну, да онъ раннимъ утромъ уберетъ. Онъ рано встаетъ. Ему съ охотниками завтра утромъ на охоту идти. Не безпокойся, уберемъ. Ну, прощай! Спасибо тебѣ. Уходи.
Флегонтъ Ивановичъ взялъ Клавдію за руку и тяжело вздохнулъ.
— Страдалецъ я! Цѣлую ночь страдать… — проговорилъ онъ, досадливо перевернулъ фуражку со лба на затылокъ и зашагалъ по улицѣ.
Клавдія вернулась въ избу. Швырковъ и Перешеевъ были уже пьяны. Перешеевъ лежалъ внизъ лицомъ на лавкѣ. Швырковъ клевалъ носомъ. Шнель былъ трезвъ и слушалъ разсказъ Феклиста, какъ разъ ему попалась въ капканъ лисица, перегрызла свою заднюю ногу, которую ей придавило капканомъ, оставила eе и убѣжала.
— На утро прихожу смотрѣть — глядь: одна задняя нога въ капканѣ, - повѣствовалъ коснѣющимъ языкомъ Феклистъ. — Одна нога.
Клавдія посидѣла минуть пять съ компаніей и сказала:
— Ну, мнѣ завтра въ шесть часовъ утра на заводъ на работу, такъ я спать пойду. Поклонъ честной компаніи.
Она поклонилась въ поясъ и направилась къ себѣ въ комнату.
— Стой! Стой! Клавдюшка, стой! Куда ты шкура? — остановилъ ее отецъ. — Прежде всего надо господамъ охотникамъ постели постлать.
— И безъ меня постелете. Вонъ Соня все сдѣлаетъ, — отвѣчала Клавдія.
— Ахъ, лѣнивая тварь! Какъ ты смѣешь господъ не уважать? Господа мои благодѣтели, а ты ихъ не уважаешь и не предпочитаешь! Давай сейчасъ простыни имъ.
— Мнѣ простыни не надо. У меня своя есть, — заявилъ Шнель.
— Тогда давай Кондратью Захарычу.
— Простыню возьмите, отвѣчала уже изъ своей комнаты Клавдія и черезъ минуту протянула ее въ щель двери, но простыни никто не бралъ.
Соня разстилала войлоки на лавкѣ, а Феклистъ разсказывалъ компаніи, какъ онъ руками поймалъ зайца, запутавшагося въ картофельной ботвѣ.
— Да возьмите-же простыню-то! — раздраженно закричала Клавдія.
Къ двери подскочилъ Шнель и взялъ простыню, но прочь не отошелъ.
— Клавдія Феклистовна, можно къ вамъ на четверть часика? — тихо спрашивалъ онъ. — Я только пока всѣ улягутся, а то ужъ очень противно съ пьяными сидѣть.
— Нѣтъ, нѣтъ. Нельзя, — откликнулась Клавдія.
— Только на десять минутъ.
— Ни на полъ-минуты.
— Жалко. А я, кромѣ того, хотѣлъ сказать вамъ пару чувствительныхъ словъ.
— Не желаю слушать.
— Какая вы жестокая!
— А ужъ какая есть. Ну, уходите, уходите… Я спать ложусь.
— Я васъ хотѣлъ спросить, кромѣ того, насчетъ подарочка, который хочу вамъ сдѣлать.
— Послушайте… Да зачѣмъ вы въ щель-то смотрите. Вѣдь я раздѣваюсь. Я тятеньку крикну.
— Ну, ухожу, ухожу… Прощайте, мой ангелочекъ. Пріятныхъ сновидѣній.
Клавдія не отвѣчала и загасила у себя въ комнатѣ лампу.
Черезъ полчаса въ избѣ всѣ спали, кромѣ Сони. Она возилась около стола и прибирала посуду.
XIV
Было около семи часовъ утра. Утро было туманное. Солнце свѣтило какъ сквозь молоко сильно разбавленное водой. Трава была мокрая, доски на кирпичномъ заводѣ, на которыя порядовщицы складывали только что сейчасъ сдѣланный кирпичъ, были также влажныя. Туманъ садился сыростью и на одежду порядовщицъ. Вотъ у Клавдіи ситцевый головной платокъ совсѣмъ сдѣлался мокръ, а она едва полчаса работаетъ. Быстро мелькаютъ ея полныя руки въ рукавахъ, засученныхъ по локоть. Руки эти опускаются къ кучѣ полужидкой глины, отнимаютъ отъ нея кусокъ, поднимаютъ на столъ къ формѣ, кладутъ ее въ форму, притискиваютъ крышкой и наконецъ выкладываютъ изъ формы кирпичъ на доску или полку, какъ ихъ принято называть на заводѣ. Выкладывается кирпичемъ-сырцомъ первая полка, за ней вторая, за второй третья и т. д. Движенія Клавдіи автоматичны. Лишь изрѣдка поправитъ она платокъ, съѣхавшій на лобъ при наклоненіи туловища, лишь. изрѣдка она поддернетъ линючую ситцевую юбку, складкой приподнятую у таліи завязками грубаго холстиннаго передника. Клавдія работаетъ на заводѣ у своего стола одна. Около нея почти нѣтъ столовъ другихъ порядовщицъ. Другія порядовщицы работаютъ на довольно большомъ разстояніи. Клавдія на заводѣ почти ни съ кѣмъ изъ женщинъ не сходится. Да и товарки по заводу не расположены къ ней. Онѣ завидуютъ ея красотѣ, ея нарядамъ, въ которыхъ она показывается въ праздникъ въ церкви, ея вліянію на заводѣ на приказчика, на хозяйскаго племянника, которые преклоняются передъ ней. Да и всѣ мужчины на заводѣ какъ-то почтительно осклабляются, когда Клавдія проходитъ мимо ихъ. Лишь только стоитъ ей показаться, какъ вѣчная ругань, царящая среди рабочихъ, умолкаетъ, крѣпкія слова не произносятся и въ догонку ей доносятся только восклицанія восторга, въ родѣ: «эка миндалина-то! А и краля-же писанная, быкъ ее заклюй!» и т. п. Женщины на заводѣ сначала даже заискивали у Клавдіи всячески, но когда изъ этого ничего не вышло и Клавдія ни съ кѣмъ не сошлась, всѣ онѣ встали передъ ней на враждебную ногу.